Сергей Мансуров - Очерки по истории церкви Страница 44

Продолжали пытать и отрекшихся, вопреки обычаю тотчас миловать после отречения. От них требовали подтверждения клевет на христиан. Среди пыток одна из отрекшихся Вивлия очнулась, как бы пробудилась от глубокого сна и, вспомнив вечные мучения, сказала: «Могут ли эти люди есть детей, когда им не позволено употреблять в пищу даже кровь бессловесных животных?» Затем она исповедала себя христианкою и приложилась к лику мучеников.

После пыток мучеников отводили в мрачные и убийственные темницы. Держали их в колодах с растянутыми ногами, в таких условиях, что многие вновь заключенные задыхались и умирали. А подвергшиеся пыткам, не получая никакой помощи от людей, но «хранимые и укрепляемые в душе и теле самим Господом, продолжали жить и еще находили силы ободрять и укреплять вновь приведенных».

Не оставили в покое и старца епископа Пофина. Он был так слаб от болезни и старости, что его на судилище принесли в сопровождении городских властей, при смешанных криках толпы, как будто это был сам Христос. Вероятно, на эту мысль навели почтение и любовь, которыми его окружали христиане. Когда легат спросил его: «Кто Бог христианский?», он отвечал: «Узнаешь, если будешь достоин». Его стали влачить и бить чем попало и едва живого бросили в темницу, где он и скончался через два дня.

Мы говорили, что, вопреки закону Траяна, легат не отпустил отрекшихся христиан. Он продолжал их пытать и допрашивать уже не как христиан, а как соучастников в человекоубийствах и беззакониях. При этом всем поучительно было видеть, как они были печальны, унылы, неблаговидны и исполнены всякого безобразия. Сами язычники поносили их, как людей низких и малодушных, которые, заслужив имя человекоубийц, лишились досточтимого, славного и жизнедательного наименования — мучеников. «Напротив, мучеников облегчали радость мученичества, надежда обетования, любовь ко Христу и Дух Отчий. Они шли веселые (на свой подвиг) — в их лицах выражалось сочетание достоинства с приятностью, даже самые оковы были для них почтенным украшением, как невесте служат украшением испещренные золотыми бахромами одежды; притом они благоухали благоуханием Христовым так, что иным казались намащенными обыкновенным миром».

Видя это, другие христиане становились тверже: взятые без отлагательства исповедывали себя христианами.

Матур, Санкт, Блондина и Аттал были осуждены на съедение зверям. День для звероборства назначен был нарочно. Матур и Санкт в амфитеатре до выпуска зверей снова подверглись всякого рода истязаниям, которых требовала неистовая чернь криками, раздававшимися с разных концов цирка. Их даже жарили на раскаленной железной скамье, но ничего не услышали, кроме слов исповедания. «Я — христианин», — произносил Санкт с самого начала. Так как в великой борьбе с их терпением жизнь долго не оставляла мучеников, их решили заколоть. Таким образом, в течение целого дня, вместо всяких зрелищ, обычных для цирка, мученики явили великое зрелище для всего мира.

Блондина, повешенная на дереве в виде креста и отданная на съедение выпущенным зверям, пламенною своею молитвою вселяла в подвижников великое мужество. Даже телесными очами в сестре они созерцали Того, Который был распят за них. Верующие убеждались, что всякий, страждущий за славу Христову, имеет вечное общение с Богом Живым.

К Блондине не прикоснулся ни один зверь. Она снова была заключена в темницу до нового подвига, чтобы, как пишут ее сограждане, «одушевить братий примером малорослой, немощной, легко уничижаемой женщины, которая, облекшись в непреоборимого Подвижника Христа, многократно одолевала противника» и за подвиг увенчана венцом нетления.

Толпа громко требовала казни Аттала из Пергама. Он всем был известен. Основательно наставленный в христианском учении, он всегда был в Лионе свидетелем истины, столпом и утверждением их Церкви. Не тот ли это малоазиец Аттал, не ученик ли святого Поликарпа, которому слал с любовью привет святой Игнатий?[175]

Он выступил на подвиг с готовностью. Его обвели кругом по амфитеатру, неся перед ним дощечку с надписью по-латыни: «Это Аттал — христианин». Чернь сильно свирепела и требовала расправы, но легат, узнав, что он римский гражданин, приказал его вернуть и держать в тюрьме вместе с другими. Написав о них кесарю, он ожидал решения. (Римского гражданина нельзя было лишать жизни без согласия императора.)

