Андрей Кашкаров - Как преодолеть творческий кризис? Страница 15

Откуда этот талант, от кого – от Бога или от черта? Спрашиваю об этом, потому что русское писательство – ремесло суицидальное в худшем случае, в лучшем – страстотерпное.

Пушкин умирал с долгами царю и отечеству под сто тысяч. Некоторые считают, что в дуэли была доля лукавства: или убить мерзавца, или самому получить пулю и прекратить мучения. После дуэли должен был быть суд. Он и был, в строгом соответствии с законами Российской империи. И суд «приговорил А.С. Пушкина к смертной казни через повешение». Такая была статья. Приговор был отменен ввиду смерти подсудимого. Царь погасил долги поэта, назначил пенсию семье и пансион детям, заложенное имение очистил от долга. Сыновей взял в пажи и определил по 1500 рублей на воспитание каждого по вступлении в службу. А еще распорядился издать сочинения за государственный счет в пользу вдовы и детей. Да 10 000 рублей распорядился выдать одновременно.

Так в чем же кризис жанра? В тоске, когда «душа нема». Россия – страна апокалипсическая, рублями и тысячами жизнь не измеряется. Последние два года поэту писалось не так легко, как всегда, второй «Болдинской осени» не случилось, критика брюзжала, де, Пушкин уже не тот, а книги и журнал, тираж которого «едва ли за тысячу», расходились плохо. А тут еще треклятый серебряный статуй не продавался никак… И тут дуэль. Зачем поэт в последние дни жизни штудировал труды академика Крашенинникова о Камчатке? Было интересно понять невероятное сочетание каторги и абсолютной свободы – хоть до Америки пешком иди, никто не остановит. Говорят, мечтал после дуэли о ссылке в Михайловское. Но ведь могла быть и Камчатка!

Не пишется. Это как не дышится. Маяковский выстрелил в сердце. «Никто не пришел». Нет, на его выставку читатели валили толпами, но никто не пришел из власти. Можно было бы просто писать, наплевав на всех, забыв о времени и о стране, в которой живешь. Но поэма «Во весь голос» подвисла, застопорилась после вступления. И он выстрелил.

Считается, что русские поэты, написавшие про суицид, им же и заканчивают. Как бы программируют себя на самоубийство. Не тронь лихо, пока оно тихо. Трогают.

Газами взвила ввысь стрелу,Улыбку убери твою,А сердце рвется к выстрелу,А горло бредит бритвою, —

писал Маяковский в молодости. Какая виртуозная рифмовка! И не подумал, что может, как говорится, накаркать.

Осип Эмильевич Мандельштам свел счеты с жизнью чужими, сталинскими руками. Был ли у него творческий кризис? Неизвестно. Но он написал недопустимые стихи. Написал про «московского горца». Тогда был такой точный, даже где-то с юморком, термин «расстреляться» – сделать что-то такое, после чего тебя обязательно расстреляют. До расстрела дело не дошло, но смерть догнала во Владивостоке, на Второй речке. Там и сейчас «пересылка», только не зэков, а новобранцев, я там торчал больше месяца, ждал отправки в свой полк на Сахалине.

Слово материально, это мы сейчас начали говорить вслух. А раньше только поэты чувствовали это на собственной шкуре. Когда в квартире Маяковского орудовали патологоанатомы, в прихожей сидели молодые советские писатели. Открылась дверь, и человек в белом халате вынес в эмалированном тазике мозг Маяковского. Молодые писатели прижались к стенке.

У Маяковского была параноидальная склонность к чистоте. Мыльце в кармане, никелированный браунинг – в другом. Его папа умер от заражения крови, уколовшись грязной булавкой. Владимир Владимирович сделал все, чтобы не уколоться.

Он написал статью «Как делать стихи». Кроме чисто технических советов «писать лесенкой» там были соображения – как бороться с кризисом жанра. Поэт, забыв строчку, возвращался на то место, где она пришла ему в голову. Он «вышагивал стихи», проверяя размер. Интересно, это была его персональная кухня? Жаль, что он не написал статью под названием «Что делать, если не делаются стихи». Помог бы многим, но только не себе.

А потом мозг Маяковского нашинковали тонкими ломтиками, как дорогой сыр в ресторане, запаяли каждый ломтик в желатин и отправили на вечное хранение в холодильник. Институт мозга СССР собирал свою коллекцию: мозг Ленина… теперь вот – гениального пролетарского поэта. Они искали, в какой извилине хранится гениальность. А была ли гениальность? Было желание стать первым национальным поэтом. Главным государственным поэтом Советского Союза. А тут начальство не пришло на выставку.

