Адин Штайнзальц - Взгляд Страница 6

Итак, как мы уже говорили, поражение революций и гибель революционеров закономерны. Энтомологи обратили внимание на то, что самки некоторых видов пауков после успешного совокупления откусывают самцам голову. Та же схема верна и по отношению к любой победоносной революции: ты выполнил свой долг — и теперь тебя можно съесть, ибо с этого момента ты годишься только в пищу. Продолжение твоего существования привело бы только к возникновению новых, никому не нужных проблем. Поэтому тебя необходимо уничтожить.

Вернемся к вопросу о том, почему революции не имеют конкретных планов на будущее. Одну из причин я уже объяснил: все они зиждятся на вере в необратимость прогресса, в светлое грядущее, в то, что новое, счастливое тысячелетие может наступить лет на двести раньше срока, если его малость подтолкнуть. И, конечно же, незачем беспокоиться о будущем, потому что оно лучше прошлого по определению. Есть еще одно соображение: если бы у революционера имелся хороший, точный и обоснованный план реформ, то он бы попытался осуществить его не революционным, а эволюционным путем, гораздо менее драматичным, но намного более целесообразным.

Если мы вспомним о расколе Социнтерна, о борьбе большевиков и меньшевиков, то увидим, что в основе происходившего в те годы лежали не принципиальные разногласия, а обычная взаимная ненависть. Как известно, некоторые меньшевики впоследствии стали большевиками, и наоборот. Но в любом случае была огромная разница между верившими в неизбежность революции и признававшими возможность эволюции. Обратите внимание на судьбу пролетариата в двадцатом веке — того самого класса, для блага которого устраивались революции: рабочим жилось в тех странах, которые развивались эволюционно, — без малейших исключений! — намного лучше, чем в лагере победившего социализма. Изменения, происходившие в Англии, Германии или Франции, были результатом не революционного процесса, а множества локальных конфликтов, решавшихся на основании соображений повышения эффективности труда. История многократно доказывала, в том числе и в Советском Союзе, что рабство не только аморально, но и, что намного обидней, — неэффективно. И поэтому в конце концов всегда приходится освобождать рабов — из любви не к ним, а к самим себе. Один из моих друзей сказал: Рабство было отменено потому, что был найден намного лучший способ заставить людей работать: сдельщина. Действительно, когда оплата вашего труда зависит от его эффективности, вы будете работать гораздо лучше, чем под кнутом надсмотрщика. Так что, прежде чем совершать революцию, хорошо бы сформулировать как можно четче, каких целей ты хочешь достичь, и после этого задать себе два вопроса. Первый: а нужна ли вообще для этого революция? Второй: можно ли их достичь другим способом? Если честно ответить на оба эти вопроса, мы получим те же результаты, к которым стремимся, и, возможно, даже быстрее и без революционных потрясений.

Если это справедливо, то революции совершаются людьми не просто нетерпеливыми, но отличающимися иррациональным историческим оптимизмом. И позволю себе добавить, что многие кровавые революции последних столетий были основаны на вере — возможно, еще более наивной — в изначально заложенное в природе человека добро. Вере в то, что если освободить людей от всевозможных проблем, они непременно будут сами по себе становиться все лучше и лучше. Для этого надо просто покончить с угнетением со стороны общества, окружения, родителей, религии и так далее и освободить человека, а уж став свободным, он!.. Ведь когда люди рождаются, это ангелочки. В это верят все, кроме тех, у кого в доме есть маленькие дети. Что же касается людей, о которых я говорил, то скажу так: те, кто верил во врожденную доброту масс, считая, что свобода раскроет присущее изначально человеку добро, столкнулись с проблемами, общими для всех революций. Отмена ограничений еще не делает людей свободными, и ее результат непредсказуем. Это можно проиллюстрировать на примере современной истории России, где за последние десять-пятнадцать лет были отменены многочисленные запреты, но это не улучшило жизнь большинства ее граждан. Более того, далеко не все люди там стали лучше, обретя свободу.

Вернемся к главному. Основная причина поражения революций — отсутствие конкретных и реальных планов на будущее. Ведь те, кто становится революционерами, попросту не в состоянии разработать такие планы, а те, кто способен на это, приходят к выводу, что в революции нет нужды. Так что, как уже говорилось выше, гибель революции предопределена, даже если она победила: или потому, что выдохлась, подталкивая историю, или потому, что не имеет ни малейшего понятия о том, куда ее теперь толкать.

