Лактанций - Творения Страница 48

18. 1. Другие же философы, напротив, считали, что души сохраняются после смерти. Это в основном пифагорейцы и стоики, которых хотя и следует простить, поскольку думали они правильно, но все же я не могу их не осудить, ибо не по знанию, а по случаю они пришли к истине. Так вот, они допускали некоторые ошибки как раз в том, о чем думали правильно. 2. Ведь когда они испугались того самого довода, из которого следовало, что души необходимо умирают вместе с телами, поскольку вместе с телами рождаются, тогда они стали утверждать, что души не рождаются, а, скорее, вселяются в тела и переходят из одного в другое. 3. Они думали, что души могут сохраняться после смерти тела только в том случае, если они существовали до тела. Сходная и почти одна и та же ошибка у обеих школ. Но эта [пифагорейская] школа ошибалась относительно прошлого, а та [эпикурейская] относительно будущего. 4. Ведь ни та, ни другая не видели, что является самым верным, а именно, что души рождаются и не умирают, ибо они не знали, зачем появился человек и какова его суть. 5. И вот многие из тех, кто догадывались, что души вечны, что они якобы переселяются на небо, сами чинили над собой насилие, как Клеанф, Хрисипп, Зенон, Эмпе — докл, который низверг себя в кратер горящей Этны глубокой ночью, чтобы считалось, будто он удалился к богам, если вдруг не появится.[354]

А из римлян — Катон,[355] который был на протяжении всей своей жизни подражателем стоического заблуждения. 6. Демокрит, хотя и придерживался другого мнения, все же

Сам добровольно понес свою голову смерти навстречу,[356]

преступнее чего быть ничего не может. Ведь если убийца нечестив, поскольку является губителем человека, то таким же преступником является и тот, кто уничтожает себя, ибо уничтожает человека. 7. Мало того, злодеяние это следует считать самым худшим. Карать за него — во власти одного только Бога. Ибо мы как в эту жизнь вступаем не по собственной воле, так и обратно из этой обители — тела, о котором нам надлежит заботиться, должны уходить лишь по решению Того, Кто нас в это тело ввел, чтобы мы пребывали в нем до тех пор, пока Он не прикажет освободиться от него. И если причиняется какое‑либо насилие, его следует невозмутимо переносить, поскольку невинная душа не может не быть отомщена, и мы обретем великого Судию, единственно Которому дано право вершить месть. 8. Итак, все те [убившие себя] философы являются убийцами, как и тот глава римской учености Катон, который, как говорят, перед смертью прочитал книгу Платона, который учил о вечности души, и авторитетом философа был побужден к высшему нечестию. И все же Катон имел некую причину своего самоубийства, а именно нежелание попасть в неволю. 9. Что же, тот знаменитый амбракиец, который, когда прочитал ту же книгу, не по той же ли причине бросился в пучину, что поверил Платону?[357]Достойно проклятия и изгнания учение, которое отвращает людей от жизни. 10. Ведь если бы Платон знал и учил, Кем, каким образом, кому, ради чего и в какое время дано бессмертие, он ни Клеомброта, ни Като — на не подтолкнул бы на добровольную смерть, но скорее бы наставил их к жизни и справедливости. 11. В самом деле, мне кажется, что Ка — тон искал смерти не столько ради того, чтобы спастись от Цезаря, сколько ради того, чтобы последовать предписаниям стоиков, к которым он принадлежал, и чтобы каким‑нибудь великим поступком прославить свое имя. Я не нахожу, что плохого могло бы с ним случиться, если бы он остался жив. 12. Ведь Гай Цезарь, как человек снисходительный, ничего другого не хотел совершать даже в разгар гражданской войны, кроме того, чтобы, сохранив жизни двух лучших граждан, Цицерона и Катона, показать, что он несет благо государству. Но вернемся к тем, кто славит смерть как благо. 13. Ты сетуешь на жизнь, словно ты уже умер или когда‑то тебе открылось, ради чего ты рожден. Не тебя ли знаменитыми словами Теренция порицал истинный и всеобщий Отец:

…Сначала жить научись;

Противна станет жизнь — прибегни к этому[358]

