Сергей Мансуров - Очерки по истории церкви Страница 43

По языческому обычаю это преклонение вылилось в форму обоготворения Римского государства и его государей. Для подданного Римского государства не участвовать в торжествах этого культа, которые ежегодно начинались 1 августа, значило не только не разделять религиозных чувств народа, но расценивалось и как отчуждение, свидетельствующее о враждебности к государству и обществу.

Христиане, действительно, не участвовали в этих торжествах. Язычники считали, что так они поступают из-за каких-то таинственных целей и обычаев, несовместимых с лучшими в мире римскими обычаями. Естественно, что в Лионе нашла благоприятную почву обычная клевета на христиан как «врагов рода человеческого» (Тацит)[172]. Их обвиняли в увлечении дурными и развратными культами, в совершении детоубийственных таинств, в вечерах разврата. Население Лиона решило не иметь с христианами никакого общения. «Для нас, — пишут христиане, — закрыты были дома, бани, народные площади, каждому из нас запрещено было показываться в каком бы то ни было месте»[173]. Таково было начало гонения. Лион бй1л город богатый, с развитой общественной и торговой жизнью. Сюда стекались с Востока и Запада деловые люди. Это был финансовый и административный центр очень большой области. Христиане Лиона принадлежали к очень разным слоям общества. Были люди богатые, были врачи, юристы. Исключение из общественной жизни для многих было уже немалым бедствием. «Но с нашей стороны воинствовала Благодать Божия, — пишут лионцы, — укрепляя слабых и противопоставляя (гонению) необходимых столпов, которые через свое терпение успели сосредоточить на себе все удары лукавого.

Выступив против него, эти мужи выдержали все роды поношения и казни и, многое считая за малое, спешили ко Христу».

Гонение, таким образом, сосредоточилось в конце концов на отдельных наиболее выдающихся христианах. Они как бы отвели удар от остальных, быть может, более слабых. Но сначала поднялось общее народное волнение. Народ сам нападал на христиан. Приходилось переносить крики, побои, влачения, грабительство, удары камней, заключение и «вообще все, что ожесточенный народ любит делать со врагами», — рассказывает описание.

Вмешались власти. В Лионе, как императорской провинции, надлежало блюсти порядок и судить христиан легату. Но он был в отсутствии, поэтому действовали городские (муниципальные) власти и трибуны когорты (военное начальство). Они допросили схваченных христиан. Те исповедали себя христианами, и их до возвращения легата заключили в темницу.

Когда вернулся легат, снова начались допросы, которые сопровождались очень жестокими пытками. От христиан выпытывали признания в гнусностях, в которых их подозревали. Обвиняли их в «безбожии» и «нечестии».

В толпе, присутствовавшей при допросе, стоял некто Ветий Эпагат, молодой и знатный христианин. Среди христиан, несмотря на свою молодость, он уже заслужил «такое же одобрение, как старец Захария (отец Иоанна Предтечи)». О нем говорили: «он ходит во всех заповедях Господних непорочно… неленостно исполняет всякое служение ближнему, ибо имел великую ревность по Боге и пламенел духом. Он проводил строгую жизнь и достиг полноты любви». Это всё писалось лионцами для объяснения смелого поступка Эпагата, который «не мог снести столь неправильно производимого над нами суда, — пишут лионцы, — но вознегодовал и потребовал, чтобы ему дозволено было говорить в защиту братий и (доказать), что у нас нет ничего ни безбожного, ни нечестивого». Народ, взволнованный неожиданной защитой христиан, поднял крик, тем более что Эпагат был хорошо известен в Лионе. Легат отверг это законное требование защиты и только спросил его: «Не христианин ли и он сам?» Тот громко исповедал себя христианином. Легат отдал приказ взять «этого христианского ходатая-адвоката» и причислил его к числу мучеников. По поводу слов легата, в насмешку обозвавшего Эпагата «ходатаем», лионцы замечают: истинный ходатай был действительно в Эпагате — то был Святый Дух-Ходатай (спасения христианского), Которым обиловал Эпагат, положивший свою душу в защиту братий, «следуя за Агнцем, куда бы сей ни повел Его» (слова Апокалипсиса, образами которого лионцы неоднократно пользуются в послании).

Допрос продолжался. Большинство «было готово» и со всяким рвением исповедало себя христианами. Но оказались и не подготовившие себя, слабые, которые не смогли вынести труда этого великого подвига. Таких оказалось десять. Их отпадение вызвало сильную скорбь христиан, ибо понизило ревность тех, которые до этого, не страшась опасности, старались не покидать мучеников. «Мы не боялись угрожавших нам мучений, — пишут лионцы, — но, взирая на конец, опасались, чтобы кто-либо не отпал».

