Славянская хроника - Гельмольд Страница 23

начался такой раскол церкви господней, какого от древних времен не было. Те, которые считались самыми совершенными, столпами храма божьего, присоединились к Григорию. Остальные, которых побуждал страх перед императором или милость его, последовали за Вибертом, иначе Клеменсом. И такой раскол продолжался 25 лет. Когда Григорий умер, преемником его стал Дезидерий, после него Урбан, затем Пасхалий[355]. И все они, пребывая у королей Франции, Сицилии и Испании, защищавших католическую сторону, присуждали императора с его папой к отлучению от церкви.

Восстановив после поражения опять свои силы, саксы поставили у себя королем некоего Германа, по прозвищу Клюфлёх[356], и возобновили войну против императора Генриха. Когда новый государь саксов, дважды одержав победу, вступал победителем в одну крепость, по чудесному соизволению божьему случилось, что ворота сорвались с петель и раздавили короля со многими людьми.

Так попытка саксов оказалась бесплодной. Больше они не отваживались ни себе нового короля ставить, ни оружия поднимать против императора Генриха, видя, что с благословения и разрешения божественной воли королевство сохраняется за ним.

31. О ПОСЛАНИИ МОНАХА ПЕТРА

В последние дни [правления] Генриха старого[357] произошло событие, достойное упоминания и сохранения в памяти потомков. А именно: некий Петр, испанец по происхождению, монах по призванию[358], вступив в пределы Римской империи, начал проповедовать по всему государству, увещевая народы идти в Иерусалим (1196), чтобы освободить святой город, находившийся в руках язычников. При этом он показывал спустившееся, как он утверждал, с неба послание, в котором [было написано], что времена народов исполнились и город, угнетаемый язычниками, должен быть освобожден. И тогда властители всех стран, епископы, герцоги, префекты, рыцари и плебеи, аббаты и монахи под предводительством храбрейшего Готфрида[359] предприняли поход в Иерусалим и, полагаясь на помощь божью, захватили Никею, Антиохию[360] и многие [другие] города, находившиеся во власти язычников. И, двигаясь оттуда дальше, они освободили из рук язычников [и] святой город[361]. И с тех пор начала здесь шириться слава господня, и народы земные поклоняются господу в месте, где ступали ноги его.

32. НИЗЛОЖЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ГЕНРИХА

По истечении этих дней умер Виберт, иначе Клеменс, и прекратился раскол, и вернулась вся церковь к Пасхалию, и стало «едино стадо и един пастырь»[362]. И когда Пасхалий утвердился на престоле, он приказал всем епископам и служителям католической веры отлучить императора от церкви. Этот приговор оказал такое действие, что государи, собравшись на сейм, постановили отобрать корону у Генриха и передать ее сыну его, носящему то же имя. Он же уже давно был по просьбе отца выдвинут ему в преемники[363].

Итак, посланные государями [епископы] могонтский, колонский, вормский[364] пришли к королю[365], который находился тогда в небольшом дворце Ингелисгейме[366] (1105), и передали ему от их имени повеление, говоря: «Вели отдать нам корону, перстень, порфиру и [все] остальное, что относится к [знакам] императорского достоинства и должно быть передано твоему сыну». Когда он спросил (1196[367]) о причине своего низложения, они ответили: «Зачем ты спрашиваешь о том, что ты сам лучше знаешь? Ты помнишь, как в течение многих лет страдала по твоей вине вся церковь в заблуждениях великого раскола? Как ты выставлял на продажу епископства, аббатства и все церковные должности, так что при установлении епископа отсутствовала всякая возможность свободного избрания, а [соблюдался] один лишь денежный расчет? За эти и другие дела постановила апостольская власть при единодушном согласии государей не только лишить тебя престола, но и отлучить от церкви». На что король сказал: «Вы говорите, что мы продавали церковные должности за деньги. В вашей власти приписывать нам такое преступление. Но скажи, о могонтский епископ, скажи, заклинаю тебя именем вечного бога, что мы взыскали или получили [от тебя], когда поставили тебя в Могонтии? Или ты, епископ колонский, призываем в свидетели совесть твою, что дал ты нам за престол, который по нашей милости ты занимаешь»? Когда они признали, что никаких денег за это дело не было ни дано, ни получено, король сказал: «Хвала богу, что хоть в этой части обнаружена наша честность. А ведь эти две должности — самые, выдающиеся и могли принести большие доходы нашей казне. Наконец, епископ вормский. Как он был принят нами, до чего вознесен! Чем мы при этом руководствовались, расположением ли к нему или расчетом, — это ни для вас, ни для него самого не тайна. Достойную же благодарность воздаете вы за наши милости. Не будьте, прошу вас, соучастниками тех, кто поднял руку против господина и короля своего, нарушил веру и присягу. Вот мы уже слабеем, и недолго осталось жить нам, изнуренным старостью и трудами. Держитесь же спокойно и не дайте славе нашей завершиться позором. Если, как вы говорите, нам надлежит совсем уйти, и это решение твердо, то пусть (1105) будет назначен суд, пусть установят любой день для него; и если сейм постановит, мы собственными руками передадим корону нашему сыну. Мы настоятельно требуем созыва генерального сейма».

Когда они начали против этого возражать и говорить, что поручение, ради которого посланы, выполнят непременно, король, удалившись от них на короткое время, обратился за советом к верным [приверженцам]. И, видя, что послы прибыли в сопровождении войска и что сопротивляться невозможно, он велел принести себе королевские одежды, облачился в них и, воссев на троне, обратился к послам, говоря: «Эти знаки императорского достоинства вручены мне по милости царя вечного и по единодушному выбору князей империи. Господь, который возвел меня по соизволению своему на такую вершину, может сохранить мне то, что дал, и удержать руки ваши от предпринятого намерения. Поэтому нам, лишившимся войска и оружия, следует крепче положиться на помощь божью. Занятые до сих пор внешними войнами, мы всегда твердо и ревностно стояли на страже нашей [страны], избегая при поддержке божьей военных потерь то благоразумием, то доблестью в сражениях. Об этой же внутренней беде мы не подозревали, а поэтому не принимали мер предосторожности против нее. Ибо кто бы мог поверить, чтобы такое беззаконие появилось в христианском мире, чтобы принесенную государю присягу верности нарушали, сына возбуждали против отца, чтобы, наконец, никакой благодарности за [оказанные] милости и никакого почтения за доброе отношение не проявляли. Императорская власть даже по отношению к врагам имеет обыкновение соблюдать правила благопристойности и тем, которые должны быть обречены на изгнание или осуждены, не отказывает