14. Ты сетуешь, что терпишь несчастья, будто бы ты заслужил что‑то хорошее, когда не ведаешь Отца, Господа и Царя своего; пусть ты и созерцаешь очами ярчайший свет, однако сердце твое слепо и пребывает в безмерной тьме неведения. Это неведение привело к тому, что никому не было стыдно говорить, что для того мы рождены, чтобы нести наказания за [совершенные ранее] преступления. Я не представляю, что можно было бы сказать безумнее этого. 15. Ведь где и какие мы могли совершить преступления, пока еще не были рождены? Если только мы не станем верить тому безумному старику, который выдумывал, что в прежней жизни был Эвфорбом.[359] Он, как я полагаю, поскольку происходил из незнатной семьи, выбрал себе род из песен Гомера. 16. О, восхитительная и исключительная память Пифагора! О, ужасная забывчивость наша, тех, кто не помнит, кем был прежде! Но, возможно, по какой‑то ошибке или по какой‑то милости он единственный не коснулся течения Леты и не отведал воды забвения? Очевидно, что лживый старик сложил басню, как обыкновенно делают это досужие старухи для доверчивых детей. 17. Если бы он хорошо судил о тех, кому это говорил, если бы считал их [разумными] людьми, то никогда бы не позволил себе столь дерзко лгать. Впрочем, лживость ничтожнейшего человека достойна осмеяния. 18. Но что мы будем делать с Цицероном, который, сказав в начале своего Утешения, что люди рождены для искупления [совершенных ранее] преступлений, повторил потом то же самое, как бы порицая того, кто считает, что жизнь не является наказанием?[360] Правильно он сказал прежде, что пребывает в заблуждении и в несчастном неведении истины.[361]

19.1. Те, кто рассуждают о благе смерти, поскольку не знают ничего истинного, обосновывают свое суждение так: «Если нет ничего после смерти, то смерть не является злом, поскольку устраняет ощущение зла. Если же после смерти остаются души, то она является благом потому, что ведет к бессмертию». 2. Эту мысль Цицерон так выразил в книге О законах: «И порадуемся за себя, так как смерть принесет нам состояние либо лучшее, чем то, в каком мы находимся при жизни, либо, во всяком случае, не худшее. Ведь когда, при отсутствии тела, дух сохраняет свою силу, то это жизнь божественная, а при отсутствии ощущений, конечно, ничего дурного больше быть не может».[362] 3. Это тебе кажется остроумным, словно бы ничего другого и быть не может. Однако же и то и другое ложно. Божественные же Писания учат, что души не умирают, но получают либо за справедливость вечную награду, либо за преступления вечное наказание. 4. Ибо нельзя, чтобы преступник, который в этой жизни был счастлив, избегал заслуженного наказания, или чтобы человек, который, следуя справедливости, был в этой жизни несчастен, не получил за это воздаяние. 5. Это настолько справедливо, что тот же самый Туллий предвестил в Утешении, что справедливые и нечестивые люди обретают не одну и ту же обитель. 6. «Ибо не всем, — говорит он, — как считают те мудрецы, дан один и тот же путь на небо. Конечно, учат они, души, запятнанные преступлениями и злодеяниями, погружаются во тьму и лежат в грязи, невинные же души, чистые, непорочные, облагороженные благодеяниями, усердием и искусствами, легко и безмятежно спешат к богам, т. е. к сходной себе природе».[363] 7. Эта мысль противоречит вышесказанному доводу. Ведь согласно тому доводу всякий рожденный человек наделен бессмертием. 8. Ибо какова была бы разница между добродетелью и преступлением, если бы ничем не отличались Аристид и Фаларис,[364] Катон и Каталина?[365] Но эту разницу в поступках и в оценках почувствует только тот, кто держится истины.

