Дженни Мэнсон - Что это значит: быть собой? Страница 14

Однако меня всегда немного шокировало осознание того, что не все близкие мне люди разделяют ценности, которые для меня являются фундаментальными. Наверное, самым выразительным примером этого является распущенность, и не только физическая – но, что, возможно, еще важнее – душевная. Я с детства был убежден, что для человека очень важно быть абсолютно открытым и преданным своим друзьям. Когда я начал учиться в университете, я был сильно потрясен тем, что основа личных отношений может быть упрощена до чего-то весьма поверхностного и беспорядочного. Дружба могла завязываться и прекращаться в результате каких-то сиюминутных обстоятельств. Я считал, что отношения должны формироваться и иметь шанс развиваться. Даже самое непродолжительное знакомство должно предоставлять возможность ближе и лучше узнать другого человека. Может быть, это делало мое понимание отношений слегка идеалистическим, и поэтому, зная свои высокие требования, я старался избегать дружбы. Осознавая тот факт, что я слишком многого жду от личных и дружеских отношений, а также то, что мне придется вложить в их формирование и сохранение много времени и сил, я, как правило, проявлял сдержанность в предложении дружбы. Возможно, я боялся лишиться жизненных соков или, полностью посвятив себя дружбе, оказаться отвергнутым. В конце концов, друг может подумать, что я не достоин его общества.

Вот почему я, будучи по природе не очень активным, входил во многие организации. Одного разговора о проблемах не достаточно, люди не будут восхищаться мною только из-за этого. Мне необходимо было что-то делать, чтобы привлечь чужое внимание. Я вряд ли буду воодушевлен умением руководить или проявлять великолепное понимание человеческих душ, но я могу готовить повестки дня, проводить собрания, писать письма и расставлять мебель после окончания мероприятий. Это как минимум дает мне право иметь свой взгляд на происходящее и рассчитывать если не на дружбу, то хотя бы на хорошее мнение окружающих обо мне. Подобно тому как относились к капитану Уэнтуорту в романе «Доводы рассудка»[3], люди, может, и уважают меня, но не любят. И не исключено, что стремление заслужить чужую любовь уже стало частью моего характера. Любовь не достается просто так.

Пытаюсь ли я сознательно подражать другим или всячески стараюсь понравиться? Я стремлюсь добиться хорошего мнения окружающих о себе. Одним из немногих неприятных эпизодов, которые у меня возникали в школе, был случай, когда меня назвали ненадежным человеком. С тех пор я пытался доказывать, что на меня можно положиться, стараясь (иногда безуспешно) проявлять себя в университете или в религиозной общине как человек, к которому можно обратиться за любой помощью. Это тот случай, когда я предъявляю к себе высокие, иногда невыполнимые, требования. Мне нравится, когда ко мне обращаются с просьбами или за помощью. Возможно, это означает, что мне не хватает уверенности в себе. Или же я ищу способы показать самому себе, чего я стою, создавая различные проблемы и трудности или прося других людей ставить передо мной те или иные задачи. В школе и в университете мне нравилось, когда мне сообщали о том, чего от меня ждут. Мне было трудно самому устанавливать требования и цели. Это развило во мне склонность полагаться на желания и советы других. Люди ставили передо мной задачи, а я их выполнял. И с тех пор мне проще всего, когда мои цели определяет кто-то другой. Возможно, глубоко внутри я понимаю, что без этих целей я был бы обыкновенным бездельником. Мне доставляет удовольствие знать, что, выполняя задачи и достигая поставленных целей, я доказываю самому себе и другим, на что я способен. Однако я не уверен, стал бы я вообще что-то делать, если бы другие не одобряли и не приветствовали мои действия. Является ли чувство самодовольства достаточным для того, чтобы продолжать что-то делать? Если бы в мире не существовало никого, кроме меня, поблекло бы мое чувство самоудовлетворения? Если бы вокруг меня не было никого, кто мог бы увидеть, что я делаю, стал бы я продолжать?

В основе всех моих действий лежит чувство долга. Я редко делаю что-то просто по зову сердца или по наитию. По-моему, мне не хватает спонтанности. То, что другие люди, по их словам, делают из чувства любви, я делаю из чувства долга. Я ничего не воспринимаю как должное, когда встречаю или посещаю кого-то (например, родственника или друга). Я знаю одно: для того, чтобы быть абсолютно спокойным и довольным, мне нужно очень хорошо расслабиться. Но потом мне опять требуется знать заранее, о чем я могу говорить, чтобы наладить с кем-то контакт. В противном случае я не понимаю, как мое общество может быть приятно. Таким образом, я признаю, что мною часто движет чувство долга. Это не говорит о том, что я не получаю удовольствия от встреч с другими людьми, но первые минуты зачастую приносят дурное предчувствие и ощущение надвигающейся катастрофы. Иногда мне кажется, что я какой-то эмоциональный робот. Однако на определенном этапе ощущение того, что я все делаю из чувства долга, превращается в нечто более душевное. Общие чувства и переживания, шутки и взгляды способствуют возникновению любви и нежности.

