Михаил Одинцов - Патриарх Сергий Страница 42

Переговоры патриарха с властью живо обсуждались в церковной среде. Все еще сохранялась надежда, что удастся избежать острых конфликтов вокруг храмов. Интересное свидетельство об этом оставил, к примеру, епископ Ямбургский Алексий (Симанский). В письме митрополиту Новгородскому Арсению (Стадницкому) он писал: «Патриарх вызывался в ЧК… Отношение было очень любезное. Туда и оттуда отвезли на автомобиле. Допрос касался двух событий: Собора в Карловце и Шуйских событий. По тому и другому вопросу требуется письменный отзыв, который предоставить через три дня. Во время допроса все время сквозила мысль: нельзя ли как-нибудь неизбежный отбор совершить возможно безболезненнее и в этом отношении изменить послание»[80].

В поданном чуть позже заявлении в ГПУ патриарх Тихон действительно отмежевался от некоторых политических решений Карловацкого собора. Одновременно он продолжал убеждать власть, что его послание от 28 февраля не содержит призыва к сопротивлению. Защищая себя, патриарх приводит выдержку из послания митрополита Сергия (Страгородского), того самого, с которым он совсем недавно ознакомился: «Патриарх, указав нам в своем послании церковные правила…»[81]

Более того, патриарх выражал готовность выступить с новым посланием к верующим и духовенству, чтобы разъяснить свою и церкви позицию. Он сообщал, что свой проект он уже представил М. И. Калинину, в нем патриарх наставлял верующих, чтобы «подаяние ваше шло как благословение, а не как побор, чтобы оно было по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотодателя любит Бог», чтобы они активнее использовали возможности обмена и выкупа намеченных к изъятию церковных предметов[82]. Но «добро» патриарху дано не было, ибо власть уже сделала ставку на лояльное обновленческое духовенство.

Линия на жесткую борьбу за ценности была подтверждена и на состоявшемся 30 марта секретном совещании представителей партийных делегаций, присутствовавших на съезде. Никто из них не ставил под сомнение необходимость принудительных мер. Некоторые сомнения высказаны были лишь в правильности избранных сроков кампании, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архивном фонде записки, поступившие в президиум совещания. Приближались пасхальные праздники, и совмещение с ними изъятия признавалось нецелесообразным. Но все равно для Москвы и Петрограда сделали исключение: начинать нужно было уже в дни работы съезда, показав тем самым остальным губерниям пример «ударной работы». В европейской части России и на Украине устанавливался срок окончания кампании — 15–20 мая, в остальных регионах — 1 июня. На совещании были сделаны «внушения» тем партийным делегациям, чьи результаты изъятия признали «неудовлетворительными». От них потребовали провести повторное изъятие, а не довольствоваться лишь добровольными пожертвованиями. Подтверждая эту установку, на места была отправлена телеграмма за подписью М. И. Калинина и В. М. Молотова с указанием: «Неполное изъятие церковных ценностей будет рассматриваться как нерадение местных органов. Где произведено неполное изъятие, немедленно нужно произвести дополнительное согласно декрету и инструкций». Думается, что именно эти решения и привели к трагическим последствиям.

Если в зале заседания партсъезда царило единодушие при обсуждении судьбы церковных ценностей, то за его пределами ситуация была не столь определенной. Конечно, агитационная и организационная работа партийных комитетов давала ощутимые результаты — во время различного рода массовых мероприятий резолюции принимались в абсолютном большинстве в пользу изъятия.

Добавим, что в марте — апреле 1922 года были опубликованы в центральных и местных газетах, в иных агитационно-пропагандистских изданиях, а также переданы по радио многочисленные призывы православного духовенства и верующих, решения церковных съездов и собраний в поддержку изъятия ценностей, среди них более десятка воззваний и обращений, подписанных иерархами православной церкви[83]. Все эти документы неверно было бы считать исключительно некой конъюнктурной или «вынужденной» поддержкой политической власти. Нет, они выражали искреннее желание представителей русского православия помочь голодающему населению, в том числе и его верующей части.

Лишь в единичных случаях в ходе собраний и митингов на заводах, фабриках, в военных частях и в учебных заведениях раздавались критические высказывания и претензии к политике правящей партии, заключавшиеся в призыве к отказу от насильственных мер при изъятии, к «допущению» церкви к контролю за сбором ценностей и т. д. К примеру, в справке, подготовленной для политической власти о настроениях «в массах» в связи с изъятием церковных ценностей, сообщалось о такого родах задаваемых на митингах вопросах: «Тов. коммунисты, кончать пора ограбление, дайте отчет, куда девали все золото Кремля, а также все остальные ограбления всех учреждений и предприятий. Храм не для вас, жидов, а для религии. Возьмите у жидов, довольно нам кровь проливать»[84].

