Ярослав Пеликан - Христианская традиция: История развития вероучения. Том 1 Страница 32

Будет упрощением утверждать, что эти критерии появились благодаря описанным здесь ересям и спорам, в том смысле, что без них система авторитета не возникла бы. Однако можно предположить, что эта система возникла именно тогда и приобрела именно такую форму не без их влияния. В Апостольском символе могло бы и не утверждаться столь ясно тождество Бога с Отцом. Всемогущим, Творцом неба и земли; канонический статус «Пастыря» Ерма мог бы оставаться в неопределенности гораздо дольше, а канонический статус пастырских посланий не был бы подтвержден так скоро; откровения и священнодействия вне рамок собственно церковной структуры могли бы рассматриваться как следствие экстраординарных даров божественной щедрости, а не как результат вторжения демонических сил; и крайности аллегорического толкования могли бы подвергнуться критике с ортодоксальных позиций, если бы Маркион, нападая на него, тем самым не способствовал утверждению подобного метода. Мы вполне можем принять любое или все эти предположения, не обязательно соглашаясь, например, с таким крайним суждением: «Своими организационными и богословскими идеями и своей деятельностью Маркион дал решающий импульс для создания ранней кафолической Церкви и дал ей образец; более того, его заслуга состоит в том, что он первым понял и реализовал на практике идею канонического собрания христианских писаний - Нового Завета».

Ибо еще за несколько десятилетий до Маркиона или монтанизма о Церкви говорили как об основанной на апостолах и пророках с Иисусом Христом в качестве главного краеугольного камня. На пророках - потому что уже существовала признанная практика, если не разработанная теория, того, как читать пророков, а на апостолах -потому что, как явствует из контекста Послания к Ефесянам, апостольское провозвестие и апостольское служение имели основополагающее значение для сохранения христианского благовестил. Нижеприведенное определение было реакцией (как показывают его заключительные слова) на гнозис и новое пророчество, хотя содержание этого определения пришло из жизни, веры и памяти -то есть предания - Церкви: «Истинное познание (гносис) есть учение апостолов, и изначальное устройство Церкви во всем мире, и признак Тела Христова, состоящий в преемстве епископов, которым те [апостолы] передали сущую повсюду Церковь; и она во всей полноте дошла до нас с неподдельным соблюдением Писаний, не принимая ни прибавления, ни убавления: здесь чтение [Писаний] без искажения, и правильное и тщательное, безопасное и чуждое богохульства истолкование Писаний, и превосходный дар любви, который драгоценнее познания, и славнее пророчества, и превосходнее всех других даров». Так «апостольский», «кафолический», «традиционный» и «ортодоксальный» стали синонимами: выражение «апостольские догматы» стало нормативным для обозначения того, во что верит, чему учит и что исповедует православная кафолическая Церковь на основе слова Божия.

3. Вера кафолической Церкви.

В противостоянии различным ересям и расколам православная кафолическая Церковь определила в качестве апостольского учения то, во что она верила, чему учила и что исповедовала. Считалось, что и до того, как ересь потребовала исповедовать это учение, Церковь так же верила и тому же учила. Однако реконструировать это учение по существующим документам весьма непросто. Дошедшая до нас христианская литература по большей части создавалась или ради защиты христианства от образованных людей, которые его презирали, или в противостоянии ереси. Поэтому выяснять, каким было христианское вероучение во II и Ш веках, значит сосредотачиваться на тех же вопросах апологетики в ущерб другим доктринальным темам, касающимся веры и благочестия Церкви. Методологические проблемы, возникающие при попытке раскрыть эти другие темы с помощью документов, огромны, однако сами документы делают такую попытку необходимой и оправданной. Приведем один из наиболее показательных примеров, относящийся ко II веку. Афинагор начинает свою защиту учения о воскресении с различения между «защитой истины», обращенной к скептикам и сомневающимся, и «изложением истины», адресованным тем, кто готов истину принять. Он замечает, что изложение истины более уместно и важно, но языческая враждебность к христианскому учению о воскресении мертвых требует отдать предпочтение защите. Различение Афинагора оправдывает стремление извлечь из «защиты» истины как можно больше, чтобы выявить то, что должно было бы содержаться в ее «изложении».

