Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице Страница 19

В церковь она ходила на каждое собрание. Но всегда, чуть опоздав, садилась в конце зала. И уходила чуть раньше, стараясь как можно меньше показываться всем на глаза. Брат Юра довольно отмечал это. Никто из сестер и братьев с ней не общался. Надменный Виталий всегда проходил мимо горделивым петухом. Но она старалась не замечать все эти бессловесные выпады. Сестра Раиса и еще несколько хорошо знакомых ей по домашним общениям сестер не здоровались с ней открыто, но всегда улыбались, издали кивая головами. Раиса иногда позванивала ей по телефону, но домой не приглашала. Видимо, Раисе и так досталось от мужа, когда он приехал и узнал. Брат Петр был особенно суров с ней, и она его сторонилась.

Брат Юра обещал провести по поводу нее специальное членское собрание, пока не делал никаких объявлений. Видимо, все и так все знали. Особенно подчеркнуто ее сторонились молодые сестры и те, которые не так давно вышли замуж. Среди них она чувствовала себя особенно униженной, поэтому всегда стремилась обходить их стороной. Так прошел месяц. За это время он ни разу не позвонил ей, хотя она в глубине души ждала его звонка. Телефон вообще почти всегда молчал. Теперь самым тоскливым временем для нее стали вечера. После смерти отца они были такими же тягостными. Но тогда как-то все наладилось и, приходя сильно усталой после работы или собраний, она отдыхала в этой тишине от дневного гомона. А сейчас тишина давила, погружая в тоску. Дома она чувствовала себя одиноко, в церкви тоже. Друзей у нее не было. Она стала перебирать в памяти те места, где ей было хорошо и спокойно. И тут вспомнила Бориса Николаевича. Конечно, так хорошо и спокойно ей было только у него и… Тут она осеклась в своих мыслях, вспомнив его племянника, с которым ей тоже было хорошо, и даже еще лучше. Но это было. Уже было… Она села на диван, подвинула ближе телефон и позвонила. Трубку взял Борис Николаевич. Она очень обрадовалась, услышав его голос.

– Борис Николаевич, здравствуйте, вы узнали меня? Это я.

На том конце провода послышался слабый кашель и так знакомый ей теплый возглас:

– Как я рад, что вы позвонили, – и в трубке опять послышался глухой кашель.

– Вы заболели? Мне показалось, что у вас кашель.

– Да, есть такое. Но это не заразно, – тут же осекся он, словно испугавшись, что она сейчас повесит трубку.

– А я хотела напроситься к вам в гости. Можно? – спросила она как можно более беззаботно и весело.

– Конечно! Можно! Только вам не поздно будет сейчас ехать? – обеспокоено произнес он.

– Я завтра приеду. Сейчас уже действительно поздно.

– Вы как обычно? – довольно и весело спросил он.

– Да, после шести.

Они попрощались, и она повесила трубку. После этого разговора ее сердце наполнилось теплом и миром. От этого человека постоянно веяло им. И ей было хорошо от мысли, что у нее есть такой замечательный человек. Она хотела добавить еще – друг. Но осеклась. Борис Николаевич был для нее больше, чем просто другом.

Со светлыми мыслями она пошла в душ. Впервые за последнее время, моясь в душе, она напевала песню о Господе. И казалось, что вода тоже подпевает ей. Мыло выскользнуло из рук и гулко ударилось о бортик ванны. Она резко наклонилась, и вдруг острая боль резанула ее по всему животу, словно турецкий палаш. Она с трудом разогнулась и, смыв остатки мыла, тихонько стала вылезать из ванны. Боль вроде прошла, но след от нее еще оставался в теле. Она набросила халат, пошла в кухню и налила себе томатного сока. Но выпить его не смогла. Ее вырвало. Она с растерянностью смотрела на мутную рвоту, не понимая, что с ней происходит.

«Наверное, я не до конца выздоровела после всех этих лекарств, – попробовала она себя успокоить. – А может, сок испортился». Она взяла пакет сока, пытаясь разглядеть дату употребления, но, не разобрав смазанные цифры, открыла ведро и выбросила в него весь пакет.

Борис Николаевич действительно был простужен, а его мама вообще слегла.

Она поздоровалась с Анной Павловной, не входя в комнату. Та, увидев ее, очень обрадовалась. Но слабость не позволяла ей встать.

– Вот видите, как скрутило. Даже не могу предложить вам чаю. Боренька, накорми нашу милую девочку!

– Мама, ну конечно. Вы могли бы не утруждать себя этими словами, – ответил Борис Николаевич, показывая, что мама опять сказала нечто лишнее. Старая дама подняла на сына удивленные глаза и пожала плечами. Для нее он всегда был и оставался Боренькой. Что она могла с собой поделать? Он закрыл дверь в ее комнату, чтобы не мешать, и они прошли на кухню.

