Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие Страница 59

Теперь мы уже получаем возможность говорить и о неповрежденности символа, которая, как известно, подвергается сомнению. Что касается первых двух отделов символа, то они настолько тесно связаны друг с другом как по последовательному развитию в них мысли, так и по соответствию между собою отдельных выражений, что все три должны иметь одного автора. Это должно сказать и о третьем отделе, заключающем в себе учение о Св. Духе, где εκ θεού την υπαρξιν εχον καί δι’ υίου πεφηνός соответствует μόνος έκ μόνου, θεός έκ θεού во втором отделе; είκών του υεου τελείου τελεία параллельно χαρακτήρ καί είκών τής θεότητος второго отдела; ζωή ζώντων αίτια можно сопоставить с λόγος ενεργός, σοφία τής τών όλων συστάσεως περιεκτική καί δύναμις τής όλης κτίσεως ποιητική. Слова τριάς τελεία κτλ, не могут быть отделены от первых трех частей, как вывод из них, неразрывно связанный с ними. Но заключительной части мы должны посвятить больше внимания.

В издании Миня [404] весь символ напечатан более крупным шрифтом (каким напечатаны тексты Свящ. Писания), а ούτε ούν κτιστόυ τι κτλ. — обычным шрифтом, как не относящееся к символу и являющееся рассуждением самого Григория Нисского. И в русском переводе „Слова о жизни св. Григория Чудотворца“, составленного св. Григорием Нисским, символ закончен словами: „Троица совершенная, славою и вечностию и царством не разделяемая и не отчуждаемая“; после них поставлен вносный знак, и дальнейшие слова: „Итак, нет в Троице чего либо сотвореннаго“и д. т. рассматриваются, как не принадлежащие к символу. Рукописи и издания символа св. Григория Нисского, конечно в данном случае не могут разрешить сомнения, так как пунктуация — явление позднейшее; но там, где символ взят отдельно, он имеет и заключительную часть; так: в обоих древне-латинских переводах, в сирийском переводе, в Doctrina Patrum, у Иоанна Дамаскина (?) [405]. Григорий Богослов, который делает ссылки на символ, без обозначения имени автора, как мы видели, проводит именно слова: „единое Божество, нераздельное в славе, чести, сущности и царстве“, т. е. из предпоследнего отдела, и заключительную часть: „в Троице, нет ничего рабского, ничего тварного, ничего вносного“. Из этого ясно, что и св. Григорий Богослов относил заключительную часть именно к символу. Наконец контекст речи в слове Григория Нисского не оставляет сомнения в том, что и он поместил рассматриваемые слова, как часть символа св. Григория Чудотворца, а не как собственные рассуждения и выводы из предшествующих частей символа. Григорий Нисский пишет: „Григорий же и божественное это откровение тотчас заключил в письмена, по нему после проповедывал слово Божие в церкви и оставил это богодарованное учение, как некое наследие потомкам; этим учением даже до ныне тайноводствуется народ того города, пребыв неприкосновенным от всякой еретической злобы. Слова же этого тайноводственного учения таковы: (τά δè τής μυσταγωγίας ρήματα ταυτα έστιν), — далее следует текст символа, и после слов „но непреложна и неизменна та же Троица всегда“, продолжается прерванная речь: „кто желает убедиться в этом, пусть послушает церковь, в которой он проповедывал это учение, — еще и доныне хранятся, там самые начертания блаженной его руки (οτω δε φίλον περί τούτου πεισθήναι, άκουέτω τής έκκλησίας, έν η τον λόγον έκήρυττεν, παρ’ οίς αυτά τά χαράγματα τής μακαρίας έκείνης χειρός εις ετι και νΰν διασώζεται). Если заключительные слова: „итак, в Троице нет ничего сотворенного“и т. д. считать словами св. Григория Нисского, то в чем он приглашает удостовериться? В правильности его комментария? Но дальше идет ссылка на автограф символа св. Григория. Кроме того, и комментарий не имел бы соответствия с изложенными частями символа, так как заключительная часть вносит новые мысли, развивая и завершая изложенное раньше. Следовательно, Григорий Нисский читал заключительные слова в том списке символа, какой он имел у себя, или воспроизвел его по памяти, как заучил еще из детства.

Ho не были ли заключительные слова символа прибавлены к нему до Григория Нисского, как результат борьбы с арианством, так как κτιστόν невольно вызывает представление об анафематизме в Никейском исповедании, а δοϋλον напоминает те выводы, какие делали ариане из того, что Сын Божий иногда обозначается в Писании, как δούλος и παίς [406]. Против такого предположения решительно говорит засвидетельствованное св. Василием Великим благоговение к памяти св. Григория и всему, что связано с его именем, вследствие которого они не прибавляли ни действия какого-либо, ни слова, ни какого-либо таинственного образа; по этой причине у них некоторые установления казались устаревшими и недостаточными, и однако преемники св. Григория не соглашались ничего прибавлять к унаследованному от него [407]. A Григорий Нисский указывает на оригинальную рукопись св. Григория, сохранявшуюся до его дней в Неокесарии. Если даже допустить, что здесь просто древний список символа выдавался за автограф св. Григория, то и в таком случае прибавление к нему было невозможно, так как оно должно было совершиться на памяти св. Василия Великого и Григория Нисского.

