Пять поэм - Низами Гянджеви Страница 27

Выезд Хосрова на охоту

Был весел день. Хосров, в час утренней молитвы, Поехал по местам, пригодным для ловитвы. Всем любовался он, стрелял зверей, и вот Селенье вдалеке веселое встает. И тут над розами зеленого покрова Раскинут был ковер велением Хосрова. Пил алое вино на травах он, и, глядь, — Златая роза [122]вдаль уж стала уплывать. Вот солнце в крепости лазоревой на стены Взнесло свой желтый стяг. Но быстры перемены: Оно — бегущий царь — алоэ разожгло. [123] Раскрыло мрак шатра, а знамя унесло. И под гору оно коня, пылая, гнало, Мечами небосвод, ярясь, полосовало. Но, ослабев, ушло, ушло с земли больной И свой простерло щит, как лотос, над водой. В селении Хосров потребовал приюта. Для пира все собрать пришла теперь минута. Он тут среди друзей ночную встретил тень, Пил яркое вино, ночь обращая в день. Под органона гул — о, звуков преизбыток! — Пил аргаванный он пурпуровый напиток. Во фляге булькал смех. Была она хмельна. И сыну царскому с ней было не до сна. С зарей Хосровов конь — безудержный по нраву — Меж чьих-то тучных трав был схвачен за потраву. А гурский нежный раб, [124]всем услаждавший взгляд, Через ограду крал незрелый виноград. И вот лишь солнце вновь над миром засияло И ночи голову от тела дня отъяло, — Уж кое-кто из тех, что носят яд в устах, Умчались во дворец, и там услышал шах, Что беззаконие свершил Хосров, что, верно, Ему не страшен шах, что шепот будет скверный. Промолвил шаханшах: «Не знаю, в чем вина». Сказали: «Путь его — неправедность одна. И для его коня не создана ограда, И раб его желал чужого винограда. И на ночь бедняка лишил он ложа сна, И арфа звонкая всю ночь была слышна. Ведь если бы он был не отпрыск шаханшаха, — Он потерял бы все, наведался бы страха. Врач в длань болящего вонзает острие, А тело острием он тронет ли свое?» «Меч тотчас принести!» — раздался голос строгий, И быстрому коню немедля рубят ноги, А гурского раба владельцу лоз дают, — Сок розы сладостной в поток соленый льют. Оставили в жилье, где пили в ночь охоты, Как дар, Хосровов трон искуснейшей работы. Арфисту ногти — прочь, чтоб голос арфы смолк, А с арфы смолкнувшей сорвать велели шелк. [125] Взгляни — вот древний суд, для всех неукоснимый, Суд, даже над своей жемчужиной творимый. Где ж правосудье днесь великое, как рок? Кто б сыну в наши дни подобный дал урок? Служил Ормуз огню. Свое забудем чванство! Ведь нынешних времен постыдно мусульманство. Да, мусульмане мы, а он — язычник был. Коль то — язычество, в чем мусульманства пыл? Но слушай, Низами, пусть повесть вновь струится: Безрадостно поет нравоучений птица.

Хосров со старцами идет к своему отцу

Когда Хосров Парвиз увидел свой позор, Он призадумался, его померкнул взор. Он понял: для себя он в прошлом не был другом. Он понял: прав отец — воздал он по заслугам. Все дело рук своих! И вот руками он Бил голову свою, собою возмущен. Двум старцам он сказал, не ощущая страха: «Ведите кипарис к престолу шаханшаха. Быть может, вашему заступничеству вняв, Шах снизойдет ко мне, хоть я и был неправ». И саван он надел [126]и поднял меч — и в мире, Как в Судный день, шел плач, звуча все шире, шире. С мольбою старцы шли. Смотря смиренно вниз, Подобно пленнику, за ними шел Парвиз. Лишь к трону подошли, — не умеряя стона, В прах, грешник горестный, царевич пал у трона. «Так много горести, о шах, мне не снести! Великим будь — вину ничтожному прости. Юсуфа не считай ты виноватым волком. [127] Он грешен, но он юн, он свет не понял толком. Ведь рот мой в молоке, и все мне в мире вновь. Что ж мощный лев испить мою желает кровь? Пощады! Я — дитя! Сразит меня кручина, Не в силах вынести Я гнева властелина! Коль провинился я — вот шея, вот мой меч. Тебе — разить, а мне — сраженным наземь лечь. Я всякий гнет снесу на перепутьях жизни, Лишь только б царственной не внять мне укоризне». Так молвил чистый Перл и начал вновь стенать. И голову свою склонил к земле опять. Покорность мудрая толпу людей сразила, И вновь раздался плач — его взрастала сила, — И вопли понеслись, как шум листвы в ветрах, И жало жалости почуял шаханшах. Он видит: сын его, хоть молод он и нежен, Уж постигает путь, что в мире неизбежен. Он, для кого судьба не хочет вовсе зла, Сам хочет одного — чтоб скорбь отца прошла. Подумай: как с тобой поступит сын, — он то же Увидит от того, кто всех ему дороже. Для сына ты не будь истоком зла и мук, Преемником ему ведь твой же будет внук. И на сыновний лик склонился взор Ормуза. Он понял: сын ему — целенье, не обуза. Он благороден, мудр, и как не разгадать, Что божия на нем почила благодать. Целуя сына в лоб, обвив его руками, Ормуз повелевать велит ему войсками. Когда, сойдя с крыльца, на двор ступил Хосров, Мир засиял опять: с него упал покров. Гадал Хосровов лик — он был для взоров пиром, — Дано ли в будущем сиять ему над миром?