Ольга Михайлова - Молния Господня Страница 59

  - Этот бешеный доминиканский пёс не успокоится, - заметил между тем Пасколи, - Надо кинуть ему кость и направить по другому следу. Найди Джордано, пусть заберет малыша Томазо, и отвезет братца в монастырь. Щенок пропадет, но потом найдется. Целый и невредимый. Пропадет пусть после того, как его увидит утром капеллан. Поддержи этого идиота Джулиано в поисках. Я завтра буду у Клезио. Понял?

  Андреа кивнул. Оба вышли. Джеронимо сидел в нише, обхватив голову руками, когда легкий шорох дал ему понять, что Элиа рядом. Он поднял голову, и Леваро ужаснулся мертвенной бледности его лица. "Надо проследить за..." Элиа махнул рукой, давая понять, что всё уже сделано.

  - Кто этот Андреа?

  Элиа поморщился.

  - Андреа Диосиоконте. Он найденыш. При монастыре учился живописи.

  - Ах, художник... Эти негодяи сказали, что следов нет. Дети после их потех, скорее всего, убиты.

  Элиа слышал это, притаившись за колонной, но возразил. "Может, следов нет там, где мы будем искать? В домах?" "А где могут быть?""Узнаем. С них глаз не спускают". "Приставь ещё людей. Упаси Бог потерять. Доминиканский пёс переловит мерзких похотливых котов, и порвёт их на части, уверяю вас, синьор Пасколи", пробормотал он шёпотом.

  Но Элиа услышал.

  Поужинать они пришли домой, и мрачный вид обоих удивил Терезу. "Что-то случилось, синьор Леваро?" Элиа махнул рукой. "Работа..." Джеронимо, уставившись в угол комнаты, механически ел, не замечая вкуса. Неожиданно напрягся. "Я отупел от злости. Что мы делаем? Денунцианты не смогут войти в дома, а при наружном наблюдении негодяям не помешать. Подонки, если дети ещё живы, должны убить их сегодня. Они все-таки могут находиться под полом у Пасколи, или в мастерской этого ...как там его? Диосиоконте. Он не показался мне... мужчиной. Нет смысла оставлять его на свободе. Пойдем. Я небольшой ценитель живописи, но сейчас чувствую потребность приобщиться к искусству".

  Мастерскую, неподалеку от маслобойни, показал ему Леваро. Отворивший дверь художник побледнел, увидев гостей. Вианданте, обычно учтивый, несколько резковато оттолкнул живописца, одетого для выхода, и прошёл внутрь. Он сам рисовал хорошо, обладал отточенным глазомером, чувством пропорции и пониманием гармонии цвета и в монастыре отец библиотекарь был всерьез расстроен, когда услышал от настоятеля, что Вианданте предстоит стать инквизитором. Но Джеронимо распрощался с рисованием без сожаления. Сейчас, глядя на картины Диосиоконте, поморщился. Маляр. Впрочем, отдельные фрагменты были неплохи, ему удавалось создавать довольно естественные фигуры, но они были не вписаны, а словно вбиты в холсты. Обратил Джеронимо внимание и на ещё одну деталь - картины, содержавшие многочисленные библейские фрагменты, почти не изображали женщин, а там, где без этого было не обойтись, фигуры были вялые и безжизненные. Зато маленькие ангелы - путти - удавались Диосиоконте превосходно..

  - А это это? - поинтересовался Вианданте, заметив в углу толстый фолиант с дорогими застежками.

  Художник растерялся.

  - Это? Фламмель.

  - Зачем?

  - Достичь полноты знания, как говорил Кузанский.

   Все это сразу утомило Вианданте. Он был и без того раздражен событиями дня, к тому же не любил умствующих глупцов. Этот фенхель ещё смеет говорить о полноте знания? Зачем она ему? - в зад-то ведь её не всунешь...

  -Кузанский никогда такого не говорил. Процесс постижения научной истины есть не обретение её, но бесконечное движение к ней. Познание бесконечно из-за бесконечности объекта и потому, что оно не может никогда быть завершено. Кардинал Кузанский полагал, что эта истина есть объективная, но недостижимая в своей полноте цель усилий разума. "Так, разум, не являющийся истиной, никогда не постигает истины с такой точностью, которая не могла бы быть постигнута ещё более точным образом через бесконечность. Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу, ибо, чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже и в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности". То есть истина как полнота знания недостижима. Возможно лишь прикосновение с Истине Господней, дающейся верой. Вот что говорил кардинал Никколо Кузанский.

  Подавленный этим потоком университетской риторики, Андреа не зная, что сказать, пробормотал, "раз даже знаменитый Помпонацци говорил, что души смертны, значит, надо успеть прожить так, чтобы получить всё лучшее от жизни. А Фламмель знает, как получить Философскую Тинктуру, дающую её обладателю, всё, что он пожелает..."

