Том Райт - Ииисус: последние дни Страница 3

Третьей причиной появления у Иисуса врагов стала притча о винограднике (Мк 12:1–12). Он рассказывает эту притчу, косвенным образом отвечая на вопрос, который ему задали влиятельные священники и их сторонники: они пожелали узнать, какой властью Иисус совершил свое действие в Храме (Мк 11: 27–33). Иисус взял за основу своей притчи притчу Исайи, в которой звучало грозное предупреждение: Израиль обречен предстать перед судом, потому что не стремится к справедливости (Ис 5:1–7). И еще более притча Иисуса должна была разъярить влиятельных священников потому, что в те времена притчу Исайи начали понимать как слова, направленные в первую очередь против храмовой элиты. Эту точку зрения отражают арамейский парафраз главы 5 Книги пророка Исайи, позднейшие раввинистические толкования, а также один из кумранских[6] свитков (4Q500), относящийся к I веку до н. э. Трудно было проглядеть смысл сказанного Иисусом: влиятельные священники взбунтовались против Бога и даже сговорились убить его Сына — и потому их ожидает суд. Эта угроза, как и угроза, высказанная ранее, когда Иисус обратился к словам Иер 7, породила среди влиятельных священников желание избавиться от Иисуса.

Четвертая причина усиления вражды к Иисусу в том, как Иисуса помазала безымянная женщина (Мк 14:3–9). Многие годы комментаторы не желали видеть в этом действии женщины помазание Мессии, предпочитая толковать это как помазание в честь праздника Песах — некий аналог сегодняшней веточки омелы на Рождество. Подобное отношение исследователей к данному эпизоду можно объяснить ложным представлением о том, что сам Иисус не думал о себе как о Мессии. Но это представление недавно было поставлено под обоснованное сомнение, и не в последнюю очередь благодаря открытию кумранского текста (4Q521), где говорится об исцелениях, сопровождающих приход Мессии, что перекликается со словами Иисуса, в которых тот кратко описывает свою деятельность в ответ на просьбу заключенного в темницу и обескураженного Иоанна Крестителя (Мф 11:2–6, Лк 7:18–23). После этого важного открытия ученые охотнее готовы признать то, что постоянно утверждают евангелия: что Иисус понимал себя как Мессию Израиля. Как мы объясним то, почему Иисуса постоянно называют Мессией, если он сам не считал себя таковым? Этот вопрос еще недавно не казался достаточно значимым подобным скептически настроенным ученым.

Важно заметить, что сразу после того как женщина помазала Иисуса, Иуда Искариот пошел предавать своего наставника (Мк 14:10–11). Многие комментаторы обращали внимание на противопоставление названного по имени ученика, который совершает акт предательства, и безымянной женщины, которая показывает свою верность Иисусу, что, бесспорно, отражает литературный дар евангелиста. Но при этом часто упускают из виду другое: Иуда, заключая свою сделку, с большой вероятностью доложил влиятельным священникам об этом поступке женщины. Иуда заработал свою плату не только тем, что указал стражникам и челяди первосвященника место вдалеке от толпы, где Иисус молился, но и тем, что дал свои показания о том, чему Иисус учил и кем его считали ученики. И помазание здесь слишком важная деталь, чтобы ее опустить. Это давало властям дополнительные основания для избавления от Иисуса.

Таким образом, иудейские властители желали покончить с Иисусом не потому, что он был добрым, но потому, что они видели в нем серьезную политическую угрозу. Его слова о правлении Бога угрожали существующему порядку, который влиятельные священники желали сохранить. Иисус вступил в Иерусалим как помазанный сын Давидов, он действовал во дворе Храма так, как если бы обладал мессианской властью. Он говорил о предназначении Храма, пробуждая в памяти его освящение Соломоном, и так, как если бы сам был царем и, наконец, был помазан по крайней мере кем–то из его последователей, что все поняли в мессианском смысле. И потому нет ничего удивительного в гневном вопросе первосвященника, когда тот прямо спрашивает у Иисуса: «Ты ли Мессия, Сын Божий?», или в том, что римский правитель велит поместить на крест табличку с надписью «Иисус, царь иудейский».

Ожидал ли смерти сам Иисус?

Прежде чем мы рассмотрим суд над Иисусом и его казнь, нам следует задаться вопросом, ожидал ли смерти сам Иисус. Некоторые критики отвечают на этот вопрос отрицательно: что смерть оказалась для него неожиданностью или что он просто был арестован вместе с другими в момент народных волнений. Я нахожу такую историческую интерпретацию евангелий неправдоподобной, и у меня есть на то весомые причины.

