Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице Страница 27

– Не говори ерунды!

– Это не ерунда. Это правда. Неужели ты этого не видишь сам? – воскликнула она.

– А что я должен увидеть? Бога твоего? Рыла этих христосиков в косынках?! Это с ними, что ли, Бог? – вышел из терпения он.

– С ними, – спокойно ответила она. – Я зря поверила тогда тебе. Ты обманул меня.

– Я не обманывал! Я и сейчас могу повторить тебе слово в слово, что говорил тогда. Они – лжецы!

– Не говори так! – воскликнула она. – Никогда больше не говори так! Я один раз поверила тебе – и вот итог, а ведь они меня предупреждали. Но я им не верила. Я верила тебе.

– И правильно делала, что верила. Мне и надо верить.

– Но итог?

– Какой итог?! Ты жива – вот самый главный итог. Ты жива!

– А ребенок?

– Ты даже не видела его. Мы не успели еще привыкнуть к нему. Мы не были с ним. Этого ребенка уже не вернешь, но у нас еще могут быть дети. Мы молоды, мы должны жить! Очнись от сна. Ведь все в руках Божьих.

Когда она услышала это слово, она вздрогнула.

– Бог и ты?! Как это странно. Это невозможно. Ты и Он.

– Возможно!

– А церковь? Разве можно быть с Богом вне церкви?

– А кто эта церковь? Твои баптисты, что ли?

Она опять вздрогнула при упоминании их имени. Он продолжал.

– Нет на Земле сейчас этой церкви Божьей. Есть организации, клубы, секты какие-то, но церкви нет! А нет, потому что сами люди давно решили для себя, что они знают Бога. Так веками и продолжают пребывать в этом неведении. В то время как Он далеко-далеко от них. Как можно Бога, который есть Дух, вместить в узость человеческого мышления?! Веками Бог дает людям свидетельства о Себе. А они вперили лбы в книги и не хотят выше букв своих ничего увидеть. Ведь сегодняшние христиане ничем не отличаются от иудеев той поры. Что у тех был Храм, были законы, свидетельства, Писания, то и у этих. Суть-то не поменялась! А поменяться суть должна. Если она остается прежней, то все остается по-старому. Люди не знают Бога, а если Он опять на Земле появится, то точно так же распнут Его. Я когда слышу их самодовольные рассуждения о Боге, то словно вижу, как они кресты для Него сколачивают. Может, и для меня тоже… Ты вот думаешь, что я ничего не понимаю. Что я неверующий. Да я, может, более всех вас верующий, потому что я такой, какой есть. Я не вру и не лукавлю. А вы вот все стараетесь сами себя в одежды чужие облечь, и Бога своего. Только это кукла осталась, а не Бог. Видел однажды, как католики Христу кукольные одежды приставляли, и матери Его. Как новый праздник, так и новое одеяние приставят. Вот вроде и одели Боженьку, вот вроде и сами одеты. Голым-то кому хочется быть? Голому совестно, некрасиво. А я вот хожу между вами голый и не стыжусь. Вы пальцами в меня тычете, а я плевать хотел на всех вас. Тошно мне от вашего пустого благочестия. Думаешь, если они косынку повяжут, то угодней Богу будут? Только косынками, крестами, рясами в Царство Божье не войдешь. Веру нужно иметь. Веру. А веру во что? Во тьму или во свет? Сказано ведь: «Веруйте в Свет и будете детьми Божьими!» А много ли кто в этот свет верует? Не удобнее ли тьме поклониться и быть в полусвете, в полутьме? Вроде не тьма ведь совсем. Но и не свет вовсе. А я так не могу! Мне или свет, или тьма! Я полутонов не приемлю. Нет и не будет для меня третьего варианта. Это для лукавства человеческого третий вариант подходит. Но только лукавство временно эту землю топчет. А как перестанет ее топтать, так за все свои третьи варианты отвечать будет.

Она, слушая его, начинала словно пробуждаться от глубокого сна. Она смотрела на его раскрасневшееся от негодования лицо, и ей казалось, что она говорит с огромной птицей. И эта птица призывает ее к полету. Может, к безумному, но полету. Полету над всем и назло всем. В эти минуты она впервые забыла о своем горе. Смотря на него, на эту жизнь, которая, как гейзер, так и била из него, она и сама начинала оживать. На ее лице выступил румянец, и она удивлено произнесла вслух, сама не зная, для кого:

– Ты – Христос…

– Ну да. Я тоже так думаю, – вовсю улыбаясь, отозвался он, возвращаясь из полета. В этот вечер впервые они не говорили больше о грустном. Для нее робко, но забрезжил день впереди. Она, словно заблудившись в густом лесу, увидела еще слабенький огонек и потянулась к нему. Огонек звал и звал ее за собой.

В это воскресенье он твердо решил пойти к ее баптистам. Ей он не стал ничего говорить. Она еще спала, когда он осторожно встал, оделся и поехал в их Дом Божий в библиотеке.

