Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году Страница 41

Около шестидесяти часов совершенной пустыни между Бильбейсом и эль-Аришем. На ней не встречаешь никакого жилья, кроме ничтожной таможни Абу-Сейр, за четырнадцать часов от Бильбейса, установленной пашою для осмотра караванов. Там провел я первую ночь, и оттоле уже начинаются зыбучие пески, только изредка и на малое пространство прерываемые. Промеж высоких бугров ночевал я в другой раз в виду малого оазиса пальм, наполненного кабанами, которых крик был издали слышен. Потом доехал я до большого пальмового леса Каттиэ, островом лежащего среди пустыни, где стоят на страже 80 солдат паши. Далее караваны следуют по иссохшему руслу потока, вдоль которого, как говорят, было много пальм, ныне истребленных; но я еще два раза ночевал в пустыне, прежде нежели достигнул эль-Ариша. Не доходя шестнадцать часов до сей крепости, дорога приближается к морю и пролегает обширными солончаками, которые во времена французов были еще наполнены водой; изредка видны близ них следы давнего жилья. Наконец в малом расстоянии от крепости, начиная от принадлежащего ей колодца, рыхлая стезя совершенно идет вдоль песчаного поморья.

Трудно выразить то грустное чувство, которое стесняет сердце при виде сей новой пустыни волн, соединяющейся с двумя другими – воздуха и песков, как бы для того, чтобы еще более дать постигнуть путнику его одиночество и поразить мертвым величием трех стихий, в беспредельности коих – что человек? Гул набегающих валов на безжизненную пустыню под бесприютным небом наводит мрачное уныние на сердце, и борьба моря и земли, как бы жизни и смерти, сих двух огромных сил вселенной, грозна своим исполинским уединением бренному созданию!

Арабы, страстные к сказкам, показали мне недалеко от эль-Ариша груду камней и продолжительный след на земле: это, по словам их, могила Бардауила, сильного еврея, который, похитив прекрасную аравитянку, стремился с ней из Египта на быстром верблюде. Здесь настиг его витязь пустынь, знаменитый Абу-Сеид, и, воспламененный воплями девы, кинулся спасти похищенную. Шесть раз кружил он коня своего вокруг Бардауила, на седьмой пронзил его длинным копьем. Под грудой камней схоронил он врага, а след коня его и след котлов, в которых угощал он свою дружину, навеки остался в песках; арабы поновляют их с уважением на память витязя. Кто же этот мощный еврей? кто хищник Бардауил? – брат Готфреда, Балдуин, наследник его престола, которого тяжкая болезнь застигла в сем месте на победоносном пути из Египта. Чувствуя свою кончину, он просил, чтобы отнесли умащенное тело его в Иерусалим, предав земле здесь все подлежащее тлению, и многие века покоилось оно под Голгофою, доколе последний пожар и вражда греков не истребили сей могилы.

Мне отрадно было встретить в столь дикой пустыне память крестоносцев, сих бурных выходцев Европы, увлеченных пламенной верой в бесприютную чужбину, по следам которых я столь же пламенно стремился в Палестину Сходство чувств, те же места и сверх всего одиночество – все сие сроднило меня с пустынным прахом Балдуина. И я, в степях Аравии скитающийся русский, с невыразимым участием стоял над забытой могилой сего некогда славного короля франков, грустно размышляя, что и в сей безлюдной пустыне, где ветры заметают след человеческий, витязи всех веков, всех стран и народов отовсюду приходили класть свои кости и наполнять славою пустоту степи! Сколько грозных завоевателей, сколько несметных полчищ протекли по ней, от Сезостриса до Наполеона! Персы Камбиза и греки Александра, сколько Антиохов и Птоломеев, возвестители Корана с вождем их Амру и поборники двух враждебных халифов, Саладин Сирийский и его великодушные соперники крестоносцы, арабы, мамелюки и турки Селима – все стремились сюда, на сие распутье двух частей мира, как бы на неизбежное поприще, где в горящих песках должна была закалиться каждая сталь, испытаться каждое мужество, прежде нежели привести в ужас мир; и даже последнему завоевателю Европы суждено было совершить пустынный бег сей, чтобы на двух краях Средиземного моря поставить свои исполинские грани!