Несмотря на строгость заключения, христианам Лиона удавалось поддерживать с мучениками общение, говорить с ними и писать им письма. Сохранилось несколько рассказов, по которым можно понять их душевное состояние. Покрытые ожогами, рубцами, ранами, они не позволяли себя называть «мучениками»; даже негодовали, если кто в письме или разговоре именовал их так. Они любили именовать «Истинным мучеником» Христа Спасителя. Они говорили: «Мученики суть те, которые сподобились скончаться в исповедании и которых мученичество Христос запечатлел смертию; а мы только слабые и смиренные исповедники». Они со слезами просили братий усердно молиться, чтобы достигнуть им совершенства.

В этот же промежуток случилось в тюрьме радостное событие. «Через живых ожили мертвые», — говорит описание. Любовью мучеников снова были приняты в лоно Матери-Церкви, «снова зачаты ею и согреты живительною ее теплотою, снова научились исповедовать» те, кто ранее отпали, отреклись. Живыми и сильными предстали они на судилище, на второй допрос легата, «быв услаждены Богом, Который не хочет смерти грешника». Это испрошено было у Бога слезами и молитвами мучеников.

«Величайшую брань против диавола предприняли они по любви к ближним и вели ее с тою целью, чтобы сей зверь, быв умерщвлен, изверг из себя живыми тех, коих прежде считал поглощенными. Мученики не превозносились над падшими, но чем богаты были сами, то сообщили и нуждающимся: потому что имели материнское к ним милосердие и обильно проливали о них слезы пред Отцом. Они просили жизни, и Отец давал им, — эту жизнь потом они разделяли с ближними, и, одержав победу во всем, отходили к Богу».

В следующем веке был поднят вопрос об отношении к падшим. Некоторые христиане, оберегая, как они считали, чистоту церковной жизни, признавали невозможным принимать в Церковь отрекшихся. Но им пришлось самим отпасть от Церкви, ибо Церковь всегда в отношении к падшим продолжала возгревать ту любовь, образец которой показали лионские мученики.

Господь поддерживал и руководил мучеников не только в их тяжелом подвиге. «Мучеников не переставала блюсти благодать Божия» на всех путях их жизни. «Сам Дух Святой был их советник», — говорится в послании. Так, один из мучеников, Алкивиад, ведший всегда строгую и воздержную жизнь, не оставил своих правил жизни и в тюрьме. Он не ел приносимого братиями в тюрьму, питаясь только хлебом с водой. Атталу Пергамцу после первого выдержанного им подвига в амфитеатре было открыто, что Алкивиад поступает нехорошо, не употребляя творений Божиих, подавая повод к соблазну прочим. Алкивиад повиновался и стал все вкушать, благодаря Бога.

Просвещенные Богом мученики простирали свою любовь и заботу далеко за стены тюрьмы. Они писали в Рим, в Азию, во Фригию. Их заботило умиротворение Церквей, терзаемых недавно возникшим расколом монтанизма.

Так, святого Иринея, их «сообщника», как они его называли, сперва пресвитера, потом епископа Лиона, они посылали в Рим со своими поручениями. Знакомясь с его сочинениями, мы можем ближе узнать дух Лионской Церкви, как она разрешала трудности и заблуждения среди христиан.

Но вернемся к подвигам мучеников. От императора на запрос легата пришло предписание: исповедникам отсечь голову, а отрекшихся освободить. Тут вскоре случилась большая лионская ярмарка. На нее из всех стран во множестве стекался народ. «Легат, тщеславясь перед толпою, привел блаженных на судилище с театральною пышностью». Он снова начал их допрашивать. Римских граждан обезглавил, остальных же бросил на съедение зверям.

Легат отдельно допрашивал ранее отрекшихся, чтобы освободить. Но «Христос дивно в них прославился» неожиданною твердостью. Теперь, против чаяния язычников, они исповедали себя христианами и присоединились к мученикам. «Вне этого лика остались лишь те недостойные христиане, в которых и ранее никогда не было ни следа веры, ни мысли о брачной одежде, ни понятия о страхе Божием, которые самим поведением обесчестили свой путь — остались сынами погибели», — все же прочие присоединились вновь к Церкви.

Толпа была сильно раздосадована. При этом заметили, что некто Александр Фригиец (из Малой Азии), врач по профессии, стоя у судейской скамьи (кафедры), делал знаки падшим, поощряя их к исповеданию.

Он много лет уже жил в Галлии и был известен своею любовью к Богу и дерзновением в проповеди (он «причастен был дара апостольского» — по выражению лионцев). Народ стал кричать, что причиною исповедания ранее отрекшихся был Александр. Легат, обратившись к нему, спросил: «Кто он?» Тот прямо ответил, что он христианин. Легат разгневался и осудил его на съедение зверям.