У некоторых людей бывают особенно яркие сны, которые они помнят после пробуждения. Я знаю, что мне снятся сны, но как только я просыпаюсь, образы сновидений тут же улетучиваются. Временами мне кажется, что я что-то упускаю. Как другим людям удается видеть сны, которые они запоминают? У меня это не получается. Утром я помню только последние мысли, которые у меня были вечером перед тем, как я заснул. Первые утренние мысли обычно такие: где я был вчера, что меня беспокоило вечером перед сном? И хотя я люблю поспать, иногда мне кажется, что это напрасно потраченное время. Если у других людей сны обогащают их эмоциональную жизнь, то у меня в этом плане почти пусто. Впрочем, я говорю «почти», потому что время от времени я вижу одни и те же сны. Они бывают двух видов. К первому относятся экзамены, к которым я забыл подготовиться: я только что перешел на третий и последний курс в университете и не могу запомнить, какой предмет учу. Во вторую категорию входят сны о том, как я продолжаю жить в родительском доме, хотя уже давно его продал и жду вселения новых владельцев – но те никогда этого не сделают.

С годами человек становится все раздражительнее и брюзгливее, а мне все труднее и труднее получать вдохновение от перспективы провести отпуск в экзотическом месте, заработать больше денег или купить более мощную машину. Иногда это меня беспокоит. Но я периодически думаю о траурной речи священника, который, говоря об одном из друзей семьи, сказал, что он как будто бы смеялся над жизнью и над тем, что другие люди считали важным. Он казался совершенно безразличным. Возможно, я чувствую то же самое. Когда дело доходит до этого, я думаю: «Что я собой представляю, кроме того, что являюсь структурой, состоящей из миллиардов клеток, которые с таким же успехом могли бы прийти в жизнь в какой-то другой форме – например, в виде амебы?» Достаточно того, чтобы этот набор клеток был способен наслаждаться даже мгновенным оживлением от прогулки вдоль мыса Бичи-Хед при штормовом ветре, не думая о том, что было до этого и что произойдет потом. Самыми счастливыми для меня являются те минуты, когда я целиком и полностью отдаюсь восприятию момента, не думая о том, что я сделал для того, чтобы попасть сюда, или о том, что остается про запас на будущее, даже на следующее мгновение. Мой набор клеток празднует свое существование здесь и сейчас. Что может означать перспектива иметь больше денег в такие моменты абсолютного счастья? Ничего. Настоящей перспективой зрелого человека является получение полного наслаждения от качания на качелях в парке, когда вы взлетаете все выше и выше, и у вас нет ни прошлого, ни будущего, а только один бесконечный момент абсолютного счастья.

Марк

Кое-что о Марке

Я считаю, что вопрос «Что значит быть собой?» должен касаться как личных качеств, так и жизненного опыта, то есть характера и воспитания. Поэтому, чтобы дать вам четкое представление о том, что значит для меня быть собой, я попытался рассмотреть оба эти параметра.

Воспоминания о детстве у меня в основном хорошие. Мой отец увлекался греблей на каноэ (каяке), и мы почти все выходные проводили в кемпингах, чтобы папа мог заниматься своим любимым делом. Мы с сестрой Сарой (она старше меня на год и пять месяцев) любили типовые новозеландские кемпинги 1970-х годов с «абсолютным минимумом» удобств. Это были не туристические лагеря, тогдашние кемпинги располагались в Национальном парке или на фермерском участке, где не было ни водопровода, ни туалета. Моя мать не занималась греблей на каноэ, в ее задачу входило следить за нами на территории кемпинга, пока папа был занят. Она мазалась детским маслом и загорала. Тогда никто не беспокоился о раке кожи и других последствиях длительного пребывания на солнце. Выходные, проведенные в кемпинге, всегда доставляли удовольствие и позволяли расслабиться. У нас с Сарой было несколько великолепных приключений, и мы оба до сих пор любим отдыхать в кемпингах и на природе (хотя теперь, став старше, я предпочитаю немного более комфортный отдых, чем сон на твердой земле).