Роланд Бейнтон - На сем стою Страница 62

"Его высочество подписал своею собственной рукой как латинский, так и немецкий тексты эдикта и сказал, улыбаясь: "Теперь вы будете удовлетворены". "Да, - отвечал я, - но еще большим будет удовлетворение Его Святейшества и всего христианского мира". Мы славим Бога за то, что Он даровал нам столь глубоко верующего императора. Да хранит ГЬсподь во всех его праведных путях того, кто уже заслужил непреходящую славу и вечную награду от Него. Я намеревался процитировать строки из Овидия, но вспомнил, что мы присутствуем при событии глубокой религиозной значимости. Да благословит посему святая Троица императора за несказанную милость его".

Вормсский эдикт, принятый светским судом, которому доверено было рассмотреть дело о ереси по настоянию лютеран и невзирая на противодействие папистов, был тут же оспорен лютеранами на том основании, что принят он лишь частью участников и по настоянию папистов, поскольку подтверждал основы католической веры. Римская церковь, которая столь энергично пыталась предотвратить превращение Вормсского сейма в церковный собор, в свете его исхода предстала великим мстителем в решении светского суда о ереси.

Глава одиннадцатая

МОЙ ПАТМОС

В Вормсском судилище над Лютером современники усматривали повторение страстей Христовых. Альбрехт Дюрер 17 мая записал в свой дневник следующую молитву: "О, Боже, желаю, чтобы прежде, чем грядет суд Твой, подобно тому, как Сын Твой, Иисус Христос, пришел, чтобы умереть от рук священников и восстать из мертвых и вознестись на небеса, так и ученик Твой, Мартин Лютер, обрел бы утешение пред Ним". Для секуляризованного XX века такое сравнение звучит более шокирующе, чем для XVI, когда люди были участниками непрестанно разыгрывавшегося представления под названием "Отрасти". Какой-то анонимный автор памфлетов тут же описал вормсские слушания евангельским языком. Он уподобил Альбрехта Каиафе, Фридриха - Петру, а Карла - Пилату. Именно этот памфлет является единственным свидетельством о сожжении книг Лютера в Вормсе, которым мы располагаем. Вот что говорится в этом документе:

"Затем наместник [Карл в роли Пилата] доставил к ним книги Лютера для сожжения. Священники взяли их; когда же народ и князья удалились, сейм учинил великий костер перед дворцом первосвященника, где они сжигали книги, возложив наверх изображение Лютера с такою надписью: "Сей есть Мартин Лютер, доктор Евангелия". Многие паписты читали сей титул, поскольку то место, где сжигали книги Лютера, располагалось неподалеку от епископского дворца. И написан сей титул был по-французски, по-немецки и латынью.

Затем первосвященники и паписты сказали наместнику: "Напиши не "доктор евангельской истины", но так, как он сказал: "Я есть доктор евангельской истины"".

Но наместник отвечал: "Что написано мною, то написано".

И с ним двое других докторов были сожжены - Гуттен и Карлштадт, один по правую руку от него, другой же - по левую. Изображение же Лютера не было сожжено, доколе не свернули его и не поместили в сосуд с дегтем, где оно и обратилось в пепел. Взирал граф на все совершаемое, немало дивился и сказал: "Воистину он христианин". И весь пребывавший там народ, видя все творившееся, расходился, бия себя в грудь.

На следующий день первосвященники и фарисеи вместе с папистами отправились к наместнику и сказали они: "Мы вспоминаем: сей саддукей сказал, что хотел бы впоследствии написать великое. Повели посему, чтобы по всей земле запретили его книги продавать, а иначе же последняя ересь будет хуже первой".

Но наместник сказал: "У вас есть своя стража. Идите, издавайте буллы по своему разумению, подобно изданному вами лжеотлучению". И ушли они, и издавали ужасные повеления от имени папы римского и императора, но до сего дня никто не повиновался им".

Подобное изображение Карла в роли Пилата, с неохотой подчиняющегося требованиям духовенства, безусловно, не соответствует истине. В его личных владениях уже начавшаяся контрреформация шла полным ходом и всерьез. Алеандр вернулся в Нидерланды, но сожжение книг продолжалось. Как-то один из стоящих у костра сказал надзирающему за сожжением монаху: "Ты бы стал лучше видеть, если бы пепел от книг Лютера попал тебе в глаза". Нужна была незаурядная смелость, чтобы сказать так много. В Левене Эразм начал понимать, что фактически ему предстоит выбрать между колом и изгнанием. Горестно признавшись, что мученичество - не его удел, Эразм перебрался в Базель.