Прежде всего, очевидно, следует обратиться к предсказаниям Иисуса относительно его страданий и смерти (например, среди прочих, Мк 8:31, 9:31, 10:32–34). Разумеется, многие критики утверждают, что эти предсказания созданы задним числом, что это так называемые vaticinia ex eventu (пророчества на основе уже совершившегося события). Следует признать, что данные пророчества, похоже, строятся на основе одной стандартной формы и содержат детали (такие как насмешки, плевки, бичевание), которые могут указывать на знание о том, что в итоге произошло с Иисусом на самом деле. Но даже если мы согласимся с тем, что эти пророчества о страстях подверглись редактированию или стилизации в соответствии с тем, что произошло с Иисусом, это отнюдь не значит, что он не ожидал смерти и даже что он не ожидал именно смерти на кресте. Если оставить эти стандартные по форме предсказания в стороне, какие еще указания на то, что Иисус ожидал страданий и смерти, мы найдем?

Во–первых, по моему мнению, Иисус с большой вероятностью мог думать о своей смерти потому, что на него, несомненно, произвела впечатление казнь Иоанна Крестителя (Мф 11:2–15; Мк 6:14–29, 9:13). Было бы странно, если бы Иисусу никогда не приходила в голову эта мысль: то, что произошло с его «союзником» Иоанном, может случиться и с ним. Фактически Иисус мог бы прийти к такому выводу и говорить о нем. Вспомним одно высказывание, которое по используемым выражениям и контексту нелегко поддается интерпретации. Иисус говорит, что Иоанн Креститель есть Илия, который «пришел», но не был встречен с подобающим почетом. Таким же образом Иисус, который только что прямо сказал о взаимосвязи между его служением и служением Иоанна, предполагает, что подобная судьба ожидает и его. Ему тоже предстоит «много пострадать и быть уничиженным» (Мк 9:11–13). Соответственно, казнь Иоанна определенно указывает Иисусу на то, что его ожидает подобная участь.

Во–вторых, сцена в Гефсимании, которая, по моему мнению, ясно свидетельствует о том, что Иисус ожидает смерти. Здесь мы видим, как Иисус, объятый страхом, падает на землю и умоляет Бога пронести мимо него чашу страданий (Мк 14:33–36). Это не похоже на благочестивое повествование или на иллюстрацию к вероучению. И в самом деле, это совершенно не тот спокойный Иисус из главы 17 Евангелия от Иоанна, который мирно общается с Богом, молится и за своих учеников, и за тех, кто придет после них.

Сцена в Гефсимании особенно убедительна потому, что здесь слова и действия охваченного страхом Иисуса не похожи на его поучение, приведенное раньше, где он призывает учеников «взять свой крест» и последовать за ним (Мк 8:34). Учитывая это, трудно понять, почему первые христиане передавали друг другу повествование о молитве в Гефсиманском саду и как оно вошло в евангелия, если только не предположить, что оно основано на надежном и достоверном свидетельстве очевидцев. Ведь оно потенциально подрывало репутацию Иисуса.

В–третьих, если Иисус ожидал смерти, то логично предположить, что он в течение своей жизни пытался понять ее смысл. И мы находим соответствующие данные. Так называемые «установительные слова», встречающиеся во многих источниках (Мк 14:22–25, 1 Кор 11: 23–25, Дидахе 9:1–5), свидетельствуют о том, что Иисус знал о приближении смерти и стремился постичь ее смысл. Его высказывания содержат ссылки на некоторые важные библейские тексты (Исх 24:8, Иер 31:31, Зах 9:11). Пролитая им кровь, как это понимает Иисус, станет залогом завета и царства Божьего. У Луки добавлено слово «нового», там речь идет о «новом завете» (Лк 22:20), и можно здесь увидеть позднейшую христианскую редакцию, уточняющую смысл слов, но и в таком случае эти слова верно передают смысл слов Иисуса. Выражение «новый завет» несет отголоски древнего пророчества: «Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет» (Иер 31:31). И этот новый завет не будет заключен, пока не прольется кровь Сына Божьего, Мессии Израиля.

И сама идея, что смерть праведника несет благо другим людям и спасает их, отнюдь не чужда ни миру иудаизма, ни миру тогдашнего Средиземноморья в целом. Мы находим несколько свидетельств о вере в то, что смерть праведника несет благо людям или даже избавление народу Божьему (например, 1 Мак 6:44, 4 Мак 1:11; 17:21–22; 18:3–4, Зав.М. 9–10, Библ. Др. 18.5). Самые важные свидетельства такого рода принадлежат к традиции повествований о мучениях и смерти маккавейских мучеников, которые во II веке до н.э. решительно противостояли сирийскому тирану Антиоху IV[7]: «Если для вразумления и наказания нашего живый Господь и прогневался на нас на малое время, то Он опять умилостивится над рабами Своими… Я же, как и братья мои, предаю и душу и тело за отеческие законы, призывая Бога, чтобы Он скоро умилосердился над народом… и чтобы на мне и на братьях моих окончился гнев Всемогущего, праведно постигший весь род наш» (2 Мак 7:33, 37–38, курсив наги). Подобным образом Иисус верил, что Бог прогневался на свой народ, отвергший весть Всевышнего. Об этом говорит плач Иисуса о судьбе города (Лк 19:41–44, Мф 23:37–39 = Лк 13:34–35) и его тревожные указания на слова Захарии о пастыре, которого поразит Бог (Зах 13:7).