Александра Давид-Неэль - Магия и тайна Тибета Страница 25

Бывает, что кандидатами на вакантное место тулку становятся несколько малышей: у них находят одинаковое количество убедительных знаков, говорящих об их принадлежности к умершему тулку; все они правильно отбирают предметы, принадлежавшие покойному. Или иной раз два или три ясновидящих спорят между собой о том, кто из кандидатов – настоящий тулку.

Такие случаи встречаются очень часто, особенно если речь идет о наследовании звания одного из великих тулку, настоятелей больших монастырей и владельцев громадных поместий. Тут уж многие семьи горят желанием возвести одного из своих сыновей на трон умершего властителя, что сулит им значительные материальные выгоды. Обычно родители тулку получают разрешение жить в монастыре, пока ребенок нуждается в материнском присмотре и заботе. Им выделяется комфортабельное жилье на монастырской земле, но за оградой самого гомпа; в изобилии предоставляется все необходимое. Если монастырь не имеет специального дома, предназначенного для родителей великого тулку, им доставляют все необходимое для жизни в их собственный дом.

Кроме великого тулку – правителя монастыря, гом– па имеют и какое-то количество тулку среди своих членов. В самых больших монастырских городах оно достигает нескольких сотен. Некоторые из этих тулку занимают высокое положение в ламаистской духовной аристократической иерархии и в дополнение к должностям и доходам в родных монастырях имеют свои дома в других гомпа и поместьях Тибета или Монголии. Факт, что быть близким родственником даже самого последнего из них довольно выгодно и такая связь вызывает зависть в сердце любого тибетца.

Вокруг наследников тулку плетутся бесконечные интриги; и среди воинственных народов Кхама и на северных границах разгораются кровавые битвы и яростные состязания.

По всему Тибету рассказываются бесчисленные истории о том, какие невероятные доказательства приводят молодые тулку во время испытания их тождества с умершим, чтобы все поверили: они помнят о предыдущих жизнях и чудесах. Тут обычная для Тибета смесь суеверий, хитрости, комедии и совершенно случайных событий.

Десятки подобных историй могла бы рассказать и я, но ограничусь фактами, связанными с людьми, которых знала лично. Рядом с домом Пегьяй-ламы, у которого я жила в Кум-Буме, стоял дом младшего тулку, которого звали Агнай Цанг[63]. Семь лет прошло со дня смерти последнего хозяина этого дома, и никак не могли найти ребенка, в которого он перевоплотился. Вряд ли управляющего домом этого ламы слишком уж удручало это обстоятельство – он управлял поместьем и, казалось, процветал. Случилось однажды, что во время поездки по торговым делам он устал и испытывал сильную жажду, вот и завернул на какой-то крестьянский двор отдохнуть и выпить чаю. Пока хозяйка готовила чай, нъерпа (управляющий) вытащил из кармана нефритовую табакерку и уже собирался достать щепотку табаку, как мальчик, игравший в углу комнаты, остановил его и, показывая на коробочку маленькой рукой, укоризненно спросил:

– Почему ты взял мою табакерку?

Управляющего словно громом поразило: табакерка и вправду не его, она принадлежала покойному Агнай Цангу; конечно же он не собирался ее красть, а просто взял на время попользоваться. Стоял он так, оглушенный, и дрожал, а лицо мальчика, смотревшего на него, вдруг стало строгим и серьезным, потеряло всю свою детскость.

– Верни ее мне сейчас же, она моя! – сказал он снова.

Суеверному монаху, пораженному стыдом, изумлением и ужасом, не оставалось ничего, кроме как пасть ниц перед новым воплощением своего хозяина.

Через несколько дней я видела, как мальчик въезжал в свой дом: в желтой парчовой одежде монаха он восседал на маленьком черном пони, которого вел под уздцы тот ньерпа. Когда процессия въехала в дом, мальчик спросил:

– Почему мы повернули налево, чтобы въехать во второй внутренний дворик? Ворота же справа.

В то время ворота, находившиеся справа, по каким-то причинам заделали после смерти ламы и открыли другой вход.

Монахов изумило это новое доказательство аутентичности ламы; все прошествовали в его частные апартаменты, где был подан чай. Мальчик, сидя на горе больших тяжелых подушек, смотрел на чаши с серебряными с позолотой блюдцами, на крышки с драгоценными камнями, стоявшие перед ним на столе.

– Дайте мне большую китайскую чашку! – повелел он и подробно описал все тонкости ее декора.

