Протоиерей Павел Матвеевский - Евангельская история. Книга третья. Конечные события Евангельской истории Страница 52

Господь знал, что наступает час страданий Его, на который он неоднократно указывал как на самый решительный в Домостроительстве спасения рода человеческого (Ин. 2, 4, 7; 6, 8, 30). но он видел также, что ученики, по душевному настроению своему, не все могли быть ближайшими свидетелями молитвенного Гефсиманского подвига. Посему, пришедши на место, Иисус Христос сказал апостолам: седите ту, дондеже шед помолюся тамо: молитеся да не внидете в напасть. в глубину сада он взял трех довереннейших учеников Петра, Иакова и Иоанна: эти очевидцы славы Его на Фаворе (Мф. 17, 1) менее прочих учеников могли соблазниться видом уничижения Его в гефсимании. с другой стороны, подвигом Божественного Учителя полезно было убедиться Петру – в крайнем вреде самонадеянности, обнаруженной этим учеником незадолго перед сим (Ин. 13, 37), Иакову и Иоанну – в тяжести той чаши, которую они вызывались разделить с господом (Мк. 10, 39). Пред этими тремя учениками спаситель начал скорбеть, ужасаться и тосковать, не по предусмотрению приближающихся страданий в Иерусалиме и на Голгофе, и не потому, чтобы истощалось терпение Его, но «потому, что своими внутренними страданиями очищал он наши внутренние нечистоты, заглаждал нашу виновность, удовлетворял раздраженному на нас правосудию Божию: эта была горечь наших грехов, тягость нашей виновности пред Богом и заслуженных нами казней» (свт. Филарет Московский). Чистая и святая душа Богочеловека в Гефсиманском преддверии креста зрит грехи всего человечества во всем ужасном виде, со всеми горестными последствиями; умственному взору искупителя в виду Голгофы как бы представляются все века жизни человечества прошедшие и будущие, с теми злодеяниями и преступлениями, которые совершены или еще будут совершены грешными потомками древнего адама от крове Авеля праведного (Мф. 23, 35) до последнего богохульства антихриста и последователей его. и если для первого адама Едемский сад был местом дерзостного нарушения воли Божией и греховного услаждения, то для нового адама, пришедшего загладить преступление древнего, Гефсиманский сад сделался местом, где он томился смертной скорбью о грехах падшего человечества и, удовлетворяя за преслушание прародителей, предавал себя воле отца небесного. скорбь искупителя была так всеобъемлюща и неизмеримо глубока, что ее не могли постигнуть и вместить даже довереннейшие ученики; оставалось излить ее в молитвенной беседе с отцом небесным, в полном уединении, так, чтобы таинственная и недомыслимая глубина страданий Гефсиманских была ведомой Ему единому. Прискорбна есть душа Моя до смерти, – пождите зде и бдите со Мною, – сказал Господь трем ученикам, и видя, как и сии избранные были малоспособны принять участие в подвиге Его, отошел от них немного, на такое расстояние, на какое можно бросить камень. Человеческое естество господа Иисуса Христа страшилось предстоящего креста со всеми его ужасами, и это обстоятельство служило к уверению, что «он истинный человек, ибо человеческой природе свойственно бояться смерти» (блж. Феофилакт). великий Гефсиманский Подвигоположник преклонил колена, пал лицом на землю и молился, дабы, если возможно, миновал Его час сей. Доказывал, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «истину благодатного строительства и словом, и страданием», он к умиленным действиям присовокупил смиренную молитву: Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия, обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты. – Авва Отче, вся возможна Тебе: мимо неси от Мене чашу сию, но не еже Аз хощу, но еже Ты. – Отче, аще волиши мимонести чашу сию от Мене, обаче не Моя воля, но Твоя да будет! образ чаши, наполненной вином, очень нередко употребляется в священном Писании для обозначения бедствий и страданий, доводящих несчастного до крайнего изнеможения (Пс. 74, 9; ис. 51, 17, 22).

Сам Господь еще прежде – в беседе с сынами Зеведеевыми – под этим же образом указывал на страдания, предстоящие Ему и ученикам (Мф. 20, 22, 23; Мк. 10, 38, 39). Гефсиманская чаша, которую подает Ему отец, так же неизмеримо глубока, как и скорбь, объявшая чистейшую душу Его в навечерии Голгофского жертвоприношения: это, по выражению святителя Филарета Московского, «чаша всех беззаконий, нами содеянных, и всех казней, нам уготованных, которая потопила бы весь мир, если бы он един не восприял, удержал, иссушил ее; все потоки человеческих беззаконий сливались для Иисуса в единую чашу скорби и страдания». объясняя слова господа, святые отцы замечают, что они сказаны «по Домостроительству» (свт. василий великий), «со стороны плоти, а не со стороны Божества» (свт. Иоанн Златоуст), показывая «немощь человеческой природы, не хотящей просто отрешиться от настоящей жизни», страх, свойственный человеческому естеству, и что вообще в них обнаруживается в лице Богочеловека две воли – человеческая и Божеская, «человеческая, свойственная плоти, и Божеская, свойственная Богу: человеческая, по немощи плоти, отрекается от страдания, а Божеская Его воля готова на оное; в подобии человечестем быв (Флп. 2, 7), – продолжает святитель афанасий александрийский, – отрекается от страдания, как человек, но как Бог, непричастный страданию, по Божеской сущности, с готовностью приемлет страдание и смерть». кроме сего, слова, сказанные господом по человечеству, имеют высокий нравственный смысл для всех страдальцев, научая их, по выражению преподобного исидора Пелусиота, «не вдаваться самим в опасности, но когда настали они, встречать их терпеливо, ибо и Христос отрекался от креста, еще уготовляемого, но осужденный на крест, подъяв его на рамена, восшел на него, как победитель».

