Виктор Бочков - Заповедная сторона Страница 10

Это предположение вскоре полностью подтвердилось. В выпущенном в 1977 г. издательством «Книга» третьем выпуске «Альманаха библиофила» в статье В. Лобанова «О библиотеке В. А. Жуковского» говорится:

«В «Поэтических опытах» Готлиба Конрада Пфеффеля (8 томов, Тюбинген, 1802–1805) на многих страницах Жуковским записаны черновые переводы стихотворений Пфеффеля, которые в изданиях стихотворений Жуковского фигурируют как оригинальные. Например, во втором томе на с. 180 находим перевод пфеффелевского «Плюща». Это знаменитая «Дружба» (следует текст — В. Б.).

Теперь все встает на свои места. Напечатанный в 1802 г. в сборнике стихов Пфеффеля «Плющ» вскоре был переведен на русский язык сразу двумя поэтами. Один перевод разошелся по альбомам, другой был опубликован. В 1810-е годы Жуковский был исключительно популярен, и его творчество оказало, по-видимому, сильное влияние на формирование литературных вкусов молодого Николая Федоровича Островского, тогда студента Московской духовной академии. Эмилия Андреевна, знавшая об этой привязанности, и сама, возможно, под действием мужа часто обращавшаяся к стихам Жуковского, решила поэтому поместить «Дружбу» в качестве надписи на могильной плите. Изменения в тексте сделали самые минимальные: слово «прах» по смыслу заменено на «поле» да выброшено определение «гибкий» — несвойственное зрелому возрасту матери многих детей. Для подобной коррективы не требовалось, пожалуй, прибегать к помощи Александра Николаевича — ее была способна внести и сама вдова.

Подведем некоторые итоги. На могильной плите Н. ф. Островского в качестве эпитафии использовано короткое аллегорическое стихотворение малоизвестного в России немецкого поэта Г. К. Пфеффеля в превосходном раннем переводе В. А. Жуковского, любимое в семье Островских и выражающее чувство скорбящей вдовы. Александр Николаевич, приходя на могилу отца, много раз перечитывал его и, конечно, помнил это четверостишие наизусть. И сейчас тысячи людей, ежегодно посещающих бережковский погост, наклоняются над старой плитой, читают выразительную эпитафию, иные переписывают ее в свои блокноты.

ЯРИЛИНА ДОЛИНА

Мало ли в окрестностях Щелыкова живописных лужаек и полян! Наверное, не счесть. Однако все туристы, и впервые попавшие в заповедник, и приезжающие сюда ежегодно, полагают долгом чести заглянуть в Ярилину долину, побывать «у Снегурочки».

Добраться с дороги до долины совсем легко. От самой плотины через Куекшу начинается торная тропинка. Она то жмется к правому берегу реки, то отступает от него и сворачивает в глубь леса, петляя там между елями и соснами или юркая в малинник. Где-то через полкилометра тропка неожиданно выскальзывает на широкую кулигу — поляну, окаймленную деревьями, — ближе лес смешанный, невысокий, а на дальнем конце поднимается настоящая рамень.

Много вокруг Щелыкова красивых полян, но эта какая-то заговоренная, таинственная, сказочная. Возможно, ощущению таинственности способствует постоянный контраст света и тени. Солнце никогда не озаряет поляну целиком — оно то высвечивает очень эффектно вершины ближних елок, то теряется в курчавой поросли ольшаника.

К концу весны устилает Ярилину долину зеленый травяной ковер с узором из луговых цветов, которых высыпает особенно много в мае — начале июня. Недаром Весна, прощаясь в Ярилинои долине с дочерью Снегурочкой, указывает ей именно на окружившие ее цветы:

Смотри, дитя, какое сочетанье

Цветов и трав, какие переливы

Цветной игры и запахов приятных!

Один цветок, который ни возьми,

Души твоей дремоту пробуждая,

Зажжет в тебе одно из новых чувств…

И вправду, часто вид цветущей Ярилинои долины пробуждает «дремоту души» туриста-горожанина, смотрящего поначалу на поездку в Щелыково как на очередное «культурное мероприятие».

Но разве есть веские доказательства, подтверждающие, что последнее свидание Снегурочки с Весной драматург Островский подглядел здесь, на этой поляне?

Обратимся к первоисточнику. В четвертом действии весенней сказки «Снегурочка» имеется точное описание места встречи.

«Ярилина долина: слева (от зрителей) отлогая покатость, покрытая невысокими кустами, справа — сплошной лес, в глубине озеро, поросшее осокой и водяными растениями с роскошными цветами, по берегам цветущие кусты с повисшими над водой ветлами.»