И даже Лиля с Осей, семья, были в отъезде. А то бы открыла голенькая дверь, глядишь, настроение бы поднялось. Тогда мода такая была – позвонишь, а она стоит, в чем мама родила, и потешается над секундным смущением. Потом Булгаков вставил в свой великий роман эпизод с голой красивой ведьмочкой, открывающей двери. Лиля… Бела… Созвучно.

Совсем другое дело, когда ты хочешь писать, а вот не дают. Так было с Булгаковым.

А Булгаков затеял фантасмагорическую игру с властью и выиграл. Это все равно, что самого Черта в карты надуть. Финал был великолепен. После запрета на публикации, запрета на спектакли по его пьесам, запрета на сам процесс писания слов на бумаге, после его писем в ЦК «отпустите из СССР, если я вам не нужен», после сублимации в виде сочинения баек про Сталина он уехал куда-то в Азию, поселился в кишлаке, что стоял в километре от границы.

Тогда этой идеей – свалить за кордон – многие маялись. Есенин про Персию тоже не ради черных глаз Шаганэ задумывался.

Вот и Булгаков. А под утро трясущийся от страха почтальон принес правительственную телеграмму: «Не делай этого, Миша. Сталин». Он, конечно, не стал этого делать. Зато потом появился роман «Мастер и Маргарита». Михаилу Афанасьевичу всегда писалось, даже когда запрещали это делать, поэтому и умер своей смертью.

Выигрывают и те, кто нашел способы борьбы с кризисом жанра. Один из самых продуктивных – так называемый «китайский отдых». В годы Культурной революции, говорят, был такой совет от вождя: устал копать – кати тачку. Не пишутся стихи – переходи на прозу. И это не идет? Попробуй написать пьесу, сценарий или хотя был синопсис. По крайней мере, хоть с сюжетной линией можно почетче разобраться. Тошнит от одного вида чистого листа бумаги? Возьми краски.

А вот это уже будет новый жанр. Не иллюстрации к собственным опусам, не картинки одним росчерком гусиного пера, что рисовал Пушкин на полях черновиков, не мазня по бумаге окурком папиросы, как это делал Маяковский, а продолжение темы, дополнение ее новыми смыслами, взгляд с другого ракурса.

Когда я холсты с антресолей снимаю,Сжигаю бумаги, где рифмы не те, —Цветная тоска моя глухонемая,А строчки, как крики в сплошной темноте, —это уже я, ваш покорный слуга.

Иногда смена жанра помогает. Только мазать картинку красками надо до тех пор, когда уже невтерпеж станет.

Поэты советского Железного века (идущего после Золотого и Серебряного, когда было написано «гвозди бы делать из этих людей») в минуты «безтемья» собирались вместе, болтали, играли словами. Этажом ниже жила некая Нина Жо, вероятно, француженка. Вот они и развлекались, рифмуя ее имя с разной чепухой. «Где живет Нина Жо? Нина ниже этажом». Это помогало.

В советские времена такие посиделки перенеслись в рестораны Союза писателей, в Дома творчества. Для тех авторов, кто писал, но еще не был допущен в заветный СП, существовали ЛИТО (литературные объединения). Вывеска «Бродячей собаки» осталась в Санкт-Петербурге, но сейчас там дорогой ресторан, если и устраивают изредка творческие вечера, то публику пускают посмотреть на живых писателей за 200 рублей. Столько же стоит билет в зоопарк.

Прозаикам было проще, они могли шлифовать свои романы до бесконечности. Известно, что Лев Николаевич переписывал «Войну и мир» семнадцать раз. А многострадальная Софья Андреевна все это терпеливо перепечатывала на лязгающем «Ремингтоне».

Думаю, что именно эта зараза перфекционизма привела к тому, что большинство великих русских романов не дописаны до конца. Роман «Война и мир» по замыслу автора должен был быть закончен сценами восстания декабристов. «Петр Первый» – созданием Российской Империи, «Тихий Дон» нельзя было бросать на сцене возвращения Григория Мелехова в родной дом, это не конец. Конец у казаков с такой, как у Гришки, судьбой был другой – в подвале ВЧК. А «Мертвые души», том второй? А еще говорят, что рукописи не горят. Может, они и не горят, может, еще и найдется второй экземпляр второго тома… Зато горят души авторов. По каким-то признакам исследователи творчества Гоголя выяснили, что второй том был о пользе самодержавия.

На Западе литература всегда была бизнесом, в России – поиском истины, самопожертвованием, противостоянием государству. Хемингуэй, когда его жена, не согласовав с ним, наняла рабочих, а те выкопали бассейн, бросил в нее монетой достоинством в один доллар: «Пусть замуруют в дно бассейна, это мои последние деньги!» Русский писатель может терпеть нищету, если пишется. Он будет жить и испытывать ощущения, похожие на счастье.