Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице Страница 14

– Ты понимаешь, сестра, что ты сейчас делаешь? Мы, кажется, тебя уже предупреждали относительно твоих заявлений? Этот человек – отступник. Он хулит и злословит Бога, церковь, нас – твоих братьев. А ты молчишь! Сейчас ты поступаешь со Христом точно так же, как Иуда. Ты предаешь Бога, Христа и церковь! Ты понимаешь это? – он быстро говорил, стараясь, чтоб никто не перебил его. – Или ты сейчас же отойдешь от этого человека и дашь нам слово, что забудешь его навсегда, или нам придется поступить с тобой соответствующим образом. Подумай! Образумься! Ты попала под дурное влияние. Мы знаем, что ты одинока и некому тебя защитить, образумить. Но мы…

Он перебил Пастора, не дав ему договорить.

– Она не одна! Ее есть, кому защитить. От вас защитить.

Она подняла на него глаза, в них показались слезы. Она только ловила губами воздух, пытаясь что-то объяснить Пастору и братьям. Но рыдание острым комком подступило к горлу, а слезы потекли по щекам. Она понимала, что только что в ее жизни произошла непоправимая катастрофа. Пастор увидел, что она вот-вот разрыдается, протянул ей руку, чтобы увлечь за собой. Ему стало на какой-то миг жалко эту одинокую девочку. Он вспомнил ее радостные глаза после крещения, ее усердие. Он понимал, что она запуталась, заблудилась и, может, даже ни в чем не виновата.

Увидев протянутую руку Пастора, она вдруг захотела кинуться к ней и забыть весь этот кошмар. Простить все обидные для нее слова, намеки. Она уже была готова к этому. Но тут вмешался он, сделал шаг вперед и властно отодвинул эту руку.

– Да кто она тебе? – вскричал брат Петр, словно сказал то потаенное, что было в сердцах всех стоявших братьев.

– Я люблю ее, – твердо ответил он, и его глаза засверкали.

Она с ужасом и негодованием посмотрела на него и вскрикнула. Вырвав свою руку из его руки, размазывая по щекам уже ручьями текущие слезы, выбежала из зала. Дверь словно сама распахнулась перед ней. Не видя ничего и никого перед собой, она стремительно понеслась вниз по лестнице, уже на ходу надевая пальто. Она забыла рукавицы, шапочку, сумку. Пальто, одетое нараспашку, колыхалась своими полами. Было холодно, но внутри нее все горело. В ушах стояли его слова: «Я люблю ее! Я люблю ее!» Какими жестокими были они для нее в эту минуту! Никогда она не думала, что эти слова могут быть такими жестокими. Они, словно холодные, мокрые ветки в густом лесу, ожесточенно хлестали ее по щекам. Она отмахивалась от них, но они все звенели и звенели в ушах, перемешиваясь с другими, которые низким, приглушенным гомоном или шипением раздавались вокруг, только усиливая пронзительность главных слов. Не разбирая дороги, она бежала, а может, и падала, скользя на обледеневшей мостовой, но не замечала этого. Впереди распахнулись какие-то двери. Она влетела в них. И очнулась только после того, как рядом прокричал суровый голос: «Ваш проездной, девушка!». Она подняла заплаканные глаза. Сбоку стояла какая-то отдаленно очень знакомая билетерша и немигающими крокодиловыми глазами смотрела на нее, готовая в любой момент наброситься. Растерянно она сунула руку в карман пальто и нащупала проездную карточку. Билетерша с какой-то досадой взглянула на нее, словно на антилопу, вырвавшуюся из засады, и грузно побрела вперед, что-то бурча себе под нос. Вскоре освободилось одиночное место, и она, отвернувшись от всей толпы, стала смотреть в окно. Слезы начинали высыхать. Она постепенно приходила в себя, вспоминая все события этого дня.

Наверное, она очень долго ехала домой. Когда стала подъезжать к своей остановке, уже стемнело. Выходя из автобуса, она обнаружила, что нет сумки, что голове стало холодно, а руки давно застыли без рукавиц. В сумке лежали ключи, запасные были только дома. Она стала припоминать, где могла оставить сумку. Наверное, все же в библиотеке. Конечно, только там. Но ехать назад не хотелось. Она словно только что вырвалась из клетки со львами, и возвращаться в эту клетку уже не было сил. Она не знала, как попасть в свою квартиру, но по наитию побрела к дому. Подходя ближе, как всегда, подняла глаза и посмотрела на знакомый балкон на третьем этаже и окно слева. К своему удивлению, она увидела, что в этом самом окне горит свет. В доме кто-то был. Ее сердце с тревогой забилось. Она поспешила в подъезд. Крадучись поднявшись по лестнице, подошла к знакомой дермантиновой рыжей двери. Дернула за ручку. Дверь была закрыта. Тогда она нажала на звонок. Уже давно она не нажимала на него. Наверное, со школы. И вот теперь, после многих лет, словно чужая или девочка из детства, звонила к себе домой. Сразу же послышались шаги, и дверь быстро распахнулась. Она была готова увидеть кого угодно, кроме него. Но это был он.

