Адин Штайнзальц - Взгляд Страница 8

Современный же мир полон мистических групп, новых, обновленных и традиционных, во главе которых стоят лидеры: шейхи, святые, проповедники, гуру, — они претендуют на способность глубокого проникновения в горние миры или успешно имитируют это. Недавно один из них — гуру на час, у него около четырехсот последователей — написал книгу. Он поведал в ней о своем духовном пути, и одной из главных ее тем было то разочарование, которое он испытал, узнав подробности о личной жизни своих коллег. Автор подробно описывает лидеров крупнейших современных мистических групп, каждый из которых на чем-то помешан: один — на сексе, другой — на деньгах, третий — и на том, и на другом, — и рассказывает о своем разочаровании в них. Недавно я встретил этого человека и сказал ему — он, возможно, обиделся, — что вся эта книга просто отражает известный еврейский предрассудок: для него как еврея очевидно, что любой человек, даже лидер мистической группы, должен вести себя в соответствии с законами и правилами.

В этом его ошибка: эти люди, и в этом-то они уверены, стоят над любым законом. Они не чувствуют неудобства или угрызений совести, нарушая общепринятые нормы, совершая поступки, которые принято считать отвратительными. Напротив, они считают, что закон предназначен для простых людей, тот же, кто достиг духовной вершины, свободен от него.

Часто эту идею иллюстрируют аллегорией из игры в шашки: каждая из них может двигаться только вперед и не более чем на одну клетку. Но, достигнув края доски, шашка, превратившись в дамку, обретает абсолютную свободу: право двигаться во всех направлениях и на любое расстояние. Подобное правило есть и в шахматах: пешка идет только вперед, переходя с поля на поле. Но на последней горизонтали она может стать ферзем, ладьей или слоном. Так мистик, дойдя до последней черты, считает себя свободным от любых ограничений.

Исключением из этого правила во все времена был еврейский мистицизм. Он не только не антагонистичен еврейскому фундаментализму, но, возможно, — одна из сильнейших его опор. Фундаментализму, понимаемому как желание воспринимать слова и идеи буквально, в их прямом и простом смысле. Дело в том, что изначально еврейский мистицизм — кабала и хасидизм — пошел по пути, отличному от всех остальных, и идет по нему до сих пор. Еврейский мистик не только соблюдает закон, но его мистицизм всегда служит созданию новых законов или устрожению существующих. Если читать новые или относительно новые еврейские книги по религиозному законодательству, то можно увидеть, что влияние кабалы на законы — это добавление новых деталей и форм, но ни в коем случае не ломка действующего закона.

Почему мистицизм везде, где он встречается — от греческих мистерий до практики современных гуру, — пренебрегает законом и только в иудаизме этого нет? Разумеется, широко известно, что евреи — люди странные, этим можно объяснить любое отклонение от универсальных правил, но у уникального свойства еврейской мистики — освящении Закона — есть иное объяснение.

Ответ в том, что само понятие Закон у евреев не соответствует общепринятому. Около двух тысяч лет назад Иосиф Флавий пытался познакомить с еврейством просвещенную элиту Рима. Среди прочего, он пытался описать еврейскую систему правления. Он пишет так: мы — не аристократия, не демократия, не теократия. Не найдя подходящего термина, создает новый: номократия — то есть власть Закона. Верховным правителем страны был не царь, не первосвященник и не народное собрание, а Закон. Были Храм и первосвященник, был царь и органы управления, но все это — и Служение, и Власть — подчинялось Закону.

Закон в еврейском понимании идентичен Б-гу, а не установлен Им. Возможно, это очень странная концепция. Многие народы верят, что Закон дан Б-гом, евреи же говорят: Орайта ве-Кудша брих Ѓу хад ѓу (Закон и Всевышний — тождественны). Поэтому в иудаизме немыслим подход, отделяющий одно от другого: я ищу Б-га, а Закон — это важно, но не более того. В мистике народов мира Закон — посредник в пути к Б-гу. Не все хотят иметь дело с посредником. У нас Закон и Б-г идентичны, поэтому еврейский мистик не может игнорировать его. Сравнивая этот подход с христианским, мы можем сказать, что христианство верит в воплощение Б-га в человеке, а евреи верят в воплощение Б-га в Законе.

Возвращаясь к общей теме, замкнем круг: поскольку мистицизм предполагает постоянную ломку форм и многозначность понятий, он гармонично сочетается с современностью (для которой эта нечеткость и необязательность форм сегодня является, как уже было сказано, чуть ли не главным признаком). Разумеется, нельзя поставить знак равенства между мистикой и современностью, но они словно созданы друг для друга.