Другой комплекс проблем, касающихся изучения состояния христианского вероучения во II и III веках, возникает при литературном и историческом анализе документов. Рукописное наследие Игнатия содержит два или даже три отредактированных текста его посланий, различающихся не только по объему и стилю, но и по доктринальному содержанию. Интерпретация учения Игнатия о Церкви и епископстве зависит от выбора между этими вариантами текстов, хотя справедливо и то, что решение относительно подлинности той или иной версии нередко зависит от доктринальных предпочтений. Подобным образом искажения в списках «Книги о единстве Церкви» Киприана порождают вопросы, касающиеся его учения о первенстве Петра. Хронология творений Тертуллиана продолжает ускользать от точного определения; однако без такого определения трудно решить, когда он говорит как кафолик, а когда - как монтанист. Литературный анализ пяти книг Иринея «Против ересей» позволил выделить несколько источников (иногда противоречивых) этого текста; и хотя эти выводы не получили широкого признания, они делают некритическое использование трактата опасным. Значительные части текстов Оригена сохранились только в латинских переводах Руфина, которые не без основания вызывают подозрительное и даже скептическое отношение.

Написание истории раннего развития христианского вероучения предполагает, при переходе от одного мыслителя к другому, обнаружение и прослеживание истоков, влияний, заимствований и расхождений. И названные литературные проблемы (их количество может быть умножено почти до бесконечности, если мы говорим о первых двух веках и более позднем периоде) делают его весьма рискованным делом. В силу того что мы пытаемся здесь услышать скорее хор, нежели солистов, некоторые из проблем, касающихся текста, перевода и авторства, отступают на задний план. Их место занимает еще более сложна проблема: документ или его автора надо поместить в «просвет» между ересью и ортодоксией, избегая при этом того, чтобы принимать решение не исторически, а догматически, то есть исходя из понимания ортодоксии, характерного для IV или V (или XVI, или XX) веков. Быть может, единственный способ справиться с этой проблемой (во всяком случае, такой способ здесь и применяется) - это допустить и документально подтвердить существование подобного просвета и искать возможность проводить черту внутри него, не подвергая насилию имеющиеся свидетельства.

Поэтому для нас значение Игнатия заключается в «христианстве, которое предполагают» его послания; трактат Киприана является «хорошим примером того, как могла выглядеть догма еще на ранней стадии ее развития»; Тертуллиан даже в своем монтанизме «никоим образом не был не православным и нигде не утверждал, что новое пророчество вытесняет апостольскую веру»; каковы бы ни были источники сочинении «Против ересей», Ириней жил «всей своей душой, всем сердцем и всем разумомв вере Церкви»; и у Оригена мы будем обращать внимание на то, что вполне критично настроенный историк назвал «его принципиальным уважением к традиции христианского учения». Мы будем также черпать сведения из анонимных литургических и вероучительных источников, свидетельствующих о вере кафолической Церкви.

Апокалиптическое видение и его трансформация.

«Апокалиптизм. был матерью всего христианского богословия». Самая первая христология выражалась не в холодном отождествлении Иисуса с Логосом как разумным началом вселенной, а во вдохновенном видении Сына Человеческого, разрушающего власть демонов и возвещающего наступление нового эона божественного суда и милосердия. Крещение стало радикальным отказом от прошлого и от мира сего, прорывом Царства в нынешний век. Каждый важный догмат первоначальной христианской веры следует понимать в этом апокалиптическом контексте: само право на ортодоксию - заповедь воскресшего Господа апостолам привлекать учеников и учить их соблюдению всего, что Он повелел, - основывалось на обетовании и пророчестве о том, что Он пребудет с ними до скончания века. Когда это окончание века оказалось отложенным, от него уже нельзя стало отталкиваться для утверждения христианского учения, и преподносить это учение теперь следовало в ином ключе. Конечно, само по себе ожидание конца мира было важнейшей составляющей христианской веры -составляющей слишком значимой для провозвестия Иисуса и «апостольского учения» первохристианской общины, чтобы от нее отказаться из-за таких пустяков, как подробности мировой истории. Место этого ожидания как элемента христианского вероучения и его связь с развитием других аспектов вероучения и является предметом настоящего краткого изложения веры Церкви.