Беседа с папским легатом, диалог с иудеем, и другие сочинения - Иоанн Кантакузин Страница 12

над нами силы, т. е. небесные, и вот это самое зримое мироздание. А что, казалось бы, общего между небом и землей; между водой и огнем; легким, стремящимся вверх воздухом, и тяжелой, тянущей вниз землей? И между другим и прочим с противоположными друг другу качествами? Однако же все до крайности, по закону природы, противоречивое и ведущее друг с другом непрерывную междоусобную войну, т. е. жар и холод, суша и влага, благодаря внушенным им от Всемогущего миру и дружбе, сосуществуют немятежно и несмесно, и длится всеобщая согласованность и любовь. И все, словно в твердой и неизменной державе, пребывает во взаимном мире и покое. Стало быть, и миром и любовью Бог именуется[86] (ср.: Еф. 2,14; Ин. 4,8.16) в качестве подателя и первопричины оных. Что же Он такое по Своей сути — относительно чего ты только что недоумевал — так этого не только никто из всех здешних[87] не в силах доказать, но и господствует среди всех одно и то же мнение, что даже первые из ангелов, т. е. херувимы и серафимы, не знают, что же такое Бог. Не так ли точно и ты думаешь, Ксен?

Ксен: Точно так.

Император: Не следует ли тогда вернуться к тому, что я тебе посоветовал вначале: смотреть, как бы почитая себя ревнителем прекрасного, не оказаться его противником и не забыть истинную и сущую, т. е. Божию, любовь, удалившись от добра куда-нибудь слишком далеко?

Ксен: Если ты, царь, считаешь, что я прожил жизнь недостойно заповедей Божиих, замарал душу многочисленными преступлениями и потому отпал от Бога, то я не буду и пытаться говорить дальше, зная, что как гражданин я не заслужил ни малейшего наказания. Если же ты имеешь в виду заблуждение в вероисповедании и дурной образ мыслей, так как люди христианского вероисповедания обычно много говорят против нас наобум, — то я лично никогда не смогу согласиться с твоим мнением. Я скорее предпочту, будь это возможно, десять тысяч раз умереть, чем признать другой закон более благочестивым и превосходящим тот, который дан мне от Бога. Ведь если вы, сыны язычников, а скорее разнородная смесь языков, что и сами вы говорить не стесняетесь, к тому же будучи необрезанными, не соблюдая ни субботних предписаний, ни опресноков, не справляя установленных праздников и откровенно глумясь над законом Божиим, непоколебимо уверены, что ваш культ лучше, то как же нам, гордящимся Авраамом как предком, Моисеем как учителем и нерушимо блюдущим все упомянутое, не почитать себя более правоверными, чем вы? Что же мне более всего кажется странным, — что вы посягаете называть себя израильтянами и сынами Авраама (см.: Гал. 3, 7).

Император: Эти вопросы давай немного отложим. Сейчас же вот что скажи мне: ты еврей или иудей, а также саддукей или фарисей?

Ксен: То, что фарисеи, одним из которых я и сам являюсь, во многом отличаются от саддукеев, всем очевидно. Между евреем же и иудеем, считаю — если ты не скажешь, в чем она, — нет никакой разницы.

Император: У разумного, Ксен, и неразумного общий род — живое. Разница же та, что одно неразумное, а другое — разумное. У лиц же, в свою очередь, общее — наделенность разумом, разница же у них — как у Илии, Иеремии и Исаии. Подобно этому также и у всех ваших колен общим является имя «еврей», поскольку все они восходят к Еверу, а собственным каждого — имя его патриарха. Ведь левитами мы называем от Леви, вениамитянами — от Вениамина, иудеем — от Иуды, и других подобным же образом. Так же и ты думаешь или иначе?

Ксен: Именно так и не иначе. Я-то, насколько слышал о своих предках, происхожу из колена Иуды и согласно твоему объяснению, царь, назовусь, пожалуй, иудеем.

Император: Что у вас давно все перепуталось: и точный смысл, и устройство колен, и другое — всякий, думаю, скажет, даже если не скажешь ты. Но прежде ответь мне на мой вопрос.

Давай предположим, что по какой-либо приключившейся надобности ты прибыл в Рим и живешь там. Затем два каких-нибудь твоих единоверца в один прекрасный день попали в такие же обстоятельства и оба пришли в Рим, один — из Испании, другой — с Пелопоннеса, из одного с тобой отечества и рода. Разве, минуя того, что из Испании, ты не подошел бы к соотечественнику и родственнику, расспрашивая его, в порядке ли твои домашние дела, жива ли семья и цело ли имущество?

Ксен: Именно так, и слов нет.

Император: Стало быть, это так, и ты сам согласен, что одного человека из многих по причине родства ты бы так благосклонно и с готовностью принял, и радушно приветствовал, и расспрашивал бы его, а на того, что из Испании, не обратил бы никакого внимания. И ты бы так поступил при том, что это сопряжено было бы с совершенно незначительным убытком или прибытком, — и то лишь в отношении тела, ибо души ничто бы не касалось. Почему же, в конце концов, слыша столь много и от столь многих, что дела Мессии необыкновенны и сверхъестественны, что уверовавшие в Него спасутся и обретут рай, который праотец наш, преступив заповедь, потерял, и что неуверовавшие будут преданы неугасимому огню, ты, будучи к тому же из одного с Христом колена, ибо ты как раз из колена Иуды, не обращаешь на Него никакого внимания, даже не выясняя, так ли обстоит дело, и так жалко блуждаешь вокруг, ничем, за малым исключением, не отличаясь от бессловесных? Хотя, если бы тебе случилось быть вполне одним каким-нибудь из бессловесных, ты подлежал бы небольшому наказанию, а скорее и вовсе никакому, ибо таковые на суд не идут. Тот же, кто погрешил в отношении спасения собственной души, обязательно будет подвергнут обещанным бесконечным мукам.

Ксен: Я думаю, царь, что с твоей стороны будет справедливо извинить меня, если, в силу требования логической связности разговора, я скажу нечто более опрометчивое. Ведь если вы полагаете, что мы, происходящие от Авраама, Исаака и Иакова и хранящие Закон, данный через Моисея от Бога, будем изгнаны на муки, что же тогда скажем мы о вас? Каким карам сочтем достойными вас, сынов безбожников и нечестивцев, глумящихся над установленными Богом через божественного Моисея заповедями и по сю пору сохраняющих кое-какие следы давнишнего идолопоклонства? Ибо разве это не настоящее идолопоклонство — поклоняться написанным на стенах и на досках людям, а вернее —