В Нидерландах Альбрехт Дюрер получил известие о том, что путь страстей Лютера завершен. В своем дневнике он записал:

"Не ведаю, жив он или убит, но в любом случае Лютер пострадал за христианскую истину. Если мы утратим этого человека, писавшего с большей ясностью, чем кто-либо за все прошедшие века, да дарует Бог дух его другому. Книгам его должно воздавать великие почести, а сжигать не их, как повелел император, но книги врагов его. О Боже, коли Лютер мертв, кто же будет отныне разъяснять нам Евангелие? Что бы мог он написать для нас за десять или двадцать лет?"

В Вартбурге Лютер не погиб. Его друзьям стали приходить письма, помеченные "Из пустыни", "С острова Патмос". Фридрих Мудрый решил укрыть Лютера. Он распорядился, чтобы придворные устроили все, однако не посвящая его в подробности. Это давало Фридриху право совершенно искренне говорить о своем неведении. Спалатину, однако, разрешено было сообщить правду. О плане был уведомлен Лютер и один из его спутников. Нельзя сказать, чтобы Лютеру он очень понравился. Он намеревался вернуться в Виттенберг, а там - будь что будет. Повозка с Лютером и несколькими его спутниками только въехала в лес близ деревушки Эйзенах, как тут же ее окружили вооруженные всадники. Изрыгая проклятья, они грубо стащили Лютера на землю. Посвященный в план инсценировки спутник Лютера прекрасно сыграл свою роль, понося похитителей последними словами. Те посадили Лютера на лошадь и целый день блуждали по извилистым лесным тропам, пока в сумерках перед ними не появились очертания Вартбургского замка. В одиннадцать вечера группа всадников остановила коней перед воротами.

Эта древняя крепость представляла собой символ той ушедшей эпохи, когда немецкое рыцарство находилось в самом расцвете, а причисление к лику святых, бесспорно, считалось вершиной человеческих заслуг. Здесь собирались монархи и менестрели, рыцари и шуты; здесь св. Елизавета оставила свидетельства своей святости. Но Лютера сейчас мало занимали воспоминания о прошедших днях. Он очутился в наименее пригодной для жилья башне замка, где во тьме над головой проносились совы и летучие мыши, и казалось ему, что сам дьявол швырял орехи в потолок и с грохотом катал бочонки по лестнице. Еще коварнее проделок князя тьмы были горестные вопросы: "Неужели один лишь ты мудр? Неужели столько веков все заблуждались? А что если в заблуждении пребываешь ты, обрекая вместе с собой на вечное проклятие многих людей?" Наутро, распахнув окно, он долго смотрел на прекрасные горы Тюрингии. В отдалении поднималось облако дыма. Это в ямах обжигом получали древесный уголь. Порыв ветра взметнул и развеял дым. Точно так же развеялись его сомнения и укрепилась вера.

Но лишь на одно мгновенье. Он ощущал себя Илией на Хориве. Жрецы Ваала сражены, но Иезавель искала пророка, чтобы убить, и он воскликнул:

"Довольно! Возьми, Господи, жизнь мою!" Лютер возводил против себя одно обвинение за другим. Если он не заблуждался, то был ли достаточно тверд в защите истины? "Совесть тревожит меня, поскольку в Вормсе поддался я уговорам своих друзей и не выступил в роли нового Илии. Предстань я перед ними сейчас, иное услышали бы от меня". Размышления о последствиях не прибавляли бодрости. "Что за омерзительное зрелище представляет собою царство римского антихриста, - писал он Меланхтону. - Спалатин сообщает, что против меня изданы жесточайшие указы".

Все внешние бедствия, однако, не могли сравниться со страданиями внутренней борьбы: "Могу поведать тебе, что в этом праздном одиночестве тысячу раз сражался я с сатаною. Куда легче сражаться против дьявола во плоти - то есть против людей, нежели против духовного нечестия в местах небесных. Часто падаю я, и десница Божья вновь поднимает меня". Тревога Лютера усиливалась его одиночеством и праздностью. Спалатину он писал: "Ныне настало время со всею силою молиться против сатаны. Он замышляет нападение на Германию, и я опасаюсь, что Бог допустит это за мою нерадивость в молитве. Я чрезвычайно недоволен собою - возможно, это следствие одиночества". Лютер не был совсем одинок. С ним находились комендант и двое слуг, но не те это были люди, перед которыми Лютер мог бы облегчить свою душу, как некогда перед Штаупицем. Мартина предупредили, что не следует искать общения и доверяться кому бы то ни было, иначе он выдаст себя. Исчезла монашеская сутана. Он одевался, как рыцарь, и отрастил длинную бороду. Стремясь развлечь Лютера, комендант пригласил его на охоту. Но тот воспротивился. "Еще есть какой-то смысл, - вспоминал он, - в охоте на медведей, волков, кабанов и лис, но отчего человек должен преследовать столь безобидное существо, как кролик?" Спасаясь от собак, крольчонок забрался Лютеру в штанину, но собаки, кусая сквозь ткань, убили его. "Точно так же обращаются с нами папа с дьяволом", - комментировал этот неисправимый богослов.