Джон Мильтон - Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец Страница 76

ЭПИГРАММЫ[583]

На пороховой заговор

Фокс, посягая на жизнь короля и всех лордов британских,Ты лицемерно решил — иль я не понял тебя? —Выказать кротость отчасти и делом лжеблагочестивымХоть для виду смягчить мерзостный умысел свой.Вот почему вознамерился на колеснице из дымаИ языков огня ты их поднять до небес.Словно пророка,[584] который был некогда пламенным вихремВ рай с иорданских полей, Парке назло,[585] унесен.

На него же

Уж не мечтал ли ты, зверь, в берлоге своей семихолмной[586]Этим путем короля на небеса вознести?Коль от кумира, которому служишь ты, польза такая,Просим тебя мы услуг впредь не оказывать нам,Ибо и без твоего сатанинского взрыва Иаков,С жизнью простясь, воспарил к звездам в назначенный час.Лучше свой порох истрать на идолы и на монахов,Толпы которых сквернят впавший в язычество Рим:Ведь, не взорвавшись, они вовеки не смогут поднятьсяВверх по тропе, что ведет нас от земли к небесам.

На него же

Вздором смешным почитал Иаков чистилища пламя,[587]Через которое в рай якобы входит душа.Десятирогая гидра с тройною латинской тиарой,[588]Слыша насмешки его, так пригрозила ему:«Вышутил ты мои таинства, веру мою презираешь,Помни, британец: тебе этого я не прощу,И, коль под куполом звездным тебе предназначено место,Лишь через пламя к нему путь ты проложишь себе».О, сколь угрозы чудовища были от истины близки!Миг промедленья — и стать делом могли бы слова,И над столицей взметнулось бы адское пламя волною,В небо на гребне своем прах короля унося.

На него же

Фурий на короля натравливал Рим нечестивый,Всюду грозился его Стиксу и Орку обречь;[589]Ныне ж его вознести мечтает до звездного неба,Чтобы он в воздух взлетел выше жилища богов.

Изобретателю пороха

По неразумию древние так восхваляли титана,[590]Чьим раченьем с небес людям огонь принесен:Тот, кто громовый трезубец сумел у Юпитера выкрасть,Бо́льшую славу стяжал, чем Япетид Прометей.

Певице-римлянке Леоноре[591]

К каждому — помните, люди! — приставлен с рожденья до смертиНекий ангельский чин, чтобы его охранять.Но, Леонора, ты взыскана большею честью: мы чуем,Внемля тебе, что господь рядом витает с тобой.Да, сам господь, с небес низлетев, непостижный свой голос,Преображающий нас, в горло влагает твоеИ приучает тем самым заранее к звукам бессмертным,Исподволь и не спеша, смертные наши сердца.Всюду бог и во всем, но хранит он об этом молчаньеИ лишь в пенье твоем близость свою выдает.

Ей же

Тезкой твоею пленясь, другой Леонорой, ТоркватоБыл когда-то с ума страстью своею сведен.[592]Бедный поэт! Сколь счастливей он был бы, лишившись рассудка,Из-за тебя в наши дни: он услыхал бы тогдаПенье твое пиэрийское[593] под материнскую лиру,Струны которой от сна длань пробуждает твоя.И хоть от муки глаза у него из орбит выступали,Как у Пенфея,[594] и он, бредя, сознанье терял,Это смятение чувств, исступление это слепоеТы бы в нем уняла голосом нежным своим,И, успокоив его, ему возвратила бы разумПесня твоя, что сердца трогает, движет, целит.

Ей же

Зря, легковерный Неаполь, бахвалишься ты алтарями,Что воздвигаются в честь Ахелоиды[595] тобой;Зря утверждаешь, что с пышностью предал земле Партенопу,После того как она бросилась в море со скал.Эта сирена жива, но шумный прибой ей наскучилИ Позилиппо[596] она переменила на Тибр,Где стяжала любовь и восторг обитателей Рима,Смертных, равно как богов, пеньем пленяя своим.