Легат всенародно приказал отыскивать всех христиан. Это было собственно нарушением закона Траяна, которым указывалось казнить лишь тех христиан, на которых будет донос. Быть может, легат основывался на каких-то новых распоряжениях, о которых пишет Мелитон Сардикийский[174]. Впрочем, это могло быть и делом личного произвола легата под предлогом, что нужно утишить народное волнение. «Из двух Церквей (Лионской и Виеннской) собрали всех лучших мужей, тех, которые преимущественно созидали эти Церкви».

В числе руководителей Лионской Церкви многие были греки, малоазийцы. Греками были, судя по имени, девяностолетний старец, епископ Лиона Пофин, его преемник пресвитер Ириней, Аттал из Пергама, пресвитер Захария, врач Александр Фригиец и другие. Наряду с этим были христиане, говорившие по-латыни и с латинскими именами. Таков был Санкт, диакон Виеннской Церкви. Он был не из новопосвященных.

Можно думать, что Санкт был прислан сюда из ближайшей и старейшей Римской Церкви. С Римом у Лионской Церкви было не меньше связи, чем с Малой Азией, откуда вышли большинство ее руководителей. В жизни Лионской Церкви предания Римской Церкви переплетались с преданиями малоазийскими.

Мученики различались не только языком. Были схвачены знатные и их рабы; был взят пятнадцатилетний Понтик и несколько женщин. Было взято и несколько язычников, из числа прислуги христианских домов. Они немало ухудшили положение христиан. То, что сами христиане твердо и с негодованием отрицали, эти слуги начали возводить на христиан, страшась мучений, которые перед их глазами терпели святые. Таким образом, создалось впечатление, на основании суда, что христиане действительно детоубийцы и развратники. После этого «даже и те (язычники), которые прежде по знакомству (или по родству) были с нами, — пишут лионцы, — теперь сильно вознегодовали на нас и ожесточились». А мученики стали претерпевать то, что никаким словом, как говорили очевидцы, изобразить нельзя.

Особенно много пришлось показать твердости четырем мученикам: диакону Санкту, Матуру, новопросвещенному христианину, Атталу из Пергама, который был всегда столпом и утверждением христиан Лиона, и слабой женщине, рабе Блондине. «Все мы боялись за Блондину, да и сама госпожа ее по плоти, бывшая также в числе мучеников, опасалась, что по телесной своей немощи Блондина не найдет в себе даже довольно смелости для произнесения исповедания», — говорится в послании. На самом деле оказалось иное: она исполнилась такой силы, что сами мучители ее, сменявшие друг друга и всячески мучившие ее с утра и до вечера, наконец, утомились, изнемогли и признали себя побежденными, ибо не знали уже, что более с нею делать. Они дивились, что в ней оставалось еще дыхание. Все тело ее было истерзано и искалечено. Сами мучители свидетельствовали, что и одного рода пыток должно бы быть достаточно для изведения души из ее тела. Но блаженная, подобно мужественному подвижнику, обновляла свои силы исповеданием. Слова: «Я — христианка, у нас нет ничего худого» — служили ей подкреплением, отдохновением и облегчением в муках.

Так же и диакон Санкт, терпя всё то, что только могут изобрести люди, на все вопросы отвечал по-латыни: «Я — христианин». Это исповедание он повторял и вместо имени, и вместо города, и вместо происхождения, и вместо всего. Все тело его «сделалось раною и язвою, всё стянулось и потеряло человеческий образ. Но страждущий в нем Христос сотворил великие чудеса, победив через него врага и показав в пример другим, что там нет ничего страшного, где любовь Отца, и нет ничего болезненного, где слава Христова… Сверх всякого человеческого чаяния, в последующих пытках его тело оправилось, выпрямилось и снова получило прежний вид и употребление членов, так что второе мучение (которое было через несколько дней) по благодати Христовой было для него не казнию, а исцелением».

Продолжали пытать и отрекшихся, вопреки обычаю тотчас миловать после отречения. От них требовали подтверждения клевет на христиан. Среди пыток одна из отрекшихся Вивлия очнулась, как бы пробудилась от глубокого сна и, вспомнив вечные мучения, сказала: «Могут ли эти люди есть детей, когда им не позволено употреблять в пищу даже кровь бессловесных животных?» Затем она исповедала себя христианкою и приложилась к лику мучеников.