Если мы, подменив зрителей, подойдем по тропинке от плотины и приостановимся при входе в долину, то увидим нечто очень похожее на данное описание — сплошной лес справа, отлогую покатость слева, покрытую невысокими «елохами», за которыми скорее угадывается, нежели просматривается Куекша. Озера в глубине, правда, нет, но мало ли таких озер образуется в каждое весеннее половодье на берегах Куекши и Сендеги — вода в этих озерцах действительно покрывается осокой и роскошными желтыми цветами, именуемыми курослепом. В разгар лета озерца постепенно высыхают. Над ними склоняются кусты черемухи и калины, цветущие в мае — июне.

Пусть нет в глубине озерца, зато есть иное. В правой дальней стороне долины виднеется шестигранный бревенчатый сруб, чуть приподнятый над землей и полуокруженный несколькими деревьями. Это знаменитый Голубой, или Святой, ключик. Из ключика выбегает и теряется в лесу узкий ручеек.

До Островского ключик называли в народе «Святым». О происхождении названия говорит известное и драматургу древнее предание. В XV или XVI веке поселился якобы в Ярилинои долине старичок-монах и срубил здесь, в лесной глуши, деревянную шестигранную часовню-келию, в которой и жил отшельником. Но набрел на это уединенное жилье отряд хищных казанских татар, совершающих набег на окраинную Русь. Кинулись алчные враги к часовне, надеясь поживиться приношениями окрестных жителей, но тотчас ушла она под землю, а на поверхности образовался водоем. В этом предании, прозрачно перекликающемся со Сказанием о граде Китеже и с Житием Макария Унженского, преломились исторические реалии: и татарские орды в щелыковских местах некогда рыскали, и часовни в лесной тиши возводились, и даже случалось изредка, что погружались такие постройки в болотистую почву.

С времен языческой «Снегурочки» ключик все чаще стали именовать «Голубым». Возможно, потому, что вода его имеет голубоватый оттенок, хотя дно водоема, кстати, довольно глубокого, устлано, под амальгамой ила, белым кварцевым песком. Вода довольно вкусная, слабоминеральная, а ключик не замерзает и в самые сильные морозы. Он чист и прозрачен, время от времени на дне его начинают бить, шевеля песок, роднички. Бьют они нерегулярно, и заставшие эту пульсацию могут почесть себя счастливцами. Потому что у них на глазах билось сердце Снегурочки. Трудно установить, то ли Александр Николаевич сам придумал, то ли переосмыслил и зафиксировал уже существующее предание. А оно гласит, что на месте ключика растаяла под лучами гневного Солнца — Ярилы — красивая девочка Снегурочка и появился водоем, на дне которого колотится ее полюбившее людей сердце. В последнем предании уже нет исторической основы, зато оно на редкость трогательно и поэтично.

Теперь о самом названии «Ярилина долина». Дело в том, что в официальных документах до конца XIX в. это место никогда Ярилиной долиной или поляной не называлось, а всегда именовалось «Ключевым логом». Принадлежал он самому А. Н. Островскому. Следовательно, можно заключить, что долина стала называться «Ярилиной» спустя некоторое время после опубликования весенней сказки «Снегурочка», т. е. что переименовал ее сам Островский? Однако такой вывод был бы слишком поспешным. Истоки названия, оказывается, уходят в глубь веков.

Ярило — имя славянского божества и одновременно название весеннего праздника. С «Яриловками» яростно боролась церковь, о них в середине XVIII века Тихон Задонский писал, что «из всех обстоятельств праздника сего видно, что древний некакий был идол, называемый именем Ярилы, который в сих странах за бога почитаем был, пока еще не было христианского благочестия, а иные праздник сей называют игрищем». Имеется описание праздника у белорусов: собирались девушки, выбирали из своей среды одну, наряжали в белое, на голову клали венок, в правую руку давали череп (символ «побежденной зимы»), в левую — пучок ржаных колосьев (символ «плодородия земли»), сажали на белого коня («юный всадник» — бог солнечного света), а сами

становились вокруг и пели песни в честь Ярилы. Нечто подобное происходило и в центральной России. Островский в «Снегурочке» изображает Ярилу «в виде молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человеческая, в левой — ржаной сноп».

О костромских «Яриловках», их исторических корнях драматургу много рассказывал дядя, краевед и историк Павел Федорович Островский, а в первые наезды в Щелыково ему и самому доводилось наблюдать праздники Ярилы в окрестностях усадьбы и, возможно, в Кинешме. Там они приурочивались к Всехсвятскому заговению, устраивались в роще на Кинешемке и сопровождались обрядами и играми. Ярилины гулянья в Ки-нешемском уезде прекратились только с середины XIX в., память же о них сохранялась и позднее. «Воскресенье (Ярилин день)», — отметил драматург в дневнике 11 июня 1867 г. Может быть, понаблюдав в этот раз веселый народный праздник, он и решил приступить к написанию весенней сказки «Снегурочка». «Пьесы я задумал две, — сообщает он вскоре жене, — не знаю, за которую прежде примусь (вторая — сказка «Иван-царевич» — В. Б.), но во всяком случае в деревне одну какую-нибудь кончу».