Иржи Лангер - Девять врат. Таинства хасидов Страница 22

И как они это сделали?! Да покарает их Бог за это!

Наш уважаемый еврейский йоух, видите ли, пришелся им не по вкусу. Вместо него они едят „Suppe“. Грубияны этакие, вырвали его изо рта у француза вместе с ложкой! Наша миме, по всей видимости, не была для них достаточно возвышенна. Просто добрая старушенция. Ее тоже заняли у француза и назвали „Tante“. Даже наши шелкес (подтяжки) не подходили им. Хотя без шелкес, прошу прощения, у них штаны бы свалились. Ведь они и гартла на них не носят, да и пасик вряд ли надевают. Вы знаете, что носит йеке вместо наших шелкес? — „Hosenträger“[20]! Будто подмастерье, которого портной посылает к заказчику отнести брюки, и есть всего лишь пара подтяжек. Йеке не надевает на руку генчкес, по-вашему перчаток, даже когда идет на бал, а знаете, что в таком случае он надевает на руки? Прошу прощения, он надевает на руки башмаки: „Handschuhe“[21]… Вот какие эти немцы батяры — наглецы!

Но даже от нашего деда, от нашего достопочтенного зейде, и от нашей мудрой бабе правоверные немцы отворачивают свои невежливые носы, хотя они у них и без того махонькие, словно носики чахлых недоносков. Там на Западе они хотят, чтобы были у них „Großvater“ и „Großmutter“. Глупцы! Ведь как раз все наоборот: дедушки и бабушки обычно маленькие, а не „groß“. Но поговорите об этом с немцем! Прошу вас, попробуйте!

А каково наше богатство! Когда бедный немец утром встает и спрашивает жену, что сегодня будет на обед, он, что ни день, слышит один и тот же ответ: Erdäpfel. А иногда для разнообразия — Kartoffel. Ну, до чего же тошно бывает весь день бедняге, если каждое утро он слышит одно и то же?!

А мы? — Мы, конечно, тоже едим картошку и опять картошку, и все-таки каждый день у нас что-то новое: в воскресенье картофльес, в понедельник жемакес, во вторник эрдепл, в среду булбес, в четверг барбульес, в пятницу, предположим, крумпирн, а на святой шабес мы делаем себе кигл, то есть брамборачек, или картофельную лепешку.

Вот почему мы останемся верны нашему прекрасному идишу вплоть до прихода Мессии. Но это так, между прочим».

У каждого ребе есть помощники. Мы называем их габуим.

И святой рабби Нафтули имел такого габе. Если не ошибаюсь, звали его Лейзр. Этот Лейзр был душа-человек. Только, бывало, его посещали коварные мыслишки. Но реб Нафтули всем сердцем любил Лейзра. И возможно, именно за этот его недостаток. Так вот: Лейзр-габе — автор одной знаменитой шутки, которая давно распространилась за пределы хасидской империи.

Однажды святой рабби Нафтули заметил, что Лейзр-габе выглядит каким-то подавленным. Ребе спрашивает его:

— Что с тобой, Лейзр?

— Да спор у меня с Господом Богом вышел.

— Спор с Господом Богом? А в чем дело?

— Я сказал Господу Богу: наш ребе говорит, что у тебя, Боже, тысяча лет как одно мгновенье. Ежели у тебя, Господи, тысячу лет как одно мгновенье, я, Лейзр-габе, скажу тебе, что и тысяча дукатов у тебя, Боже, как один дукат. О, Всемогущий, убудет ли Тебя, если Ты дашь мне, Лейзру, один из таких дукатов?!

— А что сказал на это Господь Бог?!

— А Господь Бог и говорит: «Лейзр-габе, одно мгновенье тебе придется подождать!»

Некоторые свои действия нам нельзя «прерывать» или нарушать словом. По-еврейски это называется мафсик зан. Прежде всего, мы ни в коем разе не должны проговаривать повседневное слово во время чтения главных частей молитвы. Кроме того, возбраняется говорить, пока мы, омыв перед едой руки, не благословили хлеб и не проглотили первый кусок, и, наконец, нельзя разговаривать, когда мы там, где — возвышенно выражаясь — «нет ни дня и ни ночи». И это никакая не святыня, а то место, куда даже государь император пешком ходил. В туалете.

Святой рабби Нафтули готовился к полднику. Лейзр-габе принес ему хлеба и кофе. Реб Нафтули опоясался гартлом, омыл руки и стал вытирать их. Взглянул на стол — видит: нет кофейной ложки. Лейзр забыл принести ее.

«Прервать» действие словом в эту минуту, естественно, реб Нафтули не посмел. А что же он сделал? Сделал то, что в таком случае делает всякий хасид: он закашлял.

