Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие Страница 49

Содержание благодарственной речи св. Григория в значительной степени использовано нами в первой части (гл. III); здесь мы считаем необходимым обратить преимущественное внимание на ее построение.

Во введении св. Григорий говорит, что он собственно должен был бы молчать, во–первых, потому, что он, может быть, и от природы слишком мало способен заниматься прекрасными речами — этим приятным и поистине эллинским делом; во–вторых, он не навык и неискусен в речах, составленных по стройному плану, льющихся как бы в неудержимом потоке, из со вкусом выбранных, превосходных выражений; тем более, что уже восемь лет он и сам не произносил речей и не слышал других ораторов, — те мужи, с которыми он имел общение и которые с любовию занимались прекрасной философией, прилагали мало заботы к красоте речи, полагая, что благозвучие должно стоять на втором месте, а что прежде всего необходимо с точностью исследовать и выразить самую сущность вещей. Если размышлению и исследованию благоприятствует и содействует молчание, то красноречия и благозвучия в слове можно достигнуть только речами и непрерывным упражнением в них. Его занятиям ораторским искусством мешало и изучение законов, по которым направляются дела всех состоящих под властью римлян и которые не могут быть изучены без тяжелого труда: сами по себе мудрые, точные и достойные удивления, они написаны на языке римлян, который величествен и сообразен с царскою властью, но для св. Григория представлял и свои трудности.

Сильные в слове ораторы, подобно опытным живописцам, располагающим богатством красок, могут писать разнообразные и красивые картины, „но я, — говорит св. Григорий, — подобно бедняку, не располагаю такими разнообразными красками, потому ли, что я никогда и не обладал ими, или, может быть, потому, что потерял их; [поэтому] по мере моих сил я нарисую первообразы чувств моей души как бы углями только или черепками, т. е. привычными для меня и общеупотребительными словами и изречениями, изображая их в выражениях, которыми я свободно владею, и попытаюсь представить начертания образов моей души, если даже и не ясные и не раскрашенные, то, по крайней мере, в набросках углем“. Однако, он не отказывается от изящества речи, но обещает с удовольствием принять, если ему встретится что-нибудь благообразное и благозвучное, и даже искать таких выражений (§§ 1–8).

Третье обстоятельство, которое удерживает св. Григория от свободной речи и даже предписывает ему молчание— это самый предмет, о котором он намерен говорить: он имеет в виду мужа, который по внешнему виду и по общему мнению — человек, но для тех, кто может проникать в глубины его внутренних качеств, он наделен высшими преимуществами, которые приближают его к Божеству (§§ 9–10).

Св. Григорий не намерен восхвалять происхождения и воспитания, телесной силы и красоты Оригена, — все это предметы, не имеющие продолжительного и устойчивого значения, — и держать речь о них было бы бесцельно и легкомысленно. Впрочем, если бы ему пришлось говорить о таких предметах, то он без замешательства сказал бы соответственно с их достоинством. Но теперь он хочет напомнить только о том, что у Оригена самое богоподобное, и что в нем родственно с Богом, и принести благодарение Богу за то, что ему даровано встретиться с столь великим мужем вопреки всякому человеческому ожиданию, как других, так и его собственному (§§ 11–13).

В виду такой цели благоразумно и безопасно было бы уклониться и молчать, чтобы под предлогом благодарности не сказать о возвышенных и священных предметах чего-нибудь недостойного и не нанести ущерба истине у тех, кто поверит, что так и в действительности, как изображает его слабое слово. Однако достоинства Оригена не могут быть ни умалены, ни поруганы, а тем более не может потерпеть ущерба от его недостойных слов то божественное в Оригене, которое пребывает непоколебимым (§§ 14–15). Может получиться впечатление дерзости, что он с ничтожным умом и средствами, берется говорить о великих и во всяком случае превосходящих его силы делах, — в другом месте и пред другими слушателями иначе нельзя было бы и назвать его поступка, как дерзким и безрассудно смелым; но св. Григорий не допустил бы дерзости в присутствии Оригена.

Он решается исполнить меру безрассудства и осмеливается войти неумытыми ногами в уши, навыкшие слушать божественные и чистые звуки. Он хотел бы, по крайней мере, тепер начать быть благоразумным и далее не продолжать речи; однако, раз уже начал, то он просит позволения прежде всего указать причину, которая побудила его придти в собрание, — может быть ради нее ему оказано будет и снисхождение за эту смелость (§§ 16–20).