По завершении XI партсъезда действия властей на местах ужесточились, давление на религиозные организации возросло. Фактически изъятие теперь проводилось без какого-либо согласования с верующими, принимая форму военных операций. Соответственно увеличилось и количество ценностей, прибывавших в Москву. Правда, Троцкий по-прежнему считал, что кампания ведется «крайне медлительно и вяло», и для ее «подстегивания» неоднократно предлагал политбюро активнее использовать печать, подключить карательные органы, провести ряд показательных процессов над «церковниками»[85].

…В апреле 1922 года Сергий еще находился в Москве. Все его попытки выехать во Владимир жестко пресекались ГПУ. Понимая, что его отсутствие в епархии, на территории которой шло активное и повсеместное изъятие, будет впоследствии властями использовано против него, он направляет с оказией во Владимир послание. В нем он обращается к своей пастве с призывом не относиться к изъятию «с враждой и раздражением», не допускать насильственного противодействия изъятию, а стремиться в приходах собирать предметы и драгоценности для замены изымаемых икон и церковных предметов. «Спокойно подчинимся, — писал он, — тяжкой необходимости расстаться с любезным благолепием наших храмов, чтобы хоть этим покрыть вопиющую нужду, беспримерную по своим размерам и ужасу. Если у нас есть, что пожертвовать взамен церковных вещей, не упустим этой возможности. Если же нечего жертвовать, то и без золота и серебра храмы наши останутся храмами и святые иконы — святыми иконами. Преподобный Сергий служил обедню на деревянных сосудах, в крашеных ризах и с лучиной вместо свеч, однако молитва его не стала вследствие этого дальше от Бога, Который и Сам родился на земле не в золотых чертогах, а в убогом вертепе и яслях. Он и на последнем испытании спросит нас не о том, украшали ли мы золотом и серебром храмы и иконы, а напоили ли жаждущего, одели ли нагого. На этот путь покорности воле Божией, но и горячей готовности жертвовать, и к усердному сбору таких пожертвований я призываю и моих собратьев Преосвященных викариев, и все подведомственное мне духовенство, и всю православную паству Владимирской епархии»[86].

Но и такого рода призыв не смог отвратить репрессии. Буквально спустя несколько дней после возвращения в епархию (а может, так и было рассчитано?), 12 апреля, в Страстную седмицу Великого поста, Сергий и его викарные епископы — архиепископ Суздальский Павел (Борисовский), епископ Василий (Зуммер) и епископ Ковровский Афанасий (Сахаров) были арестованы. Их обвинили в причастности к расхищению ризницы суздальского Спасо-Евфимиевского монастыря, а также в утаивании ценностей от изъятия и в агитации против сдачи их государству.

В те же апрельские дни теперь уже и для Троцкого становится ясно, что обрести «несметные богатства» в действующих культовых зданиях и монастырях невозможно. Их там в таком количестве просто не было. Но, не желая признавать свою ошибку, он идет другим путем: обвиняет «верхушку церковной иерархии» в том, что по ее инициативе «главные церковные ценности уплыли за годы революции» за рубеж. В письме в адрес руководителей ГПУ, НКВД РСФСР и НКЮ он требует «запросить и допросить главных руководителей церкви» о судьбах церковных ценностей, имевшихся в церквях до революции, о церковных капиталах в заграничных банках; сверить наличие ценностей по дореволюционным описям. «Дознание» по всем этим пунктам требовалось провести с «величайшей энергией»[87]. Именно это указание можно считать отправной точкой всех последующих громких судебных процессов по обвинению в противодействии декрету В ЦИК от 23 февраля 1922 года.

Во исполнение указаний Троцкого повсеместно идет поиск и сбор материалов, компрометирующих непосредственно патриарха, «доказывающих» его личную причастность к фактам противодействия изъятию церковных ценностей в православных храмах. Именно в этот момент «припомнили» ему послание от 28 февраля. Специальным циркуляром Верховного трибунала местным трибуналам предписывалось в приговорах по делам, связанным с изъятием церковных ценностей, «указывать наличие в деле интеллектуальных виновников эксцессов со стороны темных элементов в лице высшей церковной иерархии (патриарх Тихон, местные епископы и т. д.), коль скоро в деле возможно обнаружить идейное руководство (воззвание Тихона и митрополита Вениамина) или попустительство»[88]. Все подобные приговоры предлагалось направлять в Москву, тем самым «обогащая» и «умножая» обвинения против патриарха.