Алексей Осипов - Лекции профессора Московской Духовной Академии А. И. Осипова Страница 28

ВОПРОС: Можно еще вопрос по этой теме? Всем известно, что вы являетесь горячим апологетом Игнатия Брянчанинова и, в связи с этим, не могли бы вы рассказать о вашей позиции в споре Игнатия Брянчанинова с Феофаном Затворником о богородии души и как вы к этому относитесь?

ОТВЕТ: Вы видите, вся моя лекция прошла без единого упоминания имени Игнатия Брянчанинова и если бы меня не спровоцировали, я бы ничего не сказал о нем. Поэтому, сказать, что я такой горячий его поклонник… Я действительно его глубоко уважаю – это верно, но у меня нет страсти, что называется – очень боюсь страстного поклонения перед кем‑либо.

Ну, в отношении этого спора… Дело в том, что здесь надо бы просто посмотреть на эти две концепции и их истоки. Вот эта концепция епископа Феофана – я думаю, многие знакомы с философией Декарта – буквально, картезианская. Это очень любопытно. Декарт до того разделил человеческую душу и человеческое тело, что дошло до таких вещей, которым можно только улыбаться!.. Он утверждал, что нет никакого общения между душой и телом – никакого взаимодействия между ними даже быть не может! Это совершенно разные субстанции – абсолютно! Например, когда его спрашивали: ну а как же – вот я хочу поднять руку и поднимаю ее? Декарт, не моргнув глазом, отвечает: Бог от века, зная, что вы захотите поднять руку, уже предопределил движение вашего тела в соответствии с тем, что вы подумаете. В общем, Декарт в этом отношении был удивительный дуалист, причем в крайне выраженной форме. У епископа Феофана как раз вот эта мысль и пронизывает: он утверждает, что душа и тело настолько различны между собою, что говорить об их каком‑то подобии было бы странно. Поэтому он говорит: нет, душа это абсолютно духовная субстанция. Точка зрения Игнатия Брянчанинова, она у него хорошо изложена в третьем томе его сочинений. Он там подходит к этому вопросу тем методом, которым пользуется вся наука – он дает факты. Ведь мы же знаем, что сколько теорию не строй, но пока нет фактов – это остается гипотезой. Верность любой теории подтверждается фактами. Игнатий Брянчанинов приводит огромный святоотеческий материал, в котором прямо показывает то, что во–первых: душа и ангел, как тварные существа, обладают некой материальностью или эфирным телом – тогда этот термин был очень распространенным, это тонкая материальность – ибо нематериальным, то есть духом в полном смысле этого слова является только Бог, а если Бог – Дух, то следовательно уже ничто в прямом смысле слова не может быть названо духом. Когда же он приводит целый ряд Святых Отцов, которые говорят о духовности души, о духовности ангела, он говорит: посмотрите, как они пишут – они, то есть душа и ангел, духовны по сравнению с нашим телом – грубым, дебелым… Вот откуда идет это употребление и те наименования, которые мы встречаем также и у Святых Отцов. И он приходит к такой мысли – мысли иной, по сравнению с епископом Феофаном. Он говорит: субстанция души человеческой и ангела не духовна, ибо Дух есть Бог, а, будучи тварными, все духи имеют тонкую материальность, и приводит массу различных достоверных фактов из истории святоотеческой жизни. Душа, оказывается, имеет подобие тела, она даже, ну не знаю, занимает пространство или нет – я боюсь сказать, но… в общем, при водит вот такие вот мысли… Мне лично больше импонирует эта точка зрения. Во–первых, по силе логики и фактов: действительно, если Бог – Дух, то все прочей духовно относительно. А что такое, духовно относительно? Значит, это, в какой‑то степени, будучи тварным, является материальным.

ВОПРОС: Если душа материальна, то как логически корректно рассуждение, что душа смертна? Как вы справитесь с этой апорией?