– У вас прямо эпидемия, – улыбаясь, сказала она.

– Я слышал, что и вы были больны, – ответил он. Она кивнула головой и слегка покраснела.

– Да, наверное, грипп ходит по городу.

– Вот мы все и болеем им по кругу. Сперва вы, потом я, а сейчас мама. Но в ее возрасте каждая болезнь тяжело переносится. Хорошо, я сам сейчас сижу на больничном.

– А как же ваши студенты? – спросила она.

– Ну, студенты учатся, наверное, – улыбаясь ответил он. – А вы как, уже, наверное, на дипломе?

– Да. Летом будет защита.

– И какая у вас тема?

Она назвала. Беседа была непринужденной. Они говорили о погоде, о бедных животных, мерзнущих зимой, невзначай вспомнили лето и дачу. Она постаралась не продолжать этот разговор, потому что чувствовала, что он неизбежно коснется его племянника.

– Борис Николаевич, а есть ли в мире народы, живущие без закона? Так, как им хочется? Наверное, таких уголков уже не осталось?

– Здесь я хочу поправить – нет народа, живущего без закона. Даже самый примитивный народ, но только в наших глазах, имеет некий для себя закон, который строго исполняется. Причем отношение к такому закону у людей племени может быть более серьезным, чем даже у нас, цивилизованных людей. Вообще, цивилизация – странная штука. С одной стороны она – показатель развитости общества, а с другой, ведь несет одно горе. Народы, живущие в тесной связи с природой, намного, может быть, счастливее нас с вами, – при последних словах он внимательно посмотрел на нее. Она поймала этот взгляд и, смущенно опустив глаза, спросила:

– Но вот Содом и Гоморра. Ведь там народы были так развращены, что не имели закона. Я все время удивляюсь, как туда мог пойти Лот?

– Лот пошел туда, куда повели его глаза. А грех может казаться очень привлекательным. Но это только когда он скрыт, не явлен. Чем больше человек вкушает от этого греха, тем сильнее чувствует внутри себя опустошенность и смерть. Но ее можно узреть только на фоне закона. Пока нет закона, нет и осуждения. Те народы, скорее всего, не имели его или оставили давным-давно, так что их дети уже понятия не имели, где право, где лево. Хотя, наверное, классовый закон у них был. А вот нравственный точно отсутствовал, иначе они бы так не развратились. В этом вы правы. Когда человек теряет внутреннее мерило, что ему можно, а чего нельзя, он падает. Духовно падает.

Говоря это, он смотрел в окно, куда-то вдаль. И не видел, как ее щеки вспыхивали. А он продолжал:

– Нравственность – это же голос нашей совести, так называемой «судьи Божьей» в нас. Если совесть испорчена настолько, что человек не слышит ее голос, он будет жить безнравственно.

– А что является показателем нравственности? – спросила она, чтоб хоть как-то вступить в разговор. Борис Николаевич, продолжая смотреть в окно, на секунду задумался, а потом медленно произнес:

– Если брать мировую историю или этнографию, можно увидеть, что у каждого народа и в каждом времени была своя нравственность. То, что было нравственно у одних, другие рассматривали как безнравственное. Но, во всяком случае, законы нравственности – что можно, а что нельзя – шли от государства. При первобытнообщинном строе не было этих понятий, но в то же время я не могу назвать жизнь людей того времени безнравственной. То же, что жизнь собаки или волка. Просто, чем ближе человек стоит к природе, тем меньше ему требуется различных условностей для существования в этой среде. Он просто живет в гармонии с природой, любит, понимает ее. Чем менее цивилизовано общество, тем меньше обязанностей у человека перед ним. Основной обязанностью всегда было продолжение и защита рода. Это заложено в каждом животном. Но, когда общество переходит на новый уровень отношений, разрастается, когда образуется государство, то, чтобы поддерживать в нем порядок и жизнеспособность, требуется нравственность. Она разграничивает права и обязанности людей между собой и друг к другу. Вот закон Моисеев – идеальный образец нравственности классового общества. Этот закон оказался залогом жизнеспособности еврейского государства на несколько столетий. Огромные Империи рушились и пропадали, а иудеи живут до сих пор и пытаются исполнять свой закон. Любая конституция государства – это образец нравственных отношений и требования к членам этого государства. Таким образом, выявляется связь нравственности с государством в идеальном своем качестве. Конечно, некоторые могут жить безнравственно, и это, как правило, те, кто преступает закон – преступники. Но их относительно мало по сравнению с общим количеством законопослушных граждан. А если это соотношение меняется в противоположную сторону, такое государство гибнет. Вот опять и вышли на Содом и Гоморру. Наверное, это и послужило к их гибели. Человек должен быть очень внимательным к голосу совести и ни в коем случае не потерять ее. Иначе он вообще перестает быть человеком.