Она растерянно посмотрела на него. Видимо, у нее был очень жалкий вид. Он, не говоря ни слова, шагнул к ней и прижал ее к свой груди. Она даже услышала биение сердца. Чужого сердца. Еще никогда она не слышала, как бьется чужое сердце. Но это сердце, такое близкое, билось точно так же, как ее собственное. Она шагнула за порог. Он захлопнул дверь и, сжав ее холодные щеки своими такими всегда горячими руками, склонил свое лицо прямо к ее лицу и нежно поцеловал в губы.

Это был самый первый поцелуй в ее жизни. Никогда еще никто не целовал ее, кроме отца. Но отец – это была частичка ее самой. Он был всегда с ней, сколько она себя помнила. И отец не целовал ее в губы. А он – поцеловал.

Она удивленно подняла на него свои опухшие глаза. Он улыбнулся и провел рукой по ее растрепанным волосам. Какая-та сладость пробежала по ее телу. Он смотрел на нее лучистым взглядом, прямо куда-то внутрь, проникая до самых глубин души, и от этого взгляда вся тяжесть от произошедшего сегодня вмиг куда-то исчезла. Она уносилась в новое, ранее не известное ей пространство.

– Ты любишь меня? – набравши воздуха, вдруг тихо спросила она.

Он только кивнул головой и, склонившись, опять поцеловал ее. В нее словно хлынула кипящая лава.

Они стояли в ее маленькой прихожей, но казалось, что стены, словно в сказке, раздвинулись, расширяя пространство, а потом вообще куда-то исчезли. Он не переставал нежно целовать ее, она наконец поддалась его ласке и начала отвечать на поцелуи…

Она заболела. На следующее утро она проснулась в сильном жару. Голова была неподъемная и кружилась. Тело ломило, во рту пересохло.

Он впервые заночевал у нее, в большой комнате на диване. Утром он долго ждал ее на кухне, успев за это время сварить кофе и пожарить яичницу. Она не выходила. Стрелки на часах неумолимо приближались к роковому времени, а в ее комнате была тишина. Он осторожно постучался, но ответа не услышал. Отворив дверь, смущенно заглянул внутрь. Эта комната была для него словно некой запретной зоной, наверное, единственной в его жизни. Бывая у нее дома, он никогда туда не заходил. Чаще всего они общались на кухне. Потом он уезжал к себе. Она не предлагала ему остаться. Где он ночевал, она не знала. Ехать до его дома на электричке бывало иногда уже поздно. Может, он все время возвращался туда, или оставался в городе? Она никогда не спрашивала об этом. А он никогда не просился остаться на ночь, спокойно уходя, когда на часах было около 10 вечера. Ей нравились эти высокие, чистые отношения при том, что она не была ему безразлична – это она чувствовала. Она не хотела давать повода к переходу этих границ. Они были просто хорошими друзьями.

Но после вчерашнего дня что-то большее появилось между ними. Он заглянул в комнату. Она как-то странно лежала на кровати, на лице выступили капли пота. С трудом подняв голову, она слабо постаралась улыбнуться и поднять руку. Но рука тут же тяжело упала вниз.

– Ты заболела, – сказал он и потрогала ее лоб. Лоб горел. – Надо вызвать врача. Давай я позвоню. Какой номер?

Она замотала головой.

– Нет, я вызову.

Он пошел к телефону. Через справочное бюро узнав номер нужной поликлиники, позвонил в регистратуру. Женский голос на том конце провода устало сказал, что все врачи на больничном и некому идти. Только через заявку по скорой. Он попробовал настоять на своем, но голос в трубке буркнул, чтоб позвонили завтра, и раздались короткие гудки. Быстро надев куртку, он побежал в аптеку за лекарствами. Вернувшись через двадцать минут, принес ворох порошков, микстур, каких-то таблеток, соки. Выгрузив все это на письменный стол у кровати, он тут же развел таблетку в стакане воды. Она выпила, чуть приподнявшись над подушкой. Он принес из кухни стул и выставил на него весь лекарственный арсенал.

– Мне сейчас надо идти. Но я приду. Постараюсь побыстрее, – и он поцеловал ее в лоб, как отец в детстве. Она с благодарностью посмотрела на него. Говорить ей было трудно.

– Я возьму твои ключи, чтобы не беспокоить тебя, – сказал он уже в прихожей и захлопнул за собой дверь.

Она лежала больная в своей постели, но ей было хорошо. Тепло его губ охладило ее горячий лоб, она посмотрела на лекарства, которые он принес, и улыбнулась. За окном шел мокрый снег, небо было затянуто мглой, но на какой-то миг ей показался солнечный луч. Она произнесла его имя и сладостно закрыла глаза, погружаясь в сон. Когда он пришел вечером, она все еще спала…