Игорь Малин - ИЗ ГЛУБИН ГРЕХА В ОТЧИЙ ДОМ Проповеди, интервью, доклады Страница 40

III

Я уже упоминал, что в светском обществе, понятия «духовность» и «образованность», часто используются вместе. «Духовная жизнь, — замечает проф. Тошенко, — особый тип производства, потребления и распределения культурных ценностей, характеризующих степень возвышения человека, его интеллектуальное богатство, используемое в интересах гуманизма»[145]. С христианской точки зрения, это не совсем так. Хотя «многие под духовностью и подразумевают эрудированность, интеллектуальное развитие, пристрастие к театру, чтению и прочее, однако все это не тождественно духовности, а скорее ближе отвечает душевным устремлениям человека. Истинная духовность заключается даже больше не в словах и знаниях (хотя проявляется и в них), а в глубоком внутреннем преображении человека»[146]. У проф. Осипова есть замечательная мысль по этому поводу: «духовен не тот кто много знает, а тот кто себя видит». Причем, подобная мысль неоднократно упоминается в трудах христианских мыслителей эпохи неразделенной Церкви[147]. Теперь мы подошли к теме о покаянии, которая неизбежно сопрягается с опытом нашей жизни. «Покаяние, — пишет Григорий Палама — является началом и серединой и концом христианского образа жизни»[148]. «Потому что там, где нет таинства покаяния, — замечает Феофан Затворник, — нет и живущих истинно по–христиански»[149]. Действительно, покаяние — это начало христианского пути, начало духовной жизни. К покаянию человека ведет Господь (Рим. 2:4, 2 Тим. 2:25). Покаяние предшествует обращению (Деян. 3:19) и крещению (Деян. 2:38). Вера, также берет свое начало в покаянии (Мк. 1:15). Посредством покаяния врачуются раны, нанесенные болезнью греха (Евр. 6:6). Поэтому мне хотелось бы, всего в нескольких словах, попытаться показать связь между понятиями «покаяние» и «духовность».

По справедливой мысли Трубецкого, «покаяние, имеет источник свой в Боге, который, наполняя мысль и сердце человека, возрождает его, дает новый смысл и содержание его жизни. Но от воли человека требуется усилие, чтобы принять и усвоить волю Божию»[150]. «Необходимо собственное усилие, — замечает адвентистский богослов Яков Коман, — аскетическая жизнь, в нашем старании прийти в. единение с Богом во Христе, чтобы быть Ему отрадными»[151]. Итак, с нашей стороны необходимо «усилие». В чем оно заключается? В евангельской притче «О блудном сыне» есть удивительная по своей глубине фраза, которая говорит нам о той внутренней тоске по отчему дому, которая проснулась в этом человеке: «Пришед же в себя» (Лук. 15:17). Вот тот первый шаг человека к Богу, который так хорошо знаком каждому из нас, когда в один из моментов нашей жизни мы вдруг «пришли в себя», очнувшись от земной дремоты, услышав внутренний зов веры, почувствовав собственное одиночество, ощутив духовный голод. Прийти в себя… Это значит не только осознать свое сиротство и духовную нищету, но и принести покаяние. У Надежды Александровны Павлович, есть стихотворение, описывающее это удивительное качество души:

Горький дар покаянияВсех он слаще даровПусть несет он молчание,Став границею слов.

Пусть явил он ничтожествоНашей меры земнойИ грехов моих множествоПоложил предо мной.

Даже самое белоеДо конца не бело.Все, что в жизни я сделала,Не алмаз, а стекло.

Но приходит СпасающийНе к Небесным Святым,Этот Свет немерцающийСходит к людям простым.

И когда Он спускаетсяВ скудный мир маяты,То душа откликаетсяУ последней черты[152].