Св. Григорию представляется ужасным и нравственно зазорным, получивши благодеяние, даже не попытаться воздать, по крайней мере, благодарностью в словах. Если кто не помнит благодеяний и не приносит благодарности виновнику доброго, тот — человек негодный, неблагодарный и нечестивый, занимает ли он высокое положение, или низкое: кто занимает высокое положение и обладает превосходными душевными силами, тот сообразно с этим и благодарность должен воздавать большую; но и бедным людям не следует быть беспечными и падать духом на том основании, будто они не могут сделать ничего достойного, — за мерку нужно принимать силу не почитаемого, а свою собственную, и соответственно с своими силами оказывать почести, которые, может быть будут угодны почитаемому, если их принесут с готовностью и с всецело преданным настроением. Св. Григорий напоминает о бедной женщине, которая, по евангельскому повествованию, одновременно с богатыми и сильными людьми, от своего богатства жертвовавшими большие и многоценные дары, принесла самый ничтожный дар, который однако составлял все, что у нее было, и получила удостоверение, что она дала больше всех. Поэтому и св. Григорий не намерен отступать из боязни, что его благодарность не будет вполне соответствовать благодеяниям, — он должен отважиться и попытаться оказать почести, если и не надлежащие, то, по крайней мере, посильные для него (§§ 21–30). Итак, слово св. Григория будет благодарственным.

После этого значительного введения, св. Григорий воздает благодарение прежде всего Богу, Владыке вселенной, от Которого — для нас все начала благ. Однако, восхвалить по достоинству Правителя и Виновника вселенной не может ни каждый в отдельности, ни все вместе, — даже, если бы и все чистое, собранное в едином духе и в едином согласном порыве, устремилось к Нему (§§ 31–34). Поэтому оратор обращает свои хвалы и песни к Царю и Хранителю вселенной, к неисчерпаемому Источнику всяческих благ, который и в настоящем случае восполнит недостающее, Предстателю душ наших и Спасителю, Перворожденному его Слову, Создателю и Управителю вселенной. Он один только может воссылать постоянные благодарения Отцу как за Себя Самого, так и за всех. Он — истина, сила и мудрость Самого Отца всего, Он — в Нем и с Ним соединен совершенно, — поэтому Он один может совершеннейшим образом исполнить всю надлежащую меру приличествующей Ему хвалы, а все прочие могут благодарить Отца чрез Него — Его Единородного, сущего в Нем Бога Слова (§§ 35–39).

Св. Григорий переходит к благодарению своему ангелу, которому поручено с детства руководить им, воспитывать и опекать: святый ангел Божий был для св. Григория добрым воспитателем и попечителем; он же, кроме всего прочего, устроил так, что св. Григорий пришел в соприкосновение с Оригеном, который не был ни родственником его, ни соседом, ни даже единоплеменным: он с истинно божественною и мудрою предусмотрительностью привел в. одно место незнакомых, взаимно чуждых, разделенных народами, горами и реками, и устроил эту спасительную для св. Григория встречу, — и это он предусмотрел, по данному указанию свыше, от самого его рождения и детства (§§ 40–47). Вслед за этим св. Григорий сообщает уже раньше изложенные нами ценные сведения о самом себе, начиная с детства и до встречи с Оригеном; он подчеркивает, как за видимою стороною событий из его жизни скрывались истинные причины, которые, без его ведома и участия, направляли его жизненное течение к определенной цели — к общению с Оригеном и истинному научению чрез него о Слове, которое служило к его спасению. Божественный ангел, приведши св. Григория к Оригену, вверил ему дальнейшее промышление и попечение о нем (§§ 48–72).

Наконец, св. Григорий выражает благодарность Оригену, который сумел возбудить в нем любовь к науке и к самому учителю. В связи с этим он подробно изображает, какими способами Ориген располагал сердца учеников к изучению философии (§§ 73–92), как он сократическим методом испытывал наличные знания их и подготовлял почву для дальнейшего образования соответственно с своими знаниями (§§ 93–99), чтобы затем ввести их в различные области современной науки. Начиная логикой и диалектикой, он переходил к физике в античном смысле слова, со включением математики и астрономии (§§ 100–114). Эти науки должны были отчасти служить формальному дисциплинированию ума, отчасти же должны были дать учащимся ясные сведения о важнейших предметах неба и земли. Все это были подготовительные науки, за которыми следовали важнейшие,· расставлявшие главную цель научения, и прежде всего этика. Этическое научение не ограничивалось только напечатлением в уме учеников теоретических положений, но сосредоточивалось преимущественно на практическом преобразовании характера: этика не только должна устранять болезни души, но и прививать добродетель, и Ориген сам своею жизнью служил руководителем и примером к правильному поведению, в противоположность философам, которые только предписывали, но сами не выполняли (§§ 115–149). За этикой следовало богословие, которое состояло, с одной стороны, в ознакомлении с учениями древних мыслителей и поэтов, — за единственным исключением безбожников, т. е. главным образом эпикурейцев, с другой стороны, в изъяснении Св. Писания (§§ 150–183).