Дженни Мэнсон - Что это значит: быть собой? Страница 13

Как человек, стоявший рядом со мной, реагировал на эту же картину? Или то, что я видел, имело отношение только ко мне? Возможно, мы видели одинаковые материальные объекты: здесь – дерево, там – озеро, слева – несколько лесных нимф, а справа – пастухи, но имели ли они такое же значение для стоявшего рядом человека, как для меня? И не только в том смысле, что они собой представляли, но и с точки зрения того, что они означали для зрителя. Скорее всего, нет, поскольку с каждой деталью картины у меня возникали свои особые ассоциации. Лес или дерево на картине могли напомнить мне о дереве, которое я когда-то видел во время прогулки или поездки в отпуск; нимфы и пастухи ассоциировались со сказками, услышанными на коленях у мамы; вся картина в целом возвращала меня к разговорам с друзьями, которые мы вели в течение нескольких лет. Кроме того, я могу ассоциировать картину даже с определенным настроением, и опять же это будет настроение, связанное с моей персональной историей и моими собственными ощущениями.

Однако подобное непонимание того, что люди видят, означает также и то, что я точно не знаю, что они чувствуют, и как я взаимодействую с другими людьми, особенно учитывая тот факт, что чаще всего я воспринимаю себя так, будто у меня нет никакой индивидуальности. Мне кажется, что другие люди ведут весьма насыщенную эмоциями и размышлениями жизнь. Я не могу сказать, что всегда осознаю, что я чувствую. Гуляя по улице, я часто полностью утрачиваю свою индивидуальность. Я ни о чем не думаю, а просто реагирую на то, что вижу в витринах магазинов или на дороге. Я не ожидаю увидеть там что-то значимое, это просто автоматическая работа обычного человеческого мозга.

У меня имеются некоторые трудности с общением, поэтому я стараюсь разобраться, что происходит вокруг меня, особенно когда кто-то пытается проникнуть в мой внутренний мир, в обитель фей и нимф, где всегда царит ранний вечер. На работе или во время повседневного общения люди начинают говорить со мной. Меня сразу же охватывает паника и смущение, и я покрываюсь холодным потом. Что они собираются сказать мне? Пойму ли я, что они говорят? Уже первые несколько фраз приводят меня в замешательство. Я отчаянно пытаюсь найти в их словах что-то такое, что смогу распознать или удержать в голове – слово или словосочетание, которое имеет для меня какое-то значение. Как только я обнаруживаю знакомое слово или фразу, мой мозг пытается уловить чужую речь. Слово проходит через все возможные ряды ассоциаций – так я пытаюсь понять смысл того, о чем говорит человек. Как правило, в какой-то момент мне удается уловить правильное значение, зафиксированное в глубинах моей памяти, и все начинает вставать на места. Намного легче процесс общения протекает в том случае, когда кто-то спрашивает меня о фактических сведениях, которые мне либо известны, либо нет.

Когда я улавливаю правильный смысл сообщения, я начинаю ощущать более близкую связь с человеком, который со мной говорит. Я сразу чувствую, что это мой собрат, человек, с которым я могу поделиться хотя бы частью своих ощущений. Возможно, для меня это является самой подходящей и простой формой общения с людьми. Но что происходит, когда смысл того, о чем говорят другие люди, все-таки остается неясным? Я смущаюсь и беспокоюсь все сильнее, и нет никакой возможности найти точки соприкосновения. Может быть, эти люди находятся на другом интеллектуальном уровне? Делает ли это их намного умнее, чем я, или это означает, что вокруг меня есть люди, которые живут в совершенно другом мире, не похожем на мой?

Так или иначе, я не живу в полном вакууме, и хотя я провожу большую часть своей жизни в бесплодных размышлениях или в страхе перед тем, что люди застанут меня врасплох, это происходит далеко не всегда. Я могу завязывать дружбу. Дружеские отношения побуждают меня посмотреть на себя со стороны. Это само по себе вызывает дискомфорт. Я обнаружил, что легко могу попасть под влияние окружающих. Мне приходится думать, когда я нахожусь в обществе других людей или разговариваю с ними, а я не привык к этому. Иногда бывает легче молчать; дать возможность говорить другим, скрывая собственные мысли. На самом деле я не хочу делать вид, что у меня нет своего взгляда на вещи или что я толком не понимаю, о чем идет речь.

По-видимому, другим людям кажется легче заводить разговор или диалог на основе прочно укрепившихся мнений или взглядов. Я сам считаю это достаточно сложным. Я очень много читаю, но мне сложно пересказать то, что я прочитал; я имею в виду запомнить какие-то интересные факты или цитаты, которые характеризуют смысл жизни, все это каким-то образом вылетает у меня из головы. Возможно, я должен, подобно викторианцам, составлять книгу «житейской мудрости» из кратких сведений о том, что прочитал, но, к сожалению, у меня никогда не доходили до этого руки. В результате мне кажется, что слова и мысли по-прежнему беспорядочно движутся у меня в голове. Поэтому я постоянно оказываюсь застигнутым врасплох. Я могу начать разговор, но не знаю, как его продолжить. Как правило, оказывается, что человек, с которым я разговариваю, знает по теме больше меня, и это приводит меня в уныние, или же его не интересует этот вопрос, и тогда я опять-таки впадаю в уныние.