Иисус молился, но отец безмолвствовал, и ответа свыше не было, без сомнения, потому что человечество Христа господа имело ответ в Божестве Его: Божественная воля Его была та же самая, что и воля отца небесного. Молитвенный подвиг усиливался и достигал крайней степени томительного изнеможения, похожего на состояние человека, находящегося в борьбе со смертью. Чрезвычайные душевные и телесные страдания сопровождались необычайным явлением: пот Его был, как капли крови, падающие на землю. и вот в самую тяжкую минуту, вместо ответа на молитву, явился Ему Ангел с небес для укрепления, в котором нуждалось человеческое естество великого Гефсиманского Молитвенника, для того, чтобы перенести наступающие страдания с подобающим Ему величием. так и после первого подвига в пустыне, когда Господь отразил искушение диавола, Ангелы приступили и служили Ему (Мф. 4, 11). возможно ли, чтобы эти чистые и святые служебные духи (Евр. 1, 14) не проявили своего благотворного служения при Гефсиманском подвиге своего господа? Укрепление, принесенное Ангелом, могло состоять в умиротворении смятенной и скорбящей души, оживлении и возвышении ослабевших сил телесных. Присутствие светлого духа восполнило для господа то утешение, какое он мог бы иметь в молитвенном сочувствии довереннейших учеников, если бы они исполнили слово Учителя, призывавшего их к бодрственному вниманию. но, еще несовершенные и не очищенные наитием Духа-Утешителя, они не могли возвыситься до ясного понимания совершающихся событий, а посему, отягченные немощью плоти, не соблюли вверенной им Божественной стражбы. Пустынное место, глубокое безмолвие ночи, разнообразные впечатления предшествовавшего дня и особенно печаль и тоска о будущем расположили их к дремоте и сну там, где они не раз уже ночевали (Лк. 21, 37; ин. 18, 2). После тяжкого молитвенного подвига, укрепленный явлением Ангела, Богочеловек пошел к ученикам, чтобы ободрить скорбный дух их, и нашел их спящими. Симоне, спиши ли? – сказал Господь Петру, который еще недавно похвалялся положить за него душу свою (Ин. 13, 37), – не возмогл еси единаго часа побдети? «не ты ли обещался умереть со Мною, а и одного часа не мог побдеть?» (блж. Феофилакт). и затем, с таким же упреком обратился к другим апостолам: тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною? и научая их «не гордиться, но смирить мысль свою и сердце и предать все Богу» (свт. Иоанн Златоуст), присовокупил: что спите? воставше бдите и молитеся, да не внидете в напасть, дух убо бодр, плоть же немощна. Ученикам предстояло великое испытание веры во Христа спасителя, и предсказанное отречение Петра давало предчувствовать, что дух их, при всей твердости, может быть увлечен к падению немощию плоти. Посему Господь как бы так говорил им: «я извиняю вас, потому что воздремали не по невниманию ко Мне, а по немощи; итак, если вы видите немощь свою, то не будьте так смелы, но молитесь, дабы не впасть вам в искушение» (блж. Феофилакт). Удалившись от учеников, Господь опять молился отцу небесному, и хотя предмет молитвы был тот же, но в словах молитвы уже слышится, что человеческая воля, отвращавшаяся от страданий и смерти, разрешается в совершенное послушание воле Божественной: Отче Мой, аще не может сия чаша мимоити от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя! По окончании второго моления спаситель возвратился к апостолам и застал их в глубоком сне: бяху бо очеса им тягостна, по замечанию святых евангелистов, и не ведяху, что быша Ему отвечали. Господь не стал их возбуждать или обличать, потому что, по выражению святителя Иоанна Златоуста, не желал, по своей кротости и смирению, «поразить еще более уже пораженных» людей, которых делала безответными собственная слабость. отошедши на прежнее место, великий Гефсиманский Подвигоположник совершил третье моление и произнес то же слово. После сего молитвенный подвиг был окончен, желания и стремления человеческого естества смолкли и заменились совершенной преданностью воле Божией, облако скорби и печали пронеслось мимо, настало мирное и спокойное состояние души и тела – и внутренний Гефсиманский крест завершился незримой, таинственной победой!