«Душа откликается у последней черты»… Необходим наш отклик. Потому что мало знать о болезни Духа, нужно еще оставить то, что препятствует нашему выздоровлению. Нередко, покаяние ошибочно приравнивается к такому понятию как «угрызение совести». Но здесь можно увидеть лишь видимое сходство. «Знать свои грехи, это еще не значит — каяться в них»[153]. В романе «Бесы», Ставрогин после многочисленных злодеяний чувствует угрызения совести, мучается ими и пишет своеобразную исповедь епископу Тихону? Тихон, в свою очередь очень четко разграничивает теперешнее состояние Ставрогина от истинного покаяния: «Не стыдясь признаться в преступлении, зачем стыдитесь вы покаяния?». Очень хорошо об этом говорит митр. Антоний Сурожский: «Угрызения совести, это еще не покаяние, можно всю жизнь упрекать себя в дурных поступках и злом слове, и в темных чувствах, и мыслях -и не исправиться. Угрызение совести действительно может из нашей жизни сделать сплошной ад, но угрызение совести не открывает нам Царствия Небесного»[154]. Кстати, в случае со Ставрогиным, он кончает жизнь самоубийством. Однако «верный признак свершившегося и искреннего покаяния, по которому грешник может узнать, что грехи его действительно прошены Богом, есть чувство ненависти и отвращения от всех грехов… к тому же у него появляется чувство всепрощения, легкости, чистоты, неизъяснимой радости, глубокого мира, желание делать все лишь во славу Божию…. И наоборот, недостойное покаяние, после которого грехи остаются, вызывает чувство неудовлетворенности, ложится сугубой тяжестью на сердце, каким–то смутным, неясным чувством горечи»[155].

Видение того, в чем мы чужды Господу, а также стремление освободиться от духовного надлома силою Божией, — все это вмещается в одно единственное слово — покаяние. А покаяние, в свою очередь, является неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Видение самого себя безо всяких прикрас — это, как вы уже понимаете, прерогатива следующей составной понятия «духовность», а именно: смирения.

IV

Итак, покаяние неразрывно связано со смирением. Сам Спаситель призывает нас к смирению: «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29). В одном из номеров журнала «Альфа и Омега» за 1997 год, есть хорошая статья С. Белорусова «Смирение и достоинство в духовной жизни личности». В упомянутой статье автор говорит о смирении, как об одной из главных составных понятия духовность. Но прежде чем подойти к рассмотрению вопроса о том, что такое смирение, Белорусов замечает: «Если мы хотим встать на путь, ведущий к духовной зрелости, следует прежде присмотреться к детской духовности»[156]. И далее он перечисляет ряд несомненных достоинств детской духовности, которых зачастую лишены взрослые. Итак, что же это за признаки «повседневной духовности ребенка»? «Постоянное чувство собственной беспомощности»; «способность к удивлению»; «целостность образа существования ребенка (его внутреннее самоощущение тождественно его явлению миру)»; «постоянное состояние благодарности»; «детское чувство юмора лишенное цинизма и принижения других»[157]. Знаете, я вот читаю эти особенности детской духовности и с горечью минусую их из своей духовной жизни… «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15). Кажется, у Достоевского есть мысль, что «у человека до тех пор остается шанс на спасение, пока в нем остается хотя бы одно светлое детское воспоминание, пока жива память собственного детства». Именно с «детскости» необходимо начинать разговор о смирении.

Существует интересная этимологическая версия латинского слова «humilitas» — «смирение» — и его истолкование. Вот как эту интерпретацию представляет митрополит Антоний Сурожский: «Слово «humilitas» происходит от латинского «humus», то есть «плодородная земля» и просто «земля». И если взять землю как притчу, то вот она лежит безмолвная, открытая под небом; она принимает безропотно и дождь, и солнце, и семя; она принимает навоз и все, что мы выкидываем из нашей жизни… она все принимает и из всего приносит плод… смирение — это именно состояние человеческой души, человеческой жизни, которая безмолвно, безропотно готова принять все, что будет дано, и из всего принести плод»[158]. Уже упомянутый выше исследователь Белорусов выдвигает следующую версию: «Возможно, что соотносится с англ. humour «юмор». Это еще один мостик к детской духовности… Это замечательный дар -не принимать слишком всерьез свои подлинные, а чаще мнимые достижения… И, может быть, самое главное — это надежное предохранение от надмения, от постной фарисейской угрюмости. Способность увидеть свои потуги, в том числе и духовные амбиции, в комической перспективе может оказаться иммунизацией от самовосхваления, заносчивости, тщеславия и гордости»[159]. Протопресвитер Александр Шмеман, высказывая мысль о смирении, выражает ее несколько иначе: «Смирение… прежде всего это чувство правды, и правды, в первую очередь, — о самом себе… Это отказ от всякого приукрашивания самого себя, это отвращение от пыли пускаемой в чужие глаза… Смирение — это, наконец, знание своего места, своих возможностей и ограниченности, это мужественное принятие себя таким, каков я есть»[160].