Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце Страница 30

Трудно ответить на вопрос, был ли Августин мистиком. Но восхождение в бессловесные сферы явно питало его религиозную жизнь, когда он, оставляя позади все земное, предавался изумлению. Тем не менее, его мистика — это не индивидуальная форма религии — особенно если учесть, что в конце IV века он безоговорочно признает Церковь, святые таинства и единство богослужения. Однако он, по–прежнему, пользуется неоплатоническими метафорами, когда описывает присутствие Господа и радость взлета от телесного к бестелесному (Исп. VII, 17). Эти мистические °пыты носят предвосхищающий характер. Они ему необходимы как проверка перед конечным соединением у стола Господа. Эти восхождения как будто предупреждают нас о том, чт<5 должно случиться в конце времен. После видения в Остии, пережитого вместе с Моникой, они оба понимают, что снова увидятся в вечности (Исп. IX, 13).

Когда Августин вернулся в Африку, на деньги, оставшиеся ему от отца, он создал в Тагасте домашний монастырь. Там он жил с немногими близкими друзьями, проводя время в постах, молитвах и занимаясь добрыми делами. Жить по–христиански означало для него то же, что держаться от мира на расстоянии. Все свое имущество он раздал бедным. Домашний монастырь Августина в Тагасте, в котором было всего шестеро братьев, считается первым монастырем в тех краях. Августин написал для него правила и представил его как предвосхищение братства в Небесном Иерусалиме.

Монастырь Августина сильно отличался от одинокой жизни отшельников. Монастырское сообщество пыталось само себя обеспечить и сделать независимым от окружения. Это было не только место, куда они бежали от мира, но также и росток нового общества, живущего не по тем правилам, которые царили за его стенами. В течение трех лет Августин писал и изучал книги в своем монастыре. В его сочинениях того времени монастырское уединение служит символом расстояния между монастырем и тем миром, который Августин порицает и над которым печалится.

К тому времени относится его сочинение «Об истинной религии» (391). Благодетель Августина Романиан попросил сделать для него общий обзор христианского учения. Августин сам обратил Романиана в манихейство. Теперь Романиан был готов следовать за Августином дальше — в христианство. Но прежде ему хотелось подробнее узнать, о чем идет речь. Поэтому сочинение Августина было направлено против манихеев, которые для Романиана представляли собой актуальную альтернативу христианскому учению.

Именно в этом сочинении, настаивая, чтобы Романиан принял крещение, Августин написал знаменитые слова: «Не стремись к внешнему, возвратись в себя самого: истина обитает во внутреннем человеке» — Noli foras ire, in teipsum redi; in interiore homine habitat veritas (39,72). Разумеется, это не означает, что истина рождается в нас самих. Она исходит от Бога, но находится внутри нас. И все–таки этот трактат можно считать скорее признанием Августина своим учителям и сторонникам, нежели апологией христианской веры. В коротких фразах Августин суммирует важнейшие пункты своих ранних сочинений, начиная с трактата «Против академиков». Он явно хочет навести порядок в интеллектуальном багаже Романиана.

Первая часть трактата «Об истинной религии» посвящена божественному плану спасения человечества (10, 18–20). Августин использует понятие о зле как о недостатке добра, чтобы разоблачить материализованное и персонифицированное зло манихеев. Здесь, как и всегда, он защищает свободную волю и представляет наказание и грех как плод человеческих решений. Гораздо сильнее, чем его предшественники–неоплатоники, Августин подчеркивал в то время свободную волю. В его глазах ни понятие Провидения, ни учение о благодати не могут поколебать ту ответственность, которая следует из свободной воли (Об ист. рел. 14, 27).

Тут Августин вносит историческое измерение в учение Платона о восхождении, он говорит о пяти возрастных ступенях человеческой жизни и соединяет возрастные ступени с постепенным посвящением человека в знание и с некоторыми историческими рассуждениями (Об ист. рел. 26, 48–50). Вертикальный путь восхождения индивидуума к лицу истины сменяется общеисторическим, то есть горизонтальным путем пилигримов к суду и блаженству. Такая жизнь кончается смертью и встречей с Богом лицом к лицу, история тоже кончится судом и встречей с судящим Христом лицом к лицу. Изменения в мышлении Августина могут рассматриваться как поэтапное посвящение в мистерию божественного, о которой он постоянно говорил во время своего увлечения неоплатонизмом. В каждом сочинении, написанном с 386 по 390 год, философское восхождение на небо — ascensus — присутствует либо явно, либо в качестве предпосылки.