Никто не знал о той чашке, даже управляющий, и монахи уважительно стали убеждать своего юного ламу, что такой чашки нет в доме. Именно в этот момент, воспользовавшись длительным знакомством с этим ньерпа, я и вошла в комнату. Историю о табакерке я слышала и хотела сама увидеть замечательного нового маленького соседа. Подарила ему обычный в таких случаях шарф, сделала и еще несколько подношений. Он принял все с милостивой улыбкой на губах и, явно следуя потоку своих мыслей о чашке, произнес:

– Ищите лучше, и вы найдете ее.

Потом вдруг, как будто его мозг озарило воспоминание, он пояснил, где искать: ящик такого-то цвета находится в таком-то месте в кладовой. Монахи коротко рассказали мне, в чем дело, и я с большим интересом ждала, что из всего этого выйдет. Менее чем через полчаса весь набор – чаша, блюдце и крышка – нашли в корзине, которая стояла на дне очень большого ящика – о нем и говорил мальчик.

– Я не знал о существовании этой чаши, – позже признался мне управляющий. – Сам лама или мой предшественник, должно быть, положили ее в тот ящик, там больше ничего не было из дорогих вещей, и не открывали его годами.

Довелось мне быть и свидетельницей и еще более поразительного, прямо фантастического открытия тулку – в бедной гостинице, в селении, находившемся в нескольких милях от Анси. Дорога, ведущая из Монголии в Тибет, пересекала в этом районе крупное шоссе, шедшее через весь континент – от Пекина до России. Вот почему меня огорчило, но не удивило, когда, добравшись на закате до гостиницы, я обнаружила, что она переполнена – туда пришел монгольский караван. Люди казались чем-то возбужденными, словно произошло нечто из ряда вон выходящее. Однако с обычной для них любезностью – еще более усилившейся при виде ламаистских одежд, которые были на мне и ламе Йонгдене, – путешественники немедленно выделили мне и моей компании номер и дали место в конюшне для моих животных.

Йонгден и я оставались во дворе, разглядывая монгольских верблюдов; вдруг дверь одного из номеров открылась и на пороге появился высокий, красивый юноша в бедной тибетской одежде монаха; он спросил, не тибетцы ли мы. Мы ответили утвердительно. Затем появился хорошо одетый лама постарше и тоже поинтересовался, не тибетцы ли мы.

Как обычно, мы обменялись вопросами: кто из какой страны и куда направляется. Лама сказал, что собирается в Лхасу по зимней дороге Сучоу; но теперь, добавил он, уже нет такой необходимости продолжать путь. Монгольские слуги, стоявшие во дворе, согласно закивали.

Мне стало интересно, что же заставило этих людей изменить свои планы, еще не завершив пути. Однако лама вернулся в свой номер, а я сочла невежливым следовать за ним и настаивать на объяснениях, которых он не захотел давать.

Тем не менее позднее, вечером, монголы стали расспрашивать наших слуг обо мне и Йонгдене и пригласили нас выпить с ними чаю; тут я и услышала всю историю. Красивый молодой человек, родом из дальней провинции Нгари (Северо-Восточный Тибет), как, оказалось, своего рода ясновидящий. По крайней мере, люди на Западе именно так и восприняли бы его, но мы-то в Азии.

С ранней юности Мигьюр (так его звали) не давала покоя мысль, что он не там, где ему надлежит быть; он чувствовал себя чужаком и в деревне, и в семье. Во сне видел пейзажи, которых не было в Нгари: песчаные, безлюдные места, круглые фетровые палатки и монастырь на холме. А когда просыпался, все те же образы являлись ему, окружая наподобие миража. Еще мальчиком убегал он от всех, не справляясь с желанием найти реальность в своих видениях. С тех пор Мигьюр и стал бродягой, зарабатывая на жизнь по случаю, то там, то здесь, а большей частью просил милостыню – все никак не удавалось ему справиться со своим беспокойством, устроиться жить на одном месте. Сегодня он приехал из Арика – как обычно, бродил без всякой цели. Увидел переполненную караванщиками гостиницу и верблюдов во дворе, не зная почему, вошел в ворота – и столкнулся лицом к лицу с ламой и его спутниками. Прошлые события со скоростью молнии промелькнули в его голове: вспомнил он, что именно этот лама, еще молодым человеком, был его учеником, а сам он – уже довольно пожилым ламой, и они по этой же вот дороге возвращались из паломничества по святым местам Тибета и шли в этот монастырь, здесь на холме. И напомнил он ламе обо всем этом, давая точнейшие описания их путешествия, жизни в далеком монастыре и многих других деталей.