Идея родства мистики и современности менее всего должна смущать людей науки: именно в ней особенно чувствуется эта характерная нечеткость и пренебрежение некогда нерушимыми законами. К примеру, наука утверждает, что твердые тела состоят из пустого пространства, в котором движутся элементарные частицы, занимающие не более доли процента от объема этих тел. Наука идет дальше, и мы узнаем, что и частицы, о которых мы привыкли говорить, на самом деле, скорее, символы, — ведь их местонахождение и поведение не определены, а описываются статистической вероятностью. Еще пример: поле, волна — прекрасные термины, но значение их весьма туманно. С этими понятиями можно работать математически, и, к счастью, не всегда требуется объяснять их другими способами. Мы подошли к очень интересному моменту, когда можно сказать: мне все равно, из чего состоят эти волны и поля, если я могу рассматривать их с точки зрения физики и математики, мне все равно, существуют ли они объективно.

Сегодня в этом мире не осталось практически ничего, на что можно было бы опереться, обрести стабильность. И хотя мистицизм все труднее отделить от современности, различие между ними принципиально. Мистик всегда идет странными путями, через туман и неопределенность, идет к Б-гу. Подвергая все сомнению, он, по сути, ищет путь к тому, что превыше сомнения. Это путь индивидуальный, на нем нет дорожных знаков, непонятно, в какой момент мистик может сказать: вот я и пришел, здесь и остановлюсь. И все же в любой мистической школе есть понятие конечной цели, есть легендарные фигуры, достигшие близости к Б-гу, нашедшие Истину.

Современный же человек, в отличие от мистика, не ищет Истину и Б-га, его сомнения не способ познания, а состояние души. Поэтому, при всем сходстве между мистикой и современностью, современному человеку трудно стать подлинным мистиком. Его путь нельзя назвать исследованием или поиском истины — это вечное сомнение и недоверие.

Современность соседствует с мистицизмом, пока в определенный момент им не приходится расстаться, и тогда каждый из них идет своей дорогой. То, что мы условно назвали современностью, тоже обречено на изменения. Но пока она существует как таковая, у нее есть собственные пути, то есть вера в неверие. Она достигает той точки, где уже ничего нет и ничто не стоит усилий. Могут ли люди жить с этим — это уже другой вопрос, но именно таково их состояние в наши дни. Именно поэтому некоторые, достигнув этой точки, предпочитают остановиться и подумать об ином направлении.

Правосудие и справедливость

Сложным взаимоотношениям между правосудием и справедливостью можно посвятить не одну диссертацию, и рамки статьи не позволяют раскрыть даже в общих чертах эту обширную тему. Поэтому рассмотрим здесь только один из ее аспектов: относительность справедливости и ее конфликт с универсальностью, требуемой от правосудия.

В иерархии ценностей, которой руководствуются судьи, справедливость, как правило, оказывается на втором-третьем месте. Судья часто, если не постоянно, стоит перед дилеммой: справедливость или закон, — и порой разрыв между этими понятиями весьма значителен. Да и представление о справедливости у каждого конкретного судьи достаточно субъективно и спорно.

Приведу в пример стандартную ситуацию: бракоразводный процесс с иском о передаче детей одной из сторон. В подобном случае суд обязан руководствоваться интересами ребенка (само по себе весьма туманное понятие, требующее отдельного исследования). Но вот что интересно: если оба родителя живут в одной стране, мы обычно не находим в решениях суда какой бы то ни было предвзятости, но если один из них живет за ее пределами, суд, как правило, предпочтет оставить ребенка в том государстве, судебную систему которого он представляет. Если же отец живет в одной стране, а мать в другой, и в судах обоих государств ведутся параллельные судебные процессы, неизменно оказывается, что каждый из двух судов предпочтет того родителя, который находится по его сторону границы.

Само определение понятия справедливость имеет глубокий цивилизационный, национально-исторический контекст; оно, как модно сейчас говорить, культурозависимо. Так, например, во Франции за последние пятьдесят лет (раньше этого, очевидно, просто не проверяли) не было случая, чтобы осудили мужа, заставшего жену с любовником и лишившего жизни одного из них или обоих, как убийцу. Всегда находится более мягкая статья, ведь супруга так легко понять, особенно если события происходят во Франции. В другой стране, возможно, сказали бы: убийство есть убийство, вне зависимости от его мотивов, и муж должен понести наказание именно за это преступление.