Александра Давид-Неэль - Посвящения и посвященные в Тибете Страница 22

Хотя реформа Цзонхавы и усилила строгость дисциплины у части ламаистского духовенства, она никоим образом не погасила в нем жажду светской власти. Власть, приобретенная великим ламой школы сакьяпа, возбудила зависть у настоятелей Галдана.

Лобсанг Гьяцо, пятый из них в линии преемственности, достиг своей цели, заручившись поддержкой захватившего Тибет монгольского хана. Этот хан уничтожил власть «красношапочников». Множество их монастырей было стерто с лица земли, другие конфискованы в пользу «желтошапоч– ников», а их представители были насильно включены в состав «желтой» школы. Временная власть в Тибете была передана Лобсангу Гьяцо его монгольским покровителем, подобно тому как четырьмя веками ранее она была передана великому ламе сакьяпа другим монголом – ханом Хубилаем.

После возвышения до царской власти Лобсанг Гьяцо объявил себя аватаром бодхисаттвы Ченрези, покровителя Тибета, а своего учителя объявил аватаром мистического будды Одпагмеда (Амитабхи).

Монастырь Галдан, скрытый среди гор в пустынной местности, больше не мог служить прибежищем монаха, который стал царем, хотя он и на царском троне обязан был сохранять религиозную обстановку и даже носить монашеское одеяние.

В VII веке н. э. великий царь Сронгцан Гампо построил крепость-дворец (теперь от нее остались только руины) на холме Потала в Лхасе. Невозможно найти более подходящего места для нового властелина. Традиция сделала это место священным, связав его с памятью самых знаменитых царей Тибета, а необычный вид холма, одиноко возвышающегося посреди безбрежной равнины, сделал его исключительно подходящим пьедесталом для жилища божественного повелителя. Лобсанг Гьяцо начал строительство необыкновенного здания, к которому впоследствии делались пристройки. Оно со временем стало нынешним дворцом Потала.

Мы весьма далеки от того, чтобы считать это таинственной святыней, будоражащей воображение некоторых людей на Западе. Безусловно, Потала представляет собой монастырь, настоятелем которого является далай-лама, но с точки зрения совершаемых в нем ритуалов он ничем не отличается от всех прочих монастырей. Единственное отличие заключается в его исключительно аристократическом характере. Только сыновья знатных и богатых семейств могут стать его монахами. Их материальные затраты велики. Предполагается, что они должны взять на себя огромные расходы по содержанию монастыря и его гостей, оплачивая таким образом честь быть трапа[99] в личном монастыре далай-ламы. Следует добавить, что при приеме в эту группу избранных учитываются также и заслуги кандидата. Вовсе недостаточно иметь лишь богатство и благородных предков; монахи Поталы должны быть образованными, и, как правило, они таковыми и являются. Сыновья из состоятельных семей, свободные от всяческих материальных забот, обычно с детства воспитываются наилучшими учителями, а поскольку кроме учения им больше абсолютно нечем заниматься, они без особых трудностей обретают того рода схоластическую эрудицию, которая в такой чести в Тибете.

Однако мы по-прежнему далеки от высот мистицизма. Все дело в том, что не следует рассчитывать найти их в Потале, а не в каком-нибудь другом крупном государственном монастыре: Сера, Галдане, Депунге и их отделениях вблизи Лхасы. В этих великих ламаистских институтах можно встретить людей выдающегося ума, эрудированных ученых, философов, скептиков или эпикурейцев, а также небольшое количество истинно религиозных лам, конкретная буддийская религиозность которых проявляется в благотворительности. Что касается тибетских мистиков, то они, как и их индийские собратья, предпочитают одиночество и жизнь в пустынных местах.

Ради истины мы вынуждены лишить Поталу и ее правящего владыку того фантастического ореола, который незаслуженно создается вокруг них некоторыми людьми, однако мы не должны кидаться и в другую крайность; мы не должны делать такой вывод, что высшее учение скрывают от далай-ламы и его ученых монахов некие почти недосягаемые учителя.

Кажется, я уже несколько раз довольно ясно высказала свою точку зрения по этому поводу. Ни в самом буддизме, ни в его ламаистской форме, ни среди более ортодоксальных школ нет ничего эзотерического. Будда ясно и определенно говорил об этом своему двоюродному брату и ученику Ананде, которого некоторые люди, незнакомые с Буддийским каноном, считают получившим от Будды некое тайное учение.