Идеальной моделью может послужить для нас Великая французская революция, итоги которой мы теперь, спустя два века, можем проанализировать достаточно объективно. Люди были недовольны старой формой правления. Кстати, многие современные историки считают, что монархия во Франции была свергнута не потому, что была порочна или жестока, как то описано во многих прекрасных романах об этой эпохе, а из-за высоких налогов и нестабильной экономики, которая не могла развиваться при существовавшем тогда уровне государственных расходов. И получилось вот что: настоящие революционеры, которые вовсе не думали об экономике государства, свергли монархию и убили короля. Они ожидали, что, раз все угнетатели уничтожены, страна должна превратиться в рай земной. Увы… Тогда им пришлось придумать врагов, чтобы было с кем бороться, и распространять революцию на Нидерланды, Италию, Швейцарию — ведь революция должна продолжаться. Спустя какое-то время возник истеблишмент, и все вернулось на круги своя.

Подведем итог. Все достижения революции заключаются в разрушении прошлого, а не в строительстве будущего. Если люди хорошо представляют себе, что они хотят построить, им революции не нужны: эволюционный процесс приведет к тем же результатам, но без страданий и боли.

А завершить я хочу следующим. Есть люди, обладающие спокойным характером, и они предпочитают медленное развитие событий. Другие, более темпераментные, обожают участвовать в революциях, хотя знают, что они не ведут к добру. Последние любят революции просто потому, что они придают их жизни особый вкус, они так волнующи, во время них возникает такое прекрасное искусство — жаль только, что революции, при всей их фееричности и красоте, бесплодны в созидании. Это похоже на старую сказку о кролике и черепахе. Судя по всему, черепаха всегда выигрывает. Но применительно к нашей модели это происходит не потому, что она обманывает кролика, а по той причине, что ее движение стабильно. Это грустная сказка, особенно если вы — тот самый кролик и знаете, что черепаха все равно победит. Я люблю животных и позволю себе еще один пример такого рода. Ни в одном большом городе не живут ни львы, ни тигры. Не увидите вы там и орлов. Кто же остался в городах? Голуби. Они повсюду: в Москве и Париже, в Лондоне и Нью-Йорке. Эти скромные существа суетятся, подбирая крошки, — они-то и выживают. Конечно, хочется увидеть гордого орла — но они уже давно вымерли, оставшись только в государственной символике. А вот голуби да еще вороны существуют. Мне очень больно об этом писать, но, судя по всему, они и есть победители.

Фундаментализм, современность и мистицизм

Что общего у этих трех терминов? Прежде всего, то, что их точное значение мало кому известно.

Слово фундаментализм появилось в контексте внутрихристианской дискуссии и означало позицию тех школ, которые признавали лишь буквальное прочтение текста Библии и отрицали правомочность иносказательных толкований ее. Такое значение термина сегодня сохранилось разве что в курсе истории религии.

Со временем исходный смысл понятия фунда-ментализм был утрачен и этот термин стал применяться по отношению к представителям различных конфессий, в том числе христианам, мусульманам и иудеям, не признающим преобразований в теологии и религиозной практике.

Еще позднее, уже в наши дни, слово фундаментализм стало в новоязе попросту ругательным, которым принято клеймить самые разные группы людей — от религиозных фанатиков до тех, кого не связывает ничто, кроме тех или иных фобий, — к примеру, ксенофобия. Сегодня уже всем известно, что быть фундаменталистом нехорошо по определению: это свидетельствует о косности и примитивности человека, его ненависти к прогрессу, в том числе и отрицании им правомочности наделять устоявшиеся термины новыми значениями.

Между тем последнее редко дает позитивные результаты. Использование слов не в истинном, первоначальном значении зачастую не только обессмысливает их, но и приводит к гораздо более опасным последствиям.

Приведу пример. Когда я впервые приехал в Советский Союз, меня поразил висевший повсюду, в том числе в синагогах, лозунг: Советский Союз — оплот мира во всем мире. О мире говорили постоянно, и борцами за него по определению являлись либо коммунисты, либо близкие им прогрессивные силы на Западе. Мир стал культовым словом в его новом, вполне определенном значении, хотя ни в одном из словарей оно не приводилось, а выглядело бы оно примерно таким образом: Мир — это все то, что полезно для реализации целей Советского Союза на данном этапе. Для тех, кто принимал это явно не фундаменталистское понимание термина, он был наполнен огромным смыслом: становилось понятно, как может вестись война во имя мира, почему в мирное время необходимо разрабатывать все более разрушительные виды оружия, почему борьба за мир требует создания концлагерей. Так слово обрело новый смысл, не имеющий ничего общего с исходным. Фундаментализм же — по крайней мере в идеале — требует неотступного следования первоначальному значению слов. Естественно, что и в СССР оставались фундаменталисты, верившие в изначальные значения слов и по старинке считавшие, что, мир — это антоним войны.