9. Так вот, если кто‑то спросит нас, является ли смерть благом или злом, мы ответим, что ее качество определяется характером жизни. Ведь как сама жизнь является благом, если проживается добродетельно, и злом, если проживается преступно, так и смерть должна оцениваться по деяниям жизни. 10. И получается так, что если жизнь пройдет в [служении истинной] религии Божией, смерть не станет злом, поскольку будет переходом в бессмертие; если же наоборот, то неизбежно станет злом, поскольку, как я говорил, приведет к вечным мукам. 11. Что же сказать, кроме того, что ошибаются те, кто или ищет смерти, словно блага, или бежит от жизни, словно от зла? Кроме того, что весьма несправедливы те, кто за немногими бедами не видят великих благ. 12. Ведь они, после того как всю жизнь проведут в изысканных и разнообразных наслаждениях, стремятся к смерти, как только с ними случится вдруг что‑то плохое, и считают, что им никогда не было хорошо, если вдруг когда‑то стало плохо. Вот и осуждают они всю жизнь целиком, не видя ничего, кроме дурного. 13. Отсюда рождается такое убеждение: «То, что является смертью, мы считаем жизнью; что же является жизнью, то мы считаем смертью, поэтому самое лучшее — совсем не родиться, а после этого самое лучшее — скорее умереть».[366] 14. Это высказывание, чтобы придать ему больше веса, приписывают Силену. Цицерон в Утешении говорит следующее: «Гораздо лучше совсем не родиться и не изведывать этих невзгод жизни; если же ты родился, то лучше как можно скорее умереть, чтобы, словно огня пожара, избежать превратностей фортуны». То, что он поверил этому наипустейшему изречению Силена, становится очевидным из того, что он добавил к нему что‑то свое, чтобы его приукрасить. 15. И вот я спрашиваю: кто, по его мнению, предпочел бы не родиться, если до рождения никто не обладает чувствами? Ведь чтобы понять, является что‑то благим или злым, необходимо чувствовать. 16. Затем, отчего он считал, что жизнь — не что иное, как невзгоды и пламя пожара, словно в нашей власти было не родиться, или будто бы жизнь нам дарована фортуной, а не Богом, или словно образ жизни имеет некоторые сходство с огнем пожара? 17. Сходным образом сказал Платон, что он благодарен природе, во — первых, за то, что родился человеком, а не бессловесным животным, во — вторых, за то, что мужчиной, а не женщиной, что греком, а не варваром, наконец, что афинянином и что во времена Сократа.[367] 18. Высказать невозможно, какое ослепление ума, какие заблуждения породило незнание истины! Я со всей уверенностью говорю, что никогда не было сказано ничего более безумного по поводу человеческих дел. Как будто, если бы он родился варваром или женщиной, или, в конце концов, ослом, он был бы Платоном, а не тем, кем бы родился. 19. Но, возможно, он поверил Пифагору, который, чтобы запретить людям питаться животными, сказал, что души из человеческих тел переселяются в тела других животных, что и глупо, и невозможно. Глупо, потому что не было необходимости старые души поселять в новые тела, когда тот же самый мастер, который сотворил первые души, мог бы постоянно создавать новые. Невозможно, потому что «правильная душа» не может настолько изменять природу своего состояния, как огонь не может устремляться вниз или, подобно реке, направлять свое пламя в поперечном направлении. 20. Стало быть, разумный человек полагал, будто могло случиться так, что душа, которая тогда пребывала в Платоне, могла поселиться в какое‑то бессловесное животное и могла быть наделена человеческим чувством, так что понимала бы и сожалела, что отягощена несообразным ей телом? 21. Насколько рассудительнее он сделал бы, если бы был благодарен тому, что рожден талантливым и способным, что получил возможность просветить себя в этих вопросах. 22. Ведь что достойного благодарности в том, что он рожден афинянином? Неужели не существовало в других городах множества наделенных талантами и ученых мужей, каждый из которых был гораздо лучше всех афинян? 23. Сколько тысяч людей были рождены афинянами, и при этом — во времена Сократа, но были необразованны и глупы? Ибо не стены и не место, в котором человек вышел из утробы, дают ему мудрость. 24. Что же насчет того, чтобы радоваться тому, что [Платон] рожден во времена Сократа? Неужели Сократ мог передавать дарования [всем] тем, кто у него обучались? 25. Не пришло на ум Платону, что и Алкивиад, и Критий[368] также были усердными слушателями того же Сократа. Первый из них стал жесточайшим врагом отчизны, а второй — кровавейшим тираном!