Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице Страница 28

– Зайдете с главного входа и заберете, – ответил Пастор, поторапливая людей. Все вереницей потянулись к запасному выходу, оставляя братьев сдерживать разрывающиеся двери. Запасной выход вел на темную лестницу, по которой все спешно спускались на ощупь.

– Побыстрее, побыстрее. Идите осторожно. Там темно. Но не задерживайтесь, – поторапливал всех Пастор.

Одними из первых к этой двери бросились Петр с Раисой. Напуганные до смерти его словами и видом, они старались как можно скорее скрыться.

– Он ведь сумасшедший. Он и убить может! – испугано говорила жена мужу.

Так церковь спасалась бегством от одного человека.

Когда дверь наконец-то распахнулась, он увидел, как последние братья побежали к запасной лестнице. Он подошел к ней и, наклонясь вниз, громко крикнул:

– Бегите, бегите, как крысы с корабля! Давно ваш корабль уже никуда не плывет. Того и гляди потонет. Думаете, я испугался вас? Нет! Это вы меня бояться скоро будете! Так испугаетесь, что забудете сюда дорожку. А если надо, я все равно вас найду. Мне терять нечего. Вы и так все у меня забрали. И пока вы мне за все не ответите, я не оставлю вас в покое. Так и знайте. Покой вам теперь будет только сниться! Посмотрите сами, какой у вас Бог. И увидите, какой у меня! Я вам это обещаю! Вы сегодня сами могли убедиться в этом. Я вас везде достану, христопродавцев! Вот вы у меня!

И он потряс своим окровавленным кулаком.

Внизу захлопнулась дверь за последними.

Он не побежал за ними. Он спустился в вестибюль. Ему попадались перепуганные людские стайки, которые спешно снимали свои плащи и куртки с вешалок. Они старались быстрее уйти, словно боялись остаться с ним один на один. Он, презрительно глядя на их суетное копошение, прошел мимо.

– Так и знайте! Я докопаюсь до правды! Вы за все мне еще ответите, – на прощание сказал он.

– Антихрист! – выкрикнул кто-то из них.

– Для вас – да! Для всего гнилья такого, как вы, буду им! Я против вашего лживого Христа! Ему я – противник!

Боясь опять увидеть что-то подобное тому, что произошло в зале, они молча, опустив глаза, выбегали из дверей и тут же рассеивались на улице.

Он вернулся домой в разорванном пальто, на лице были ссадины и синяки.

– Ты откуда? – охая, воскликнула его мать.

– Из церкви, – глухо ответил он и пошел в ванную.

– С какой такой церкви? Как же это? – продолжала охать она.

– С баптистской, – умывая лицо, сказал он.

Она услыхала его голос и тоже вышла. Заметила изодранное пальто и кровоподтеки и удивленно смотрела на него. Он увидел ее.

– Ты скажешь мне их имена? – подойдя к ней, грозно спросил он.

Она медленно отрицательно покачала головой.

– Не хочешь? Не надо. Они сегодня все свое получили. Надолго запомнят это кровавое воскресенье.

– Ты был у них? – тихо спросила она.

– Да. И если надо, еще приду.

– Зачем?

– Затем, что они у меня тебя украли. Они тебя убили. Не так, что ли? – резко воскликнул он.

– Не надо к ним ходить. Ты им все равно ничего не докажешь.

– А я не доказывать к ним ходил. Я хотел посмотреть в глаза тем ублюдкам, которые тебя до смерти чуть не довели. Которые ребенка у меня украли. Которые все успокоиться не могут, пока человека в могилу не сведут. Разве я не прав? Ты назовешь мне их имена?

– Нет.

– Ну и ладно. Если хочется тебе плодить гниль эту не земле, не называй. Пусть живут на здоровье себе, а на погибель тебе. Пусть себе здравствуют!

И он пошел на кухню.

Она пошла за ним.

– Не ходи туда больше. Я прошу тебя. Обещай мне!

– А ты обещаешь мне, что вернешься к жизни?

– Да. Только не ходи туда больше. Не надо.

– Почему?

– Потому что ты еще больше несчастий навлечешь на нас.

– Значит они, по-твоему, правы, а я нет! – раздраженно воскликнул он.

– Они не правы тоже. Но не надо. Я не хочу этого.

Мама Маруся, слыша весь этот разговор, не знала, как ей остановить своего вспыльчивого сына.

– Успокойтесь, дети, – попробовала вмешаться она. Но он, строго посмотрев на нее, коротко ответил:

– Прошу тебя, не вмешивайся. Это наши дела. Понимаешь, наши. Они только нас касаются.

И закрыл дверь на кухню.

Они говорили еще долго. Она чувствовала, что ей становится плохо.

– Я пойду, лягу, мне нехорошо, – сказала она.

– Иди, – буркнул он в ответ.

– Но ты обещаешь мне больше туда не ходить?