  У Вианданте потемнело в глазах.

  Он странно ослабел, ухватился рукой за край стола, медленно опустился в кресло. Несколько минут ничего не говорил. Вразумление от Господа, надо признать, ждать себя не заставило. Явь была обнажена и горестна, но постижение её не умиротворило, а словно пахнуло на Джеронимо волной зловонного смрада.

  Его Учитель...

   Вот он, путь распада, путь наполнителя нужников. Он начинался отсюда. Воздаяния нет. Живи этим днём. Бери всё лучшее... Подумать только! Даже этому ничтожному frocсio с изрытой оспой физиономией - тоже подавай все лучшее!! Хорошо, если лучшим в жизни он считает мерное движение cazzo в своем заду, но ведь нет... Чем ничтожней наполнитель нужников, тем на более изысканную пищу, на лучшее место в обществе, на большие блага жизни он претендует. Подавай ему пурпур и шёлк, изыски явств и вин, упоение плоти. Но кто же ему их даст - жадному нищему и сластолюбивому выродку? Только уголовщина или дьявол. "Если нет иной жизни - дурак, кто воздерживается от страстей; дурак, кто не предается разврату, блуду и скверне, обжорству, мотовству и пьянству, алчности, грабежам, насилиям и иным порокам!" Всё верно. К тому же для этих андреа иной жизни нет и не будет - ничтожные душонки наполнителей нужников не вмещают Вечности...

  Но ведь не только мирских благ жаждут эти ничтожества, - иные замахиваются и на власть! Блаженный Августин полагал что только "шайка разбойников" может быть на вершине светской государственной пирамиды. Но Церковь обуздала власть. Править могут лучшие, достойные, люди Бога, но - после трех обетов - нестяжания, целомудрия и послушания. Только такие не разграбят бездарно богатство своей земли, не погубят государство своей ленью и блудливостью. Предел наследованию власти положен целибатом для духовенства. Любая же светская структура власти вернёт нас ко временам Августина. К тому и идёт... Ох, Перетто...

  Слабость Вианданте прошла, сменившись леденящей душу злобой. Даже титаническим усилием воли он не смог подавить её приступ. Взгляд его отяжелел, стал страшным, глазами палача он смерил Диосиоконте. Живописец, смелостью никогда не отличавшийся, почувствовал, как сковывает его липкий и тягучий страх. Инквизитор знал, что пачкун, выйдя отсюда, прямым путем направится в сопровождении Элиа в Трибунал, и эта мысль помогла ему справиться с собой. Вианданте сумел даже улыбнуться. Живописца, однако, эта улыбка привела в состояние ещё более нервозное. Элиа, тщательно исследуя мастерскую, оглядывал запасники и мольберты. Инквизитор молча в упор, всё ещё улыбаясь застывшими губами и мерно постукивая пальцами по столу, молча смотрел на Диосиоконте и, заметив, что пальцы художника нервно мнут тряпицу, откинулся в кресле.

  - Чтобы претендовать на всё лучшее в жизни, не надо ли для начала самому стать достойным всего лучшего? - Этот выпад не оскорбил, но ещё больше напугал Диосиоконте. В городе все были наслышаны об этом человеке, которому молва, ни в чём не знавшая удержу, приписала почти сверхъестественные ум и прозорливость. Вианданте между тем снова взглянул на Диосиоконте. - Вы уже были у Джордано? Распорядились отвезти малыша в монастырь? Или мы вам помешали?

  Он не рассчитал силы собственного удара и слабости противника. Глаза Диосиоконте закатились, и он навзничь рухнул на пол. Элиа, рассматривая полотна в мастерской, обернулся, услышав за спиной звук падающего тела. Вздохнул, перешагнул через обморочного, и сел рядом с Джеронимо.

  - Если дети ещё живы, - они в месте, известном этому слизняку. Ночь не поспишь. Это даже не допрос третьей степени. Это - степень запредельная. - Услышав, что Диосиоконте зашевелился на полу, продолжил чуть громче. - Если к утру он не скажет, где дети, перережь мерзавцу горло и вышвырни в выгребную яму. - Говоря это, Вианданте слегка подмигнул Элиа. Тот кивнул, чуть улыбнувшись в ответ. Встал, подошёл к дверному пролёту, и крикнул: "Луиджи!" Незамедлительно показался Салуццо. "Надо препроводить в Трибунал". Салуццо деловито оглядел распростёртое на полу тело, подхватил его было, и тут же бросил. "Чёрт возьми!!" "Что такое, Луиджи? Только не говори, что он тяжёл, как Голиаф".

  На лице Салуццо была столь смешанная гамма чувств, что разобраться в оттенках было трудно.