ОТВЕТ: Ну, я как‑то не вижу здесь особенной апории, поскольку это уже в руках Божьих сделать что‑то смертным или бессмертным – вот в чем дело. Здесь мы просто ничего не можем говорить: совсем не следует из этого, что душа смертна, потому что такие вещи в руках Божьих – только и всего. И самое даже тело, я вам скажу, когда мы говорим: смертно, то это – условная смертность, ибо одним из основных наших догматов является воскресение; то есть это смертность до времени. Это некий временной процесс распадения тела – по существу же и тело бессмертно. Поэтому я здесь особой апории не вижу. Здесь сложности нет. Другое дело, что они говорили: а сколько поместится на кончике иглам ангелов или духов, если они занимают пространство и прочее – это опять‑таки парадоксы, которые, по–моему, исходят из слишком грубого антропоморфического понимания природы того мира. Ясно, что тот мир – другой. Мы все это воспринимаем в трехмерном, четырехмерном измерении и сам тот мир мыслим именно пространственно подобным нашему. На самом деле ясно, что это не то! Христос, помните, по воскресении своем, являлся и проходил через закрытые двери – то является, то исчезает неожиданно… То есть мы имеем здесь дело с иным миром! Каким? Не знаю… Может пятимерен мир, может десятимерен мир – не знаю – может Эн–мерен мир… А может быть при этом, – или кроме этого, независимо от этого, – само тело имеет иные свойства – мы не знаем!.. Вы помните? – Пикассо нарисовал скрипку в четвертом измерении – смотришь на нее и не поймешь, что это за абракадабра написана… Не знаю, имел ли он видение четвертого измерения или это работала исключительно только фантазия. Но, совершенно очевидно: мы не можем утверждать, что тот мир так же трех- четырехмерен, как этот. По крайней мере в Апокалипсисе прямо сказано, – помните? ангел: «Времени больше не будет», то есть оказывается, что время – категория временная! Я полагаю, что, наверное, и пространство наше тоже… Ведь не случайно Кант считал, что эти категории являются не столько объективной данностью, сколько следствием устранения нашего ума. Пожалуйста, он рассматривал несколько иначе эти категории. Я бы вот так сказал об этом.

ВОПРОС: Возможно ли связывать мысли святителя Феофана с (не понял, с каким‑то там измом?), если он выделяет среди уровней жизни человека душевно–телесную?

ОТВЕТ: Ну, я привел конечно этот факт из Декарта и прочее не для того, чтобы приписать все эти крайние формы епископу Феофану. Я просто показываю, каковы истоки его воззрения; что вот этот некий дуализм, это достаточно резкое разделение на душу и тело происходит оттуда; что в святоотеческой письменности мы не находим этой резкой поляризации между тем и другим. Епископ Феофан в данном случае, не приходится этому удивляться, как раз занимаясь вот этим вопросом – о душе и ангеле – высказывает вот такую категорическую точку зрения, но в то же время, будучи человеком духовной жизни и имея ясный духовный правильный опыт, не мог отойти от этого и утверждал то, что есть: о взаимосвязи между ними, и о воздействии тела на душу и души на тело. Как раз вот этой крайней формулы Декарта он не придерживался, иначе никакой аскетики невозможно! Конечно этого нет… Я просто называю истоки вот этого резкого разделения епископом Феофаном души и тела – только и всего.

ВОПРОС: Я хотел спросить, не ближе ли будет искать это искать в традициях христианского платонизма, чем декартовских?

ОТВЕТ: Насчет христианского платонизма – это дело, я вам скажу, непростое. Это же не то, что бы было такое широкое достаточное явление с каким‑то доминантным смыслом. Это же термин достаточно новый, которым обозначили попытку соединения отдельных богословских мыслей с определенными идеями Платона и даже неоплатоников. Очень многие западные философы сами пользовались идеями древнегреческих мыслителей. Гегель, например, прямо о себе говорил, что у него нет никаких идей, которые бы он не почерпнул из античной философии. Я не знаю, что епископ Феофан отсюда выводит свои идеи, хотя эта мысль ваша имеет некоторые основания. В частности, епископ Феофан прямо пишет о душе мира. Вы знаете, что эта концепция была осуждена на Пятом Вселенском Соборе и он кажется должен был бы знать, и знал естественно, что это было осуждено, тем не менее он в определенный период своей жизни прямо пишет об этом. Я полагаю, не исключено, что вот эти платонические идеи в какой‑то период времени находили у него свое отражение. В связи с этим я прямо хочу сказать: когда мы говорим святой, это же совсем не значит, что следовательно все что он сделал за свою жизнь и всегда было святым. Святым становятся постепенно – это не процесс какого‑то единовременного акта, и поэтому к сочинениям даже и святых людей надо относиться соответствующим образом. Разные есть святые… Ну, представьте себе: если бы разбойник благоразумный оставил сочинение, вы сказали бы: «Иже во святых разбойника нашего благоразумного чтение»? Я думаю, никому бы это не пришло в голову. Вот это нужно просто знать, вся трудность в том, чтобы разделить, где эти периоды, но нужно знать. Варсонофий Великий задал даже вопрос: а почему святые ошибаются? И Варсонофий Великий вместо того, чтобы сказать в этом вопросе: ах ты, такой–сякой, начал объяснять, почему святые тоже ошибались, и объяснил почему. Так что, я не удивляюсь… Он объяснил‑то как? Что многое часто они приняли от своих учителей, не проверив затем в молитве, и эти, принятые ими за истинные, положения они потом и говорят. То есть не осмысливая, а просто автоматически. Я думаю, что у епископа Феофана есть целый ряд вот таких вещей, – вроде души мира, об ангеле, что это дух и еще есть кое–какие вещи, – которые заимствованы и не проверены в свое время.