Публий Назон - Элегии и малые поэмы Страница 12

I

        Я и это писал, уроженец края пелигнов.

        Тот же Овидий, певец жизни беспутной своей.

        Был то Амура приказ. Уходите, строгие жены, —

        Нет, не для ваших ушей нежные эти стихи.

5     Пусть читает меня, женихом восхищаясь, невеста

        Или невинный юнец, раньше не знавший любви.

        Из молодежи любой, как я, уязвленный стрелою,

        Пусть узнает в стихах собственной страсти черты

        И, в изумленье придя, «Как он мог догадаться, — воскликнет. —

10   Этот искусник поэт — и рассказать обо мне?»

        Помню, отважился я прославлять небесные брани.

        Гигеса с сотнею рук — да и, пожалуй бы, смог! —

        Петь, как отмстила Земля и как, на Олимп взгроможденный,

        Вместе с Оссой крутой рухнул тогда Пелион.[26]

15   Тучи в руках я держал и перун Юпитера грозный, —

        Смело свои небеса мог бы он им отстоять!..

        Что же? Любимая дверь заперла… И забыл я перуны.

        Сам Юпитер исчез мигом из мыслей моих.

        О Громовержец, прости! Не смогли мне помочь твои стрелы:

20   Дверь запертая была молний сильнее твоих.

        Взял я оружье свое: элегии легкие, шутки:

        Тронули строгую дверь нежные речи мои.

        Могут стихи низвести луну кровавую с неба,

        Солнца белых коней могут назад повернуть.

25   Змеи под властью стихов ядовитое жало теряют,

        Воды по воле стихов снова к истокам текут.

        Перед стихом растворяется дверь, и замок уступает,

        Если он накрепко вбит даже в дубовый косяк.

        Что мне за польза была быстроногого славить Ахилла?

30   Много ли могут мне дать тот или этот Атрид,

        Муж, одинаковый срок проведший в боях и в скитаньях,

        Или влекомый в пыли Гектор, плачевный герой?

        Нет! А красавица та, чью прелесть юную славлю,

        Ныне приходит ко мне, чтобы певца наградить.

35   Хватит с меня награды такой! Прощайте, герои

        С именем громким! Не мне милостей ваших искать.

        Лишь бы, красавицы, вы благосклонно слух преклонили

        К песням, подсказанным мне богом румяным любви.

IV

        Я никогда б не посмел защищать развращенные нравы,

        Ради пороков своих лживым оружьем бряцать.

        Я признаюсь — коли нам признанье проступков на пользу.

        Все я безумства готов, все свои вины раскрыть.

5     Я ненавижу порок… но сам ненавистного жажду.

        Ах, как нести тяжело то, что желал бы свалить!

        Нет, себя побороть ни сил не хватает, ни воли…

        Так и кидает меня, словно корабль на волнах!..

        Определенного нет, что любовь бы мою возбуждало,

10   Поводов сотни — и вот я постоянно влюблен!

        Стоит глаза опустить какой-нибудь женщине скромно, —

        Я уже весь запылал, видя стыдливость ее.

        Если другая смела, так, значит, она не простушка, —

        Будет, наверно, резва в мягкой постели она.

15   Встретится ль строгая мне, наподобие суровых сабинок. —

        Думаю: хочет любви, только скрывает — горда!

        Коль образованна ты, так нравишься мне воспитаньем;

        Не учена ничему — так простотою мила.

        И Каллимаха стихи для иной пред моими топорны, —

20   Нравятся, значит, мои, — нравится мне и она.

        Та же и песни мои, и меня, стихотворца, порочит, —

        Хоть и порочит, хочу ей запрокинуть бедро.

        Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, —

        Гибкою станет она, ласку мужскую познав.

25   Сладко иная поет, и льется легко ее голос, —

        Хочется мне поцелуй и у певицы сорвать.

        Эта умелым перстом пробегает по жалобным струнам, —

        Можно ли не полюбить этих искуснейших рук?

        Эта в движенье пленит, разводит размеренно руки,

30   Мягко умеет и в такт юное тело сгибать.