Собрания там начинались рано, но он не торопился. Он ждал, когда соберется весь народ. Наконец подошел к зданию и уверенно потянул на себя тяжелую дверь. Она со скрипом поддалась. Он вошел.

Собрание было в самом разгаре. Он сел в конце зала. На него никто не обратил внимания. Только Пастор сразу узнал его и теперь бросал зоркие взгляды. По мере того как он слушал нескончаемые слова о любви Божьей к людям, а в особенности к ним самим, он чувствовал, что внутри все начинает подниматься! Словно забродившему тесту не хватало места. Дождавшись, когда зал хором споет псалом, он резко встал и пошел по проходу к кафедре. Все сразу обратили на него внимание, еще не понимая, кто он и что ему надо. Многие видели его впервые, но братья, с которыми он когда-то беседовал, напряглись. Он начал громко говорить, так, чтоб его всем было слышно.

– В этом собрании есть люди, которые совершили беззаконие против живой души, моей жены, вашей сестры, которую вы позорно заклеймили и выгнали из своей церкви. Вы, называющие себя верующими во Христа, спокойно терпите рядом с собой неправду и не выносите любое проявление света. Пусть эти люди, если они христиане и ходят пред Богом, встанут. Я хочу посмотреть им в глаза. Я не знаю их, но они знают меня. Если вы ходите во свете, то вам нечего бояться. Но если ваш свет – только слова, бойтесь!

Братья вокруг обеспокоенно привстали, ожидая указания Пастора. Брат Юра выбежал вперед.

– Не слушайте его! Это сумасшедший! Разве вы не видите это сами? Братья, ну-ка, помогите вывести этого человека.

Несколько братьев крепкого телосложения, пригибаясь, на полусогнутых ногах подбежали к нему. Они схватили его за руки и потащили назад. Но он не собирался уходить и оттолкнул их. Они от неожиданности отлетели в сторону, упав на сидевших с краю. Пока они решались повторить свою атаку, он продолжал:

– Я в своем уме, поэтому и говорю с вами. Я пришел открыто и так же открыто хочу услышать ваш ответ. Думаете, силой этих рук сможете обезопасить себя? Где же хваленая вами сила Божья?

Братья опять налетели на него. Теперь их было еще больше. Но им все равно не удавалась зацепить его, чтобы вытащить из зала. Проход был не широк, а кругом сидели люди. Со стороны это выглядело так, словно на одного медведя набрасывалась свора псов. Он еще продолжал стоять на ногах и говорить.

– Ну что, приходится самим Богу помогать? Какой-то Бог ваш слабый. И вера-то ваша только на кулаки горазда. Где она? Разве это вам Бог заповедал?

В зале поднялся гвалт. Сестры встали. Братья уже всей толпой пытались сломить его. Пастор заголосил молитву:

– Господи, прости нас! И сохрани от этого человека!

Но ничего не получалось. Зал превратился в одну сплошную кучу. Сестры махали на него своими сумками. А он с трудом, но продолжал говорить.

– Ну, где эти самые христиане, совершившие подлое дело? Я призываю их к ответу. Где они? Попрятались, наверное, за вашими спинами. Все вы такие! Все одним миром мазаны! Христос для вас давно иконой стал. Хулите православных, а сами так же поступаете. Всех вас одно объединяет – неверие. Нет веры в вас, потому и накинулись на меня, как звери. Так это свидетельство для самих вас есть, что зверь сидит в вас. Так глубоко сидит, что только палкой его выгонишь. А вы не на меня бросаетесь, а на зеркало, которое показывает ваше собственное отражение.

А отражение их было действительно неприглядным. Взлохмаченные волосы, искаженные от злобы лица, взмыленные тела… Вовсю уже раздавались и злословия в его адрес. Все годами собираемое благолепие разнеслось в считанные минуты. Весь зал восстал на него, и изо всех сил тащили его к дверям, думая, что выгнав его вон, они будут в безопасности. Но он, как мог, сопротивлялся. Когда им все же удалось сообща выпихнуть его за дверь, кровь алым следом тянулась за ним.

– Закройте поплотней! – раздалось из зала.

Несколько братьев встали у двери, как часовые у Мавзолея. Братья стали приводить себя в порядок, одергивая одежду и поправляя волосы. Но он за закрытой дверью поднялся и теперь изо всех оставшихся сил колотил в нее. Дверь вздрагивала, дрожала и трещала под его кулаками. Братья едва сдерживали натиск. Видя, что собрание сорвано, Пастор объявил о его окончании. Но все боялись выйти.

– Тут есть аварийный выход, – сказал кто-то, отодвигая фикус, стоявший на табуретке.

– А вещи? – раздались недовольные женские голоса.

– Зайдете с главного входа и заберете, – ответил Пастор, поторапливая людей. Все вереницей потянулись к запасному выходу, оставляя братьев сдерживать разрывающиеся двери. Запасной выход вел на темную лестницу, по которой все спешно спускались на ощупь.