Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце Страница 31

Телесные впечатления достаточно истинны, считает Августин. А вот фразы можно понять лишь в том случае, если человек уже знает истины, которые они пытаются выразить. Слова и фразы получают смысл только, если неловек знает их смысл заранее (Об учит. 25). Учитель может служить лишь поводом к тому, чтобы ученик сам заново открыл свои собственные вечные истины: «Обманываются же люди, называя учителями тех, кто совсем не учителя, потому что по большей части между моментом говорения и моментом познания не бывает никакого промежутка; и так как внутреннее научение является вслед же за напоминанием говорящего, то и кажется, будто учатся извне, от того, кто напомнил» (Об учит. 45).

Таким образом, познание — это не учение, но спонтанное действие души. То, что как будто пришло извне, приходит все–таки изнутри. Душа никогда не бывает открыта наружу, она открыта только вовнутрь, к Богу! Если наши мысли совпадают с мыслями других людей, это объясняется их общим потусторонним источником. В последней инстанции Христос — это Логос, Слово Божие, «истинный Учитель». Он обращается к сердцу, независимо от того, слышит ли принимающий весть или читает (Об учит. 45; Переем. 1,12). Насколько смело и свободно Августин толкует Писание, становится ясно, когда понимаешь, что многие части этого диалога являются пересказом Послания к Ефесянам, 3,16–18: «Да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, Верою вселиться Христу в сердца ваши, Чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, чт<5 широта и долгота, и глубина и высота…». Воистину нелегко предвидеть, что именно это место Писания могло привести Августина к такой теории познания.

Смысл учения Августина о языке в диалоге «Об учителе» состоит в том, чтобы приписать языку чисто вспомогательную функцию. «Чье же любопытство будет столь неразумно, что он пошлет своего сына в школу с той только целью, дабы тот узнал, что думает учитель? Но когда учителя при помощи слов преподали все те науки, обучение которым они приняли на себя, — науки о добродетели и мудрости, — тогда так называемые ученики отдают сами себе отчет, истинно ли то, что им сказано, созерцая внутреннюю истину сообразно со своими способностями» (Об учит. 45).

Язык состоит из знаков, которые учат нас, напоминая нам о том, что мы уже знали. Но как мы «знаем» то, о чем нам напоминает язык? Это мы можем понять только через внутреннее «просвещение» души Богом. Ибо одно дело свет, который мы видим глазами, и совсем другое — тот свет, который заставляет глаза видеть. Это собственный свет души, который исходит из того внутреннего, что стоит за «просвещением» (О Книге Быт. незаконч. 5, 24). Августин восхваляет божественное Слово с помощью произнесенных или написанных слов. Слова, не являющиеся названиями видимых вещей, имеют свои соответствия в душе человека. Невидимых вещей гораздо больше, чем видимых. Поэтому ббльшая часть предпосылок для понимания языковых высказываний находится в душе, а не во внешнем мире.

Без предварительного знания, которым обладает душа, язык был бы бессилен. В случае нужды мы можем обойтись без языка, как это делают ангелы (О граде Бож. XVI, 6). Из–за этого «просвещение» божественным словом становится еще более чудесным. Языковые высказывания также дают много поводов для божественного «просвещения» души. Но язык есть и остается чем–то внешним. Он один никогда не может способствовать постижению истины. «Просвещение» души божественным Словом есть «внутренний учитель» или «высочайший учитель»: summus magister (Об учит. 2). Хаотические звуки слышимого языка, напротив, есть следствие грехопадения. Ибо Бог говорил с Адамом, Евой и ангелами непосредственно без слышимых звуков — так Амвросий относился к написан-, ным библейским текстам. Инкарнация или материализация слова стала необходима только после грехопадения.

Августина как оратора и как писателя очень волнует язык. Он рассуждает о роли языка в познании и о знаковом характере слов также в трактатах «О диалектике» и «О христианском учении». То, что слово—знак (Об учит. 3; О диалект. I; О христ. учен. II, 1–9), многие говорили и до Августина. «Для людей слова являются важнейшим средством обозначения того, о чем они думают, если им нужно изложить это другим» (О христ учен. II, 6). Но что такое «знак»? Говоря о «знаке», Августин пользуется словом signum, но он использует также слово vestigium, которое означает знак в смысле «след». Августин первый подчеркнул, что знак всегда является знаком для определенного слушателя или читателя. Воспринимающий сам должен придать смысл знаковым отношениям. Таким образом, Августин один из первых определил треугольник, состоящий из знака, посылающего знак и принимающего его.