По пути к мудрости и встрече лицом к лицу с Богом индивидуум нарушает указания авторитетов и разума. Особенно во второй части трактата «Об истинной религии» ясно видно, что христианство Августина все еще не вышло за Рамки учения западных неоплатоников. Бог—это единство и истина всего сущего. Бог — это вечный закон, стоящий выше разума. Свет от Него присутствует в ограниченной степени даже в самых недостойных созданиях. (11, 21–22). Зло и добро не борются друг с другом. Свет уже пронизал тьму и присутствует повсюду, где можно различить что–то определенное (Иоан. 3, 21). Зло — это не самостоятельное действующее лицо, но человек может испортить свою жизнь, не заметив присутствия света среди теней. Это сочинение должно было убедить Романиана, крестившегося в конце 395 года.

В этом трактате христианство выступает уже не в виде огрубленного и потому общедоступного платонизма, но христианской верой, которая дает исчерпывающие ответы на важнейшие вопросы платонизма. Августин говорит, что Платон «скорее приятен для чтения, чем убедителен»: suavius ad legendum quam potentius ad persuandum (2, 2; 3, 5). Платонизм получает свое завершение в христианстве. То есть уже не христианство находится на службе у платонического «обожествления» — deificatio, — но, напротив, платонизм может вести прямо к христианскому «обожествлению» — deificatio в новом значении (10,19).

Чем ближе Августин к принятию сана священника (391) и помазанию в епископы (395), тем очевиднее становится присутствие Церкви в его сочинениях, и в его рассуждениях появляется все больше основных христианских понятий. Теперь Августин открыто говорит о чуде — он видел в Милане, как прозрел слепой человек, — о кровавой службе мучеников и об авторитете Церкви, а не только об авторитете Христа. Он говорит о Всемогущем, о Троице и благодати. Августин подчеркивает свободу человеческой воли так, как уже не будет этого делать после столкновения с пелагианами. Вместе с тем, мы находим у него несколько странное объяснение смысла смерти Христа на кресте. Телесное воскресение имело место, дабы показать, что человеческая природа не вся подлежит тлению, как и душа. Христос — яркий тому пример, однако решающих мыслей о спасении в трактате «Об истинной религии» мы еще не найдем.

Пока что обожествление остается у Августина только принципиальной и абстрактной мыслью. И, если бы мы спросили у него, что такое христианство, он бы ответил, что это нечто, весьма близкое к платонизму. Это тоже явствует из трактата «Об истинной религии». Смирение и любовь к мудрости суть не разные вещи, говорит Августин (5, 8). Однако это не означает, что они являются одним и тем же: просто у них общая цель. Ветхий и внешний человек должен переродиться и стать новым, обращенным вовнутрь и божественным (48–49), ибо тут два народа стоят друг против друга: неблагочестивые, алчущие земной власти, и новый народ, которому обещано, что он наследует Царство Божие (27, 50).

К первым дням возвращения Августина в Африку относится маленький диалог «Об учителе» (389), который, по образцу платоновского диалога «Менон», передает беседы с шестнадцатилетним Адеодатом. Августин удивляется понятливости сына, и это сочинение можно назвать рассказом об отношениях отца–учителя и сына–ученика (Исп. IX, 6). Августин хочет показать, что душа, собственно, ничего не принимает извне, но воспринимает все изнутри. Слова вообще ничего не сообщают и не передают от одного человека другому. Они только пробуждают к жизни воспоминания.

Этот диалог может также читаться и как прощание Августина со словами, которые он употреблял и которыми злоупотреблял, будучи преподавателем риторики, и как его обращение к Слову, которое было и есть мудрость Божия: «И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник — Христос» (Мф. 23,10). В нашей общей школе на небесах у нас один общий Наставник, говорит Августин в одной проповеди (Проп. 299). Смысл этого в том, что красноречие не может ничему нас научить, если истина не просвещает душу изнутри. «Поэтому я соглашусь с тобой, что мы решительно не в состоянии что–либо выразить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего эти слова выступают» (Об учит. 22). Слова могут одинаково и скрывать, и обнажать мысль. Не все люди сами понимают, что они говорят. Кроме того, существуют ложь и обман (Об учит. 42). Каждый сталкивался с тем, что слова не всегда передают то, что имел в виду говорящий. Поэтому ссылка на мысли говорящего не может служить ключом к пониманию сказанного.