«Я проповедовал учение, ничего не утаивая, Ананда, не делая никаких различий между эзотерическим и экзотерическим. Я не похож на тех учителей, которые что-то зажали в своих руках или что-то скрывают»[100] – так заявил Будда двоюродному брату незадолго до своей смерти, когда тот спросил его, нет ли еще чего-то такого, чему он может научить своих учеников. Следовательно, можно не сомневаться в том, что далай-лама имеет все возможности получить исчерпывающие наставления в возвышенных философских и мистических учениях ламаизма. Со своей стороны я могу утверждать, что нынешний[101] далай-лама был глубоко сведущим во всех этих учениях и мог полностью их разъяснить.

Ангкуры даруются далай-ламам точно так же, как и любому другому адепту ламаизма. Их великий духовный предок Цзонхава просил «посвящения» у нескольких учителей не только в юности, но и когда стал уже знаменитым и возглавил многочисленную группу учеников.

Следует помнить о том, что сам факт получения ангкура еще не означает, что получающий ангкур ниже того, кто его дарует. Бывают случаи, когда двое лам обмениваются ангкурами во время взаимного посвящения или, если оставаться верным значению слова «ангкур», передают друг другу силы, которыми они обладают.

Естественно, невозможно узнать, какие мистические ангкуры получил далай-лама, или вступил ли он вообще на «Мистический Путь». В равной мере невозможно узнать, какие ангкуры далай-лама способен даровать сам. Это тайна, которую каждый учитель хранит при себе. Можно утверждать лишь то, что далай-ламы никогда не претендовали на то, чтобы быть учителями-мистиками или духовными руководителями, и что вовсе не к Потале устремляются ищущие духовного просветления.

Ангкуры, которые далай-лама дарует нескольким привилегированным ученикам, имеют более экзотерический характер; чаще всего это – ангкур Ченрези.

Двенадцать далай-лам предшествовало в Потале нынешнему монаху-царю. Большинство из них умерли в молодом возрасте, и только двое из них прославились по совершенно разным причинам.

Первый из них – Лобсанг Гьяцо, которого часто называют «Великий Пятый». Именно он обрел светскую власть над всем Тибетом и как правитель заслужил репутацию способного энергичного человека, не пренебрегающего помпезностью и церемониями, столь любимыми тибетцами.

Известность его преемника, шестого далай-ламы, менее славного происхождения, хотя он заслуживает особого упоминания из-за одного предания, связанного с нашей темой.

Ребенок, которому по воле коварной судьбы было предначертано считаться перевоплощением Лобсанга Гьяцо и аватаром Ченрези, казалось, был необыкновенно умным. Несомненно, он мог бы стать как блестящим царем, так и изящным поэтом, если бы далай-ламы, хотя они и были аватарами, не были вынуждены соблюдать монашескую дисциплину, включающую в себя строгий целибат.

Именно это последнее условие и оказалось гибельным для Цаньяна Гьяцо.

От звания аватара (тулку) невозможно отказаться; далай-лама не может отречься от своего титула. Юноша, честолюбие которого не могло сдерживать натиск влекущих его чувств, пренебрег порицанием окружающих и дал полную волю своим греховным наклонностям.

Цаньян Гьяцо написал множество стихов, которые до сих пор чрезвычайно популярны в Тибете. В них выражены тоска и терзания бедного великого ламы. Здесь приведен вольный перевод некоторых из них.

Как ароматен персик в вышине!Рукою не дотянешься к нему…О, дева юная, очарование весны,украдкой на тебя смотрю и вижу сны.

Тайком я на свидание спешуобнять прекрасную любимую свою…Увы, ту бирюзу, что найдена с трудом,оставить должен навсегда потом.

К любимой все мечты обращены,она близка, но недоступна для меня.Приснилось мне – я в океане отыскалжемчужину, которой нет цены.

Болтливый попугай, замолкни, наконец!Там, в роще у реки, подруга соловья поет…Мне безразлична месть богов,и плод, что предо мной лежит, вкусить не запретит никто.

Я обратился к мудрому ламе[102],моля направить к благу разум мой.Но даже рядом с ним я как во сне,и мысль стремится не к нему, а к ней.

Узреть лицо наставника, хотя б на миг, —напрасен труд, в моем воображеньенезвано предстает любимой ликнеоборимой силой, зовом и томленьем.

Мои мысли, блуждая, уносят меня далеко.О, если б они так к Святому Ученью бежали,то в краткий миг жизни, что мне отведен,я Буддой бы стал, отринув земные печали.

На востоке, над вершинами гор,диск луны ослепительно ярок…И подобно ему, образ милой моейнеотступно скользит перед взором.

Бессонными ночами далекомой разум убегает из дворца,и дни мне не даруют облегченья…Устало сердце без любимой.

Следующие две строки, в которых дается прекрасное описание шестого далай-ламы, известны всем тибетцам: