Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие Страница 60

Нам остается сказать еще несколько слов, чтобы закончить речь относительно подлинности символа св. Григория. Ни безусловно отвергающие принадлежность символа св. Григорию, как позднейшего произведения, ни допускающие в нем вставки и добавления в связи с антиарианскою борьбою не определяют времени, когда произведен подлог или сделаны вставки. Если Григорий Нисский признавал его символом св. Григория и основывался на предании неокесарийской церкви, то какое время нужно считать гранью, дальше которой нельзя идти? Если символ составлен для борьбы с арианством, то почему в нем нет характерных никейских терминов: όμοοΰσιος, έκ τής οΰσίας и вообще всех выражений, которые приобрели техническое значение в IV веке, и почему наряду с этим в нем дано место изложению учения о Св. Духе, когда спор из-за учения о Св. Духе разгорелся только во второй половине IV века? Появление рассматриваемого символа после Никейского собора немыслимо, как немыслимы в это время и вставки и дополнения к нему с такими неопределенными чертами происхождения в после–никейский период.

Ha основании всего сказанного мы приходим к убеждению, что символ написан св. Григорием Чудотворцем, епископом Неокесарийским. Естественно, что, сделавшись епископом вновь организуемой и им самим просвещаемой паствы, он должен был озаботиться и составлением такого исповедания веры, которое, по современным обстоятельствам, давало бы возможность верующим и познать правую веру, и дать ответ вопрошающим и смущающим. Св. Григорий Нисский объясняет возникновение символа внутреннею потребностью самого св. Григория, который испросил у Федима Амасийского малое время для уразумения в точности таинства веры и не прежде осмелился проповедывать слово, как некоторым явлением ему открыта была истина, почему и полагает написание символа в самом начале его епископской деятельности; и против такого датирования символа нельзя ничего возразить, при отсутствии других указаний по этому вопросу, если только допустить, что удаление св. Григория от общественной деятельности, предшествовавшее его посвящению во епископа, продолжалось несколько лет и употреблено было не только на богомыслие и самоуглубление, но и на общение с другими верующими, напр., с Федимом Амасийским, Фирмилианом Кесарие–Каппадокийским и др., под влиянием чего несколько сгладились школьные впечатления, вынесенные от Оригена из Кесарии, и в его воззрения уже теперь привнесены были некоторые элементы из церковных малоазийских преданий, так как символ во всяком случае, наряду с бесспорным отражением учения Оригена, заключает в себе и явные признаки воцерковления Оригена.

Ho почему предназначенный св. Григорием для нужд своей новообразованной церкви символ составлен из таких определений, которыми он так резко отличается от других исповеданий веры этого времени? Этот вопрос, как мы видели (стр. 251–252), поставлен в качестве одного из доводов против подлинности символа. Но подобное возражение едва ли можно признать сколько-нибудь серьезным. Особенности символа, так поразительно выделяющие его из ряда других символов, имеют основание прежде всего в личности их автора и в его глубоком богословско–философском образовании, а затем и в условиях его миссионерской деятельности. Как просвещенный святитель, он понимал современные движения в учении о Св. Троице. Он несомненно был знаком с монархианством, которое уже в первой половине III века определилось в своих существенных направлениях динамизма и модализма. Сам Ориген направлял свою деятельность против савеллианства, усилившегося в Ливии и Пентаполе. Если символ написан в начале епископства св. Григория, то учение Павла Самосатского, в борьбе с которым св. Григорий принимал непосредственное участие, присутствуя на первом антиохийском соборе, не могло найти отражения в символе; но основные положения его ереси высказаны были задолго до него. Однако должно сказать, что в символе нет прямой полемики ни с одним из еретических направлений, современных св. Григорию: он имеет положительный и общий характер, а заключительная часть его не имеет отношения к савеллианству. Поэтому, вместо всяких рассуждений о том, против каких ересей направлен символ, необходимо признать, что св. Григорий среди современных ему разнородных движений и споров относительно учения о Св. Троице уловил самое существенное и в своем символе представил такое изложение веры, которое должно было посредством положительного наставления укрепить и сохранить неокесарийскую паству в правой вере в Св. Троицу и предохранить от заблуждений как монархианского типа, так и от тех, которые скоро нашли выражение в арианстве [411]. Эта цель была достигнута им: по свидетельству Григория Нисского, „этим учением даже до ныне тайноводствуется народ того города, пребыв неприкосновенным от всякой еретической злобы“ [412]. В согласии с этим и св. Василий Великий пишет к неокесарийской церкви (пис. 28): „вас не касалось обуревание еретических ветров, которое доводило изменчивые души до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыка всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание сей церкви“ [413].

ГЛABA III.

Каноническое послание.

Каноническое послание св. Григория в древнейших рукописях имеет следующее надписание: ’Επιστολή κανονική τοΰ άγίου Γρηγορίου Νεοκαισαρίας επισκόπου του Θαυματουργού περί τών έν τή καταδρομή τών βαρβάρων ειδωλόθυτα φαγόντων ή καί ετερά τινα πλημμελησάντων. Оно сохранилось в многочисленных списках собрания правил соборов и святых отцов церкви [414]. Лучшее издание его принадлежит М. Руту [415].

Послание написано по поводу вторжения в Понт варваров — Ворадов и Готов — и имеет целью дать руководственные указания относительно того, как оценить и устранить те печальные явления в жизни понтийских христиан, которые явились следствием этого страшного бедствия: оно пробудило низшие инстинкты диких, незатронутых культурою народов, в массе которых и христианство еще не успело произвести глубокого перерождающего воздействия. Пастыри понтийских церквей, очевидно, испытывали большое затруднение относительно того, как поступить с виновными в грубом нарушении не только чисто христианских, но и просто человеческих норм поведения, как и вновь привести в порядок расстроенную жизнь паствы. Естественно, что в таких трудных обстоятельствах взоры всех были обращены к основателю понтийской церкви и общепризнанному руководителю и истолкователю церковных установлений, св. Григорию Неокесарийскому, с просьбою дать соответствующие наставления. Св. Григорий ответил посланием, отправленным им с Евфросином, которого он называет „состарцем“(συγγέρων): άπεστεΐλαμεν τόν αδελφόν καί συγγέροντα Εύφρόσυνον διά ταύτα πρός ύμάς (прав. 5). Название Евфросина „состарцем“, которое напоминает „сопресвитера“(σομπρεσβύτερος) в 1 Птр. V, 1, несомненно указывает не на возраст его, так как и св. Григорий в это время еще не мог быть назван старцем (ему во всяком случае не было 50 лет), а на положение в клире: он был пресвитер неокесарийской церкви, которого св. Григорий облек особыми полномочиями. Евфросин должен был установить там, куда он был послан, практику неокесарийской церкви и рассудить, от кого принимать обвинения и кого отлучать от молитвы.

Послание не имеет ни обычного для этого рода произведений введения, ни заключения. Это может давать основание для предположения, что послание дошло до нас не в полном виде, [416] — такого предположения, при наличных данных, нельзя не доказать, ни опровергнуть. Но более вероятной причиной отсутствия введения и заключения можно считать то, что послание, может быть, было окружным (επιστολή κυκλική), с которым св. Григорий обратился ко всем епископам своего округа и сообщал его одному за другим чрез Евфросима, который при этом должен был передать и личные указания и разъяснения. Это предположение не встречает возражений ни со стороны содержания послания, ни со стороны обстоятельств его происхождения. Поэтому и в начале послания поставлено просто „святой отец“(ιερέ πάπα). Здесь πάπα несомненно обозначает епископа, так как это наименование первоначально было общим для всех епископов и только впоследствии было усвоено одним епископам Александрии и Рима. Что во время св. Григория πάπα было обычным обращением ко всем епископам, для доказательства этого достаточно указать только на несколько примеров. Дионисий Александрийский в послании к римскому пресвитеру Филимону, называет своего предшественника Иракла μακάριος πάπα [417]. В мученических актах Перпетуи обращение к епископу выражено в такой форме: non tu es papa noster? [418] Св. Киприан в адресе некоторых посланий обозначается papa [419]. Лукиан мученик называет никомидийского епископа Анфима πάπας [420]. Арльский собор 314 г. обращается к римскому епископу Сильвестру, как к papa [421]. Арий называет александрийского епископа Александра πάπας [422].