Как уже было указано, вызывающее сомнение выражение ουτε κτιστόν τι ή δούλον не может быть признано неприемлемым и с точки зрения учения Оригена. К этому нужно еще добавить, что обычно нам представляется слишком резкою та грань во внутреннем раскрытии церковной веры и церковного богословия, какую обычно видят в Никейском соборе, что в данном случае лежит в основе возражения против ουτε κτιστόν τι ή δουλον. Разве Никейский собор и защитники его символа после собора вымышляли собственную терминологию? Не черпалили они их обильною рукою из церковного словоупотребления, выражавшего церковное сознание, и творений церковных писателей прежнего времени? Не следует забывать, что уже в богословии III века были в обращении все понятия, которыми оперировали богословы IV и V веков, — только им отчасти еще недоставало определенного отпечатка и твердого значения; таковы: μονας, τριάς, σοφία, φύσις, υποκείμενον, υπόστασις, πρόσωπον, περιγραφή, μερίζεσθαι, διαιρείν, κτίζειν, ποιειν, γιγνεσθαι, γεννάν, όμοούσιος, έκ τής ουσίας του πατρός, όμοιότης κατά τήν ουσίαν, διά τού θελήματος, θεός έκ θεού, φως εκ φωτός, γεννηθέντα ού ποιηθέντα, ήν ότε ούκ ήν, ούκ ήν πριν γένηται, αίδιος, ατρεπτος, αναλλοίωτος, αγέννητος, άλλότριος, πηγή τής θεότητος, ουσία, οΰσιωμένη, δύο οΰσίαι, ένανθρώπησις, θεάνθρωπος, ενωσις ούσιώδης, ενωσις κατά μετουσίας, θεοτόκος [408] и др. В этом отношении прямолинейным представителям резкого разграничения „до–никейского“и „после–никейского“приходится наталкиваться на совершенно неожиданные выражения до–никейских писателей, предвосхищающие никейское вероопределение. „Отец есть Господь и Сын Господь, и Отец есть Бог и Сын Бог, ибо от Бога рожденный есть Бог“, — это истинно никейское выражение оказалось в недавно открытом творении св. Иринея Лионского „Доказательство апостольской проповеди“(гл. 47), [409] и сам Ад. Гарнак [410] должен был согласиться, что, не смотря на это, предположение об интерполяции должно быть решительно отклонено; он, правда, обращает внимание на то, что это учение об Отце и Сыне обосновывается только из домостроительства спасения, почему и является до–никейским, до–оригеновским, иринеевским; однако от этого и самые выражения, и сущность заключающегося в них учения не теряют своей чрезвычайной важности.

Нам остается сказать еще несколько слов, чтобы закончить речь относительно подлинности символа св. Григория. Ни безусловно отвергающие принадлежность символа св. Григорию, как позднейшего произведения, ни допускающие в нем вставки и добавления в связи с антиарианскою борьбою не определяют времени, когда произведен подлог или сделаны вставки. Если Григорий Нисский признавал его символом св. Григория и основывался на предании неокесарийской церкви, то какое время нужно считать гранью, дальше которой нельзя идти? Если символ составлен для борьбы с арианством, то почему в нем нет характерных никейских терминов: όμοοΰσιος, έκ τής οΰσίας и вообще всех выражений, которые приобрели техническое значение в IV веке, и почему наряду с этим в нем дано место изложению учения о Св. Духе, когда спор из-за учения о Св. Духе разгорелся только во второй половине IV века? Появление рассматриваемого символа после Никейского собора немыслимо, как немыслимы в это время и вставки и дополнения к нему с такими неопределенными чертами происхождения в после–никейский период.

Ha основании всего сказанного мы приходим к убеждению, что символ написан св. Григорием Чудотворцем, епископом Неокесарийским. Естественно, что, сделавшись епископом вновь организуемой и им самим просвещаемой паствы, он должен был озаботиться и составлением такого исповедания веры, которое, по современным обстоятельствам, давало бы возможность верующим и познать правую веру, и дать ответ вопрошающим и смущающим. Св. Григорий Нисский объясняет возникновение символа внутреннею потребностью самого св. Григория, который испросил у Федима Амасийского малое время для уразумения в точности таинства веры и не прежде осмелился проповедывать слово, как некоторым явлением ему открыта была истина, почему и полагает написание символа в самом начале его епископской деятельности; и против такого датирования символа нельзя ничего возразить, при отсутствии других указаний по этому вопросу, если только допустить, что удаление св. Григория от общественной деятельности, предшествовавшее его посвящению во епископа, продолжалось несколько лет и употреблено было не только на богомыслие и самоуглубление, но и на общение с другими верующими, напр., с Федимом Амасийским, Фирмилианом Кесарие–Каппадокийским и др., под влиянием чего несколько сгладились школьные впечатления, вынесенные от Оригена из Кесарии, и в его воззрения уже теперь привнесены были некоторые элементы из церковных малоазийских преданий, так как символ во всяком случае, наряду с бесспорным отражением учения Оригена, заключает в себе и явные признаки воцерковления Оригена.