ИТАЛЬЯНСКИЕ СТИХИ[597]

Перевод с итальянского.

"Кто холоден к тебе, чьей красотой…"

Кто холоден к тебе, чьей красотойВ долине Рено горды без предела,Чье имя край окрестный облетело,[598]Тот — человек ничтожный и пустой.

Всех женщин ты затмила чистотой,И прелестями (о которых смелоСкажу: они — Амура лук и стрелы),И разумением, и добротой.

Чарует слух твой разговор, а пеньеСпособно даже камни взволновать,И слышать дивный голос твой опасно

Нам, не достойным звук его впивать:Ведь там, где вспыхнет искра восхищенья,Не может не заняться пламень страстный.

"Как холит ею встреченный в горах…"

Как холит ею встреченный в горахЦветок долин пастушка молодая,Его перед закатом поливая,Чтоб он на скудном грунте не зачах,

Так и чужой язык в моих устахРачением твоим, Любовь благая,Расцвел еще пышней, чем речь родная,И стал я милой петь хвалу в стихах,

Которые оценят здесь, на Арно,[599]Но не поймет на Темзе мой народ.Пускай же, словно в почве благодарной,В моей груди привьется и взрастет

То семя, что заронено чудесно,Туда тобой, садовницей небесной.

Канцона

Терплю насмешки здесь я вновь и вновьОт юношей влюбленных и от дамЗа то, что воспевать в стихах решаюсьНа чужестранном языке любовь.«Скинь, — мне они бросают, потешаясь, —С плеч непосильный груз и по волнамПлыви к иным, знакомым берегам,Где ждут тебя шумливые дубравы,В тени которых славаВенок бессмертья для твоих кудрейУже сплетает из листвы зеленой».Но я словами госпожи моейОтвечу им в конце своей канцоны:«Пиши на нашем языке родном,Затем что говорит Любовь на нем».

"Не знаю, Диодати, как я мог…"

Не знаю, Диодати[600], как я могТак измениться за одно мгновенье,Чтобы к Любви, внушавшей мне презренье,Неосторожно угодить в силок.

Пусть ни златых кудрей, ни алых щекУ милой нет, зато ее движенья —Достоинства и неги воплощенье,А взор меня, как молния, обжег.

Язык любой страны иноплеменнойВ ее устах способен слух пленять;Когда же запоет она, сирена,Не тщусь я даже уши залеплять[601] —

Ведь в пении ее так много пыла,Что воск оно немедля б растопило.

"Глаза у вас — два солнца, от огня…"

Глаза у вас — два солнца, от огняКоторых меркнет взор мой ослепленный:Ведь в Ливии, жарою истомленной, —И то не так палит светило дня.

Во мне клокочет, грудь мою тесня,Какой-то пар, сухой и раскаленный —Хоть вздохом бы назвал его влюбленный,Слов, чтоб его назвать, нет у меня.

Днем, госпожа, он заперт, как в темнице,А если ночью вырвется порой,То сразу остывает и ресницыМне жжет соленой ледяной росой,

И вас, моя заря, от мук рыдая,Без сна я до рассвета ожидаю.

"Я, госпожа, так юн, так прост подчас…"

Я, госпожа, так юн, так прост подчас,Что лучше уж признаюсь откровенно:Да, сердце вам я посвятил смиренно.Оно, конечно, недостойно вас,

Но, — в чем и убеждался я не раз, —Не грубо, не коварно, не надменно,К добру не глухо, в чувствах неизменно,В житейских бурях твердо, как алмаз,

Не чуждо музам и высоким даромСлагать певучий стих наделено,И равнодушно к зависти стоокой,

И низкой лестью не уязвлено,И только там чувствительно к ударам,Где в нем сидит стрела Любви жестокой.

L'ALLEGRO. IL PENSEROSO[602]