Такое покашливание правоверный габе, конечно, понимает. А Лейзр?

Какое там! Он сидит себе как пришитый у печки на лавочке и в ус не дует — не доходит до него кашель реб Нафтули, и все тут.

Святому рабби Нафтули пришлось проглотить кусок молча.

— Ты почему не положил сюда ложку? Я ведь кашлял, — спросил он наконец.

— Откуда мне знать, что кашель означает ложку?

Пока Лейзр приковылял с ложкой, кофе простыл. Реб Нафтули рассердился. Собственно, нет, он не рассердился. Святой никогда не сердится. Но вид был такой, что он сердится.

— Ну, ладно, — бурчал Лейзр, — в другой раз буду знать.

Однажды реб Нафтули опять был там, где нет «ни дня и ни ночи». Лейзру тоже туда захотелось. А дверка была заперта. Он сел на лавку и стал терпеливо ждать, покуда дверка откроется.

Только дверка не открывалась. А в такие минуты и вправду мгновения могут показаться тысячелетиями. Когда уже стало невмочь выдержать, Лейзр встал и со всей решительностью заколотил в дверку. И то сказать, неучтиво вышло.

Но на этот раз Лейзру и море было по колено.

А что до святого рабби Нафтули, то в эту минуту он никак не мог «прервать» свое занятие. Чтобы прогнать захватчика, он опять сделал то, что в такой щекотливой ситуации сделал бы всякий хасид: он закашлял.

Лейзр пошел и принес ложку… Вот какой шельмец был этот габе…

Каждый год в 11-й день месяца ияра мы отмечаем кончину святого рабби Нафтули из Ропшиц. Мы поем его прекрасные песни, рассказываем веселые истории и попиваем водку. Но конечно, только девяностошестиградусную! При этом жмем друг другу руки и всем желаем лехаим, что значит «за жизнь»!

Реб Нафтули — автор книг: Айала шелуха («Спешащая лань») и Зера кодеш («Семя святости»). Все это вещи возвышенные и таинства самые глубокие.

Врата четвертые

Все вы, коль жить хотите,

в другие Врата со мной войдите

и там про все прочтите:

о нашем таинстве алтарном, или как реб Шулем лицезреет огонь тайный. — Жена возницы дама благовидная, а дело портняжье совсем незавидное. — До чего славное у Иреличека обрезание, и каково праотцов наших воспевание. — Как святой Иреличек ходит в дом учения и какое знатным людям даст наставление. — И почему грех первородный нам дан в отмщение? — Далее следует, как Иреле у реб Эйбе есть обучается и как пред кашей святой извиняется. — Как святой рабби Шлоймеле из Карлина Иреличека просвещает. — О том, что реб Шлоймеле оказался Мессией и как нашли его наконец. — Какой он был наставник и мудрец. — Как святой Иреличек возвращается к своей благоверной. — И как он молится усердно. — Какой он в деле спорый и какие у него две чудесные коровы. — Почему он за хасидов молиться не хочет и почему Вувче ему в наставники прочат. — Что старый Айзик видит удивительного. — И как злой медведь стал довольно стеснительным. — Каким реб Йиде-Герш из Стрешина неумехой был и как голуби слетались к нему, чтоб только он их убил. — Почему табак заплакал при миросотворенье и какое у Аврума-Симхе случилось виденье. — Таких святых на свете больше нету, и милые хасиды в Стрешин едут.

Огненный лев Академии небесной,

пламенный Серафим Божий.

Кто его тайну изложит?

Кто поведает о его правдивости,

о глубине ума и пытливости,

о святости и справедливости?

Учитель наш и господин

СВЯТОЙ РАББИ ИРЕЛЕ ИЗ СТРЕЛИСКИ,

да хранит нас навеки Свет его заслуг!

Тойре, или, как вы говорите, Тора — наше самое величайшее таинство. Пять Книг Моисеевых на древнееврейском языке, красиво и без единой ошибки написанных рукой обычного писца черной тушью на белоснежном пергаменте из телячьей кожи. Длинная полоса в несколько локтей, оба конца которой накручены на две деревянные палочки. Древом Жизни мы называем этот свиток.

Пергаментный свиток Торы — предмет драгоценный. Драгоценна и бархатная накидка, которую мы надеваем на свиток. На ней красиво вышит старинный символ шестиконечного щита Давидова. Макушку Древа Жизни мы украшаем серебряной короной с колокольцами; на шейку завернутого в накидку свитка мы вешаем серебряную ручечку с вытянутым указательным пальцем и на грудь его — серебряный щит. Свитки Торы мы прячем в шкафу нашей молельни за чудесной занавесью.