        Что обо мне говорить — я пылаю от всякой причины, —

        Тут Ипполита возьми: станет Приапом[27] и он.

        Ты меня ростом пленишь: героиням древним подобна, —

        Длинная, можешь собой целое ложе занять.

35   Эта желанна мне тем, что мала: прельстительны обе.

        Рослая, низкая — все будят желанья мои.

        Эта не прибрана? Что ж, нарядившись, прекраснее станет.

        Та разодета: вполне может себя показать.

        Белая нравится мне, золотистая нравится кожа;

40   Смуглой Венерой и той я увлекаюсь подчас.

        Темных ли пряди кудрей к белоснежной шее прильнули:

        Славою Леды была черных волос красота.

        Светлы они? — но шафраном кудрей Аврора прельщает…

        В мифах всегда для меня нужный найдется пример.

45   Юный я возраст пеню, но тронут и более зрелым:

        Эта красою милей, та подкупает умом…

        Словом, какую ни взять из женщин, хвалимых в столице,

        Все привлекают меня, всех я добиться хочу!

VI

        Днесь попугай-говорун, с Востока, из Индии родом.

        Умер… Идите толпой, птицы, его хоронить.

        В грудь, благочестья полны, пернатые, крыльями бейте,

        Щечки царапайте в кровь твердым кривым коготком!

5     Перья взъерошьте свои; как волосы, в горе их рвите;

        Сами пойте взамен траурной длинной трубы.

        Что, Филомела, пенять на злодейство фракийца-тирана?[28]

        Много уж лет утекло, жалобе смолкнуть пора.

        Лучше горюй и стенай о кончине столь редкостней птицы!

10   Пусть глубоко ты скорбишь, — это давнишняя скорбь.

        Все вы, которым дано по струям воздушным носиться,

        Плачьте! — и первая ты, горлинка: друг он тебе.

        Рядом вы прожили жизнь в неизменном взаимном согласье,

        Ваша осталась по гроб долгая верность крепка.

15   Чем молодой был фокидец Пилад для аргосца Ореста,

        Тем же была, попугай, горлинка в жизни твоей.

        Что твоя верность, увы? Что редкая перьев окраска,

        Голос, который умел всяческий звук перенять?

        То, что, едва подарен, ты моей госпоже полюбился?

20   Слава пернатых, и ты все-таки мертвый лежишь…

        Перьями крыльев затмить ты хрупкие мог изумруды,

        Клюва пунцового цвет желтый шафран оттенял.

        Не было птицы нигде, чтобы голосу так подражала.

        Как ты, слова говоря, славно картавить умел!

25   Завистью сгублен ты был — ты ссор затевать не пытался.

        Был от природы болтлив, мир безмятежный любил…

        Вот перепелки — не то; постоянно друг с другом дерутся,[29] —

        И потому, может быть, долог бывает их век.

        Сыт ты бывал пустяком. Порой из любви к разговорам,

30   Хоть изобилен был корм, не успевал поклевать.

        Был тебе пищей орех или мак, погружающий в дрему,

        Жажду привык утолять ты ключевою водой.

        Ястреб прожорливый жив, и кругами высоко парящий

        Коршун, и галка жива, что накликает дожди:

35   Да и ворона, чей вид нестерпим щитоносной Минерве,[30] —

        Может она, говорят, девять столетий прожить.

        А попугай-говорун погиб, человеческой речи

        Отображение, дар крайних пределов земли.

        Жадные руки судьбы наилучшее часто уносят,

40   Худшее в мире всегда полностью жизнь проживет.

        Видел презренный Терсит погребальный костер Филакийца;[31]

        Пеплом стал Гектор-герой — братья остались в живых…

        Что вспоминать, как богов за тебя умоляла хозяйка

        В страхе? Неистовый Нот в море моленья унес…

45   День седьмой наступил, за собой не привел он восьмого, —

        Прялка пуста, и сучить нечего Парке твоей.

        Но не застыли слова в коченеющей птичьей гортани.

        Он, уже чувствуя смерть, молвил: «Коринна, прости!..»

        Под Елисейским холмом есть падубов темная роща;

50   Вечно на влажной земле там зелена мурава.