С помощью знака посылающий его привлекает внимание принимающего к определенной вещи. Таким образом, знак есть нечто ощутимое, отсылающее к чему–то, что не является им самим. Августин понимает произнесенное слово, как непосредственный знак, а написанные слова как знаковую систему для другой знаковой системы, а именно для произнесенных слов. Сказанное» (dictio) состоит из «видимого знака» (verbum) и «содержания его значения» (dicibile). Аргументация этой языковой теории приводится в незаконченном трактате «О диалектике», который ббльшая часть экспертов считает теперь подлинным.

Трактат «Об учителе» Августин открывает вопросом: чего мы хотим достичь нашей речью? Хочет ли говорящий напомнить себе и другим о чем–то, что они уже знают (Об учит. 1)? Таким напоминанием является молитва: это не речь, обращенная к Богу, в чем Он едва ли нуждается — ведь Он и так уже все знает, — но обращение говорящего к самому себе. Тут Августин повторяет, что «слова суть знаки» (Об учит. 3). Это отнюдь не значит, что все слова — это имя какой–то вещи. Напротив, Августин сомневается в том, что слова всегда имеют внешнее соответствие. Часто это соответствие дается знаком. Трудно ответить на вопрос, какую роль слова фактически играют в процессе обучения. Почему одинаковые высказывания не имеют одинакового значения для всех слушающих? Да потому, что смысл словам даем мы сами. Такое учение о познании мы уже встречали в трактатах «О блаженной жизни» (4, 35) и «Монологах» (1,1).

Августин находит также примеры знаков, которые относятся только к другим знакам. Некоторые знаки, напротив, обозначают сами себя, как, например, verbum, который есть слово и значит «слово». Verbum и потеп находятся в том же отношении — все verba суть nomina, и все nomine суть verba — но, тем не менее, эти обозначения имеют разный смысл, потому что характеризуют «слова», исходя из различных свойств (Об учит. 20). Августин четко различает масштаб и содержание понятия (Об учит. 18). Как правило, мы забываем сам знак и в первую очередь думаем о том, что он означает (Об учит. 24). Это часть фундамента , необходимого для того, чтобы люди могли говорить друг с другом, часть «контакта между говорящими»: regula loquendi.

Когда кто–то спрашивает: «Является ли человек человеком?», мы, не колеблясь, отвечаем: «да», потому что в первое мгновение не думаем, что спрашивающий, возможно, говорит о слове «человек», имея в виду слово, а не живое существо (Об учит. 24). Когда мы «понимаем» сказанное, мы понимаем не знак, но то, что он означает. Знак — это только напоминание. Существенная часть общения происходит на другом уровне, чем уровень знаков, говорит Августин. Тот, кто не знает заранее, что означает то или иное слово, не может только из самого слова понять, что оно означает. Слова сами не могут объяснить связи между собой и тем, что они означают. Если бы слова могли сами себя объяснять, не существовало бы такого множества языков.

Но слово может вызвать воспоминания. Если бы у нас были только слова, а не воспоминания, мы бы никогда не мотли разоблачить ложь и ошибки (Об учит. 46). Опыт или учитель–человек не могут сообщить нам ничего нового. Настоящий учитель — это истина, общая у учителя и ученика, которую они несут в своей душе. Все знания происходят от Христа, являющегося внутренним светом и внутренним учителем: «Обо всем, постижимом для нас, мы спрашиваем не у того, кто говорит, тем самым произнося звуки внешним образом, а у самой внутренне присущей нашему уму истины, побуждаемые к тому, пожалуй, словами. Тот же, у кого мы спрашиваем и кто нас учит, есть обитающий во внутреннем человеке Христос (Еф. 3, 16–17), т. е. непреложная Божья сила и вечная премудрость; хотя к ней обращается с вопросами всякая разумная душа, она открывается каждому из нас лишь настолько, насколько тот в состоянии принять, в зависимости от своей худой или доброй воли» (Об учит. 38). Августин имеет в виду слова апостола Павла: «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?» (1 Кор. 3, 16), и «Да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке» (Еф. 3,16).