У меня был друг, который много читал, много думал и имел свое мнение практически по всем вопросам в этом мире, включая такой, как роль средневековой концепции ростовщичества в развитии капитализма. Я прочитал несколько книг на данную тему, но совсем не думал об этой проблеме и, разумеется, не создал о ней собственного представления. Прочитанного оказалось достаточно только для того, чтобы написать приемлемый ответ на экзаменационный вопрос и порадоваться тому, что я обладаю необходимыми знаниями о данной проблеме. Я никогда не пытался использовать знания для формирования мировоззрения.

Поэтому, когда от меня требуется рассмотреть какой-то вопрос, о котором я должен составить определенное мнение, я обнаруживаю, что моя голова становится совершенно пустой, или же я вспоминаю, что читал об этом что-то, но не могу вспомнить, что именно и где. В результате мне приходится соглашаться с тем, что мне говорят. Это позволяет мне казаться очень сговорчивым человеком, который имеет такое же мнение по большинству вопросов, как и собеседник. То же самое происходит в области эмоций. Люди, которые откровенно показывают, что они чувствуют, скорее посчитают меня отзывчивым слушателем, нежели человеком, открыто проявляющим свои эмоции. Порой мне кажется, что я часто бываю интеллектуальным или эмоциональным хамелеоном, изменяющим свой цвет или поведение в зависимости от того, с кем я говорю.

Возможно, это вопрос наличия уверенности в собственных ценностях и умственных способностях. Я убежден, что у меня была такая уверенность в детские годы, но это можно считать лишь результатом безмятежного и спокойного детства. Все имевшиеся у меня ценности представлялись настолько очевидными, что у меня не было причин в них сомневаться. Все, кого я знал, выглядели счастливыми и уверенными в завтрашнем дне, что казалось неизменными объективными ценностями в упорядоченном стиле жизни. В этом заключается одно из преимуществ жизни в логично построенной семье, в такой же логично продуманной вере и этническом сообществе, в котором каждый делал или стремился делать то, что бесспорно было правильным. Возможно, это повлияло на мою довольно конформистскую позицию, которую я занимал до настоящего времени. Я могу найти массу причин для того, чтобы поставить под сомнение множество вещей, будь то взгляды или привычки, но я никогда не мог увидеть причину для того, чтобы нарушить привычный образ жизни или действовать не в соответствии с этими взглядами и привычками, если заранее известно, что они дают хороший результат. Почему бы не продолжать верить в традиционного христианского бога, если это вероучение приводит к совершению альтруистических поступков, к созданию прекрасной музыки и произведений искусства? Я мог признать большинство из десяти заповедей, потому что поведение, которое они запрещали, на самом деле не казалось особенно привлекательным, а даже если и было таким, то всегда имелись определенные оговорки, освобождающие от ответственности. Жизнь представлялась гораздо более приятной, когда я заранее все планировал. Я думал, что мне известно, что можно ожидать от других людей. Это также позволяло мне направлять свое неповиновение в правильное русло. Мне нравилось знать, что кто-то установил определенные ограничения на то, что можно делать, и я не видел причины выходить за пределы.

Однако меня всегда немного шокировало осознание того, что не все близкие мне люди разделяют ценности, которые для меня являются фундаментальными. Наверное, самым выразительным примером этого является распущенность, и не только физическая – но, что, возможно, еще важнее – душевная. Я с детства был убежден, что для человека очень важно быть абсолютно открытым и преданным своим друзьям. Когда я начал учиться в университете, я был сильно потрясен тем, что основа личных отношений может быть упрощена до чего-то весьма поверхностного и беспорядочного. Дружба могла завязываться и прекращаться в результате каких-то сиюминутных обстоятельств. Я считал, что отношения должны формироваться и иметь шанс развиваться. Даже самое непродолжительное знакомство должно предоставлять возможность ближе и лучше узнать другого человека. Может быть, это делало мое понимание отношений слегка идеалистическим, и поэтому, зная свои высокие требования, я старался избегать дружбы. Осознавая тот факт, что я слишком многого жду от личных и дружеских отношений, а также то, что мне придется вложить в их формирование и сохранение много времени и сил, я, как правило, проявлял сдержанность в предложении дружбы. Возможно, я боялся лишиться жизненных соков или, полностью посвятив себя дружбе, оказаться отвергнутым. В конце концов, друг может подумать, что я не достоин его общества.