– Обещаю.

Она вышла.

Он больше не пошел туда. Но даже если бы и пришел, узнал бы, что этот народ Божий на следующий день съехал из библиотеки и неизвестно где теперь собирается…

Наступил Новый Год. Раньше она очень любила этот праздник. А теперь нет. Отношения между ними были сложными. Он постоянно раздражался на нее, а ее утомлял он. Она ничего не могла с собой поделать. В ушах постоянно звучали слова о том, что она живет без благословения Божьего, и потому оставлена Им. Как бы она ни пыталась отвлечься, эти голоса все раздавались и раздавались вокруг нее.

Она так и не пошла работать. Пробовала, но у нее ничего не получилось. Никак не удавалось сконцентрироваться на работе, наступала рассеянность, и все делалось словно в замедленном фильме. Чувствуя сама, что не способна приносить пользу, она ушла. Мама Маруся уже не жила с ними, а только иногда приезжала. Когда она была в доме, сразу чувствовалась суета. Он тяготился присутствием матери и очень устал от нее, пока она жила с ними. Иногда приходил Борис Николаевич. Но разговоры как-то не клеились. Он рассказывал ей об своих институтских делах, она безучастно слушала. «Ему тоже со мною скучно», – ловила она себя на этой мысли.

Она пыталась радоваться жизни, но сразу возникали какие-то тяжелые воспоминания, и радость улетучивалась. Так она и жила, словно не жила. Ей тяжело было ощущать эту свою потерянность рядом с ним, живым и деятельным. После смерти их ребенка, которого похоронили рядом с ее отцом, он не бывал на кладбище, зато она бывала там часто. Она приезжала туда тайком, как только он уходил. Он, видимо, догадывался об этом, но не спрашивал.

Мысли о смерти ненавязчиво, но настойчиво посещали ее. Ходя по этим кладбищенским дорожкам, она смотрела на фотографии людей, которые когда-то жили. Маленькая черточка между датами рождения и смерти заключала всю их жизнь.

Однажды ей стало очень жарко. Она открыла балконную дверь и вышла на балкон. Он был застеклен со всех сторон, но окна по центру разъезжались по сторонам. Она открыла их. Морозный ветер ударил ей в лицо, остужая жар. Внизу какой-то немолодой мужчина, чем-то похожий на ее отца, шел с маленькой девочкой, пересекая двор. Она тихо произнесла:

– Папа…

Мужчина шел, не оглядываясь. Он ее не видел. Но девочка оглянулась, и звонким эхом донесся голосок:

– Дедушка, смотри, птичка полетела!

Она посмотрела вверх, куда смотрела девочка. Там действительно летела какая-то необычная белая птица. Это было так странно видеть. Птица летела низко. Ей захотелось поймать ее. Она приподнялась над ограждением.

– Птица, забери меня с собой! – крикнула она. Птица словно услышала ее, сделала круг и полетела прямо на нее. Она еще немного приподнялась, вскинула вверх руки и… полетела.

Это был ее последний полет в этой жизни.

Белая птица улетела. А ее не стало.

Она лежала на снегу, потеряв сознание.

Девочка с дедушкой подбежали к ней, но она молчала. Они вызвали скорую.

Когда он приехал в клинику, к нему вышел доктор и сказал только два слова. Эти слова разорвали его сердце.

Она так и не пришла в сознание. Как сказал потом врач, ее можно было спасти, но время, к сожалению, работало против нее.

Так закончилась эта короткая жизнь, как песнь птицы, которая очень хотела жить, но не смогла.

Все эти дни для него были как сплошной туман. Он верил и не верил, что ее больше нет. В руках он держал большой лист со свидетельством, но не мог привыкнуть к мысли, что это все, что от нее теперь осталось.

Народу на кладбище было немного. Приехала ее мать. Она не плакала, ни с кем не говорила. Она молча стояла у гроба, в ее руках были огромные белые розы.

Все старались не смотреть друг другу в глаза. Для всех это было большое горе.

Она лежала в покое, и этот покой какой-то еле уловимой улыбкой читался на ее губах. Он смотрел на ее лицо, и ему хотелось вобрать в себя весь ее облик. Он вспомнил ее, сидевшую на подоконнике в первый миг их встречи. Он вспомнил ее робкие шаги к нему. Он вспоминал и вспоминал немногие моменты их жизни, и ему было больно.

Когда гроб опустили в ледяную землю, все потихоньку потянулись обратно. Остались только двое – он и Борис Николаевич.

Они еще долго стояли вместе.

– Я погубил ее. Ты был прав, дядя, – тихо произнес он.

Тот посмотрел на него и, положив руку ему на плечо, задумчиво промолвил:

– Да, но она была с тобою счастлива. Вы – мотыльки, летящие на огонь. Она сейчас успокоилась. Не кори себя. Ты сделал для нее все, что мог. Она сама не хотела жить.