Эль-Ариш

Хотя еще прежде полдня достигли мы эль-Ариша, но вожатый мой просил остановиться до следующего утра, и я был принужден согласиться, ибо там была его родина. В темном покое его дома, на разостланных по полу рогожках, обсели меня старшины города, его родственники, угощая кофеем, с бесконечными вопросами, и очень удивляясь, узнав, что я москов, а не ингилиз или франк, ибо они не видали русских в своей пустыне. Сам хозяин явился в красной, длинной рубашке, искусно вышитой шелком по рукавам, на груди и вдоль всей спины; он заменил ей свою грубую одежду, испещренную белыми и черными полосами, в которой совершал путь, вооруженный кривой саблей на железной цепи. Сей красивый наряд предпочтительно принадлежит арабам сирийским и вместе с их разноцветной чалмой составляет весьма блестящий для глаз убор. Почти в таком же платье, но только с обувью, богатым поясом и отличным оружием посетил меня в эль-Арише смуглый и мрачный шейх Салех, вождь скитающихся на пути Египта племен бедуинских. В первый раз увидел я подобного главу пустыни, в полном величии своего сана и древнего рода, лицом дикого и зверского, с глазами огненными и черной густой бородой, быстрого и развязного в телодвижениях. Оставив вне крепости борзого, гнедого коня, который, по словам его, не слышит под собой песка, он пришел посетить меня в жилище вожатого Дауда.

Я изъявил ему, как мне приятно видеть в таком блеске представителя глубоких пустынь, и он звал меня в свои шатры, которые лежали немного в сторону от дороги в Газу. Но оба мои драгомана, со страхом передав мне привет сей, знаками просили отказать. Не постигая причины смятения, я исполнил, однако же, их желание и извинился краткостью времени перед шейхом. Говоря о пустыне, я удивлялся, как переносят бедуины зной ее под душными шатрами. «Тебе душны шатры наши, бек, – отвечал он, – а мне эта крыша, и я не постигаю, как могут люди тесниться в городах, когда есть привольная пустыня».

Когда же по окончании беседы шейх Салех собирался в обратный путь, он потребовал от меня бакшиша или денежного дара, уверяя, что таков обычай всех проходящих пустыней, ибо ему, как старшине племен арабских, поверена ее стража. Я показал ему фирман султанский и буюрулды паши. Он поднял их в знак уважения на голову и продолжал просить хотя несколько левов в знак памяти от такой высокой особы. Тогда рассеялось мое очарование, и величественный шейх предстал в глазах моих низким бедуином. С досадой отвечал я ему, что, хотя путь мой идет завтра мимо его шатров, он не имеет, однако же, права требовать дара от друга великого паши; если же непременно того желает, я дам ему деньги и тотчас напишу паше, как грабит друзей его избранный им страж пустыни. При грозном имени Мегемета Али смятенный шейх положил руку на сердце, уста и чело и со знаками дружелюбия удалился.

Едва успел он выйти, как оба мои драгомана в один голос воскликнули: «Ах, бейзаде! мы за тебя дрожали, слава Богу, что ты отверг его коварное приглашение, ты не знаешь дикого гостеприимства шейхов бедуинских. Они примут тебя радушно, угостят кофеем и трубкой, зарежут в знак дружбы барана, предложат ночлег, и на другой день несколькими сотнями левов не отделаешься за их ласковый прием. Если же не захочешь удовлетворить корыстолюбию шейха и жадности его челядинцев, то все буйное колено выбежит из шатров, обступит тебя с криком и угрозами, и тогда жизнь твоя в опасности». Таков обычай сих родовых князей пустыни, которые, принимая от дедов верховную власть над многочисленными коленами, самовластно судят в шатрах племена бедуинов, налагая тяжкие денежные пени на виновных и даже изгоняя их совершенно из своего колена, но не имея права жизни и смерти; ибо как приобретение денег считается высшим благом и целью всех арабов, так и лишение их есть для них ужаснейшая казнь. С горькой улыбкой подумал я о славном на западе гостеприимстве арабов, особенно бедуинов, и подивился столь ложной похвале; обычай шейха Салеха был не частный, но общий, как я испытал впоследствии.

До рассвета оставил я эль-Ариш. Сия квадратная крепость, в древности Ринокурура, есть последняя в областях паши и годна только против набега бедуинов; она стоит на песчаных буграх за полчаса от моря и на иссохшем русле древнего потока египетского, отделявшего пустыни Африки от Азии. Они кончаются за два часа далее, и мало-помалу начинает оживляться природа на отлогих горах, означающих границу Палестины. Но хотя есть на оных зелень и кусты, нигде, однако, не видно руки человеческой на продолжении двенадцати часов пути; слышны только по сторонам лай собак и крик ослов в последних шатрах бедуинских, скрытых за горами, и изредка встречаются бедуины. Почти все они были знакомы моему вожатому и приветствовали его мирным «салам», касаясь лбами, целуясь на воздух и по нескольку раз хватая друг друга за руку с обильными желаниями благ.