Беседы о Третьем Элементе - Яков Романович Равиц Страница 17

Теперь возьмем бег на 100-метровую дистанцию. Здесь точность в секунду не годится, потому что борьба идет за десятые и сотые доли. Нам понадобится особо точный секундомер и хорошая реакция. Летучая мышь видит реальность при помощи эхолокации, она испускает звук и измеряет время, прошедшее до его отражения. Но ей нужна точность до сантиметров, иначе она не впишется в поворот, врежется в дерево и останется без зубов. Это уже тысячные доли секунды, называемые миллисекундами.

Существуют процессы, которые требуют точности до микро- и пикосекунд, но предела этому нет. Любое значение на Светлой стороне представляет из себя число с бесконечным количеством знаков после запятой. И при измерении, выполненном с конечной точностью, мы всегда отрежем и выкинем именно тот кусок, что уходит в бесконечность. Возможно, оно нам не слишком-то и надо — измерять до, извините, «стопятьсотого» знака после запятой. Но, на минуточку, выкидывая бесконечность, мы выкидываем целую Вселенную. Не слишком ли беспечно — разбрасываться Вселенными налево и направо?

Цена переправы аналогового сигнала со Светлой стороны на Темную — одна Вселенная. Вы и сами понимаете, что простому смертному, даже если он сказочно богат, такая стоимость не по карману. Только демон, обладающий сверхспособностью, сможет ее уплатить и пронести сообщение через границу, и такие демоны обитают в измерительных приборах.

В момент измерения аналоговый сигнал превращается в дигитальный, читаемый только в точках, где проходит сеточка координат, благодаря которой он получает возможность быть закодированным в сообщении и существовать на Темной стороне.

В измерительных приборах мы всегда призываем подобных демонов. Они малые (и милые) и очень дружелюбные создания, поэтому даже человек, не обученный основам магии, способен их легко приручить и подчинить. Предположим, что мы решили измерить температуру старым добрым ртутным термометром. Мы зажимаем его под мышкой, и ртутный столбик начинает медленно ползти вверх.

Мы можем описать высоту столбика словами «выше» и «ниже», но это недостаточно точно, поэтому сзади ртутного столбика мы создаем шкалу с цифрами и по этой шкале считываем результат измерения. Мы получили 36,6. Это прекрасная, нормальная для здорового человеческого тела, температура. Нашему ручному демону не составит труда пронести ее между Светлой и Темной сторонами.

Напоследок мне хотелось бы вернуться к вопросу о природе информации на Светлой стороне, но это уже область философии, входить в которую до обеда я не вправе. Это нарушение обычаев предков, и первый же встретившийся нам на пути древний грек или иудей отвинтит мне за это голову и книга будет завершена.

Для обеда мы еще не прошли достаточное расстояние, но давайте остановимся на чашку чая. Это даст мне право хотя бы поделиться своими соображениями. Заварим ароматный цейлонский чай и не пожалеем заварки, а чтобы облагородить природную горечь напитка, возьмем вприкуску ложку меда. Прекрасно, теперь я могу пофилософствовать. Да, так о чем это я…

5. Идеализм, материализм

Итак, на границе Темной стороны информация есть результат измерения сигнала, содержимое которого становится доступным для нашего восприятия только после того, как наши сенсорные системы превращают присущую ему бесконечность в число. Такие числовые значения мы называем данными. Они всегда дискретны, потому что при кодировании должны уместиться в конечном объеме, а значит — быть представленными с конечной точностью и лишенными беспредельного.

Нервные клетки сетчатки способны закодировать полученные данные в сообщение. Но перед тем, как информацию закодировать, ее все же надо как-то и откуда-то получить. Воспринимаемая нами информация о горной гряде берется в разломах, трещинах, гранях и оттенках поверхности. Если бы поверхность была совершенно однородна и слита с фоном, то мы бы ничего не увидели и, соответственно, ничего бы не узнали. То есть, будучи беспредельными, феномены физического мира, в то же время должны нести в себе различия.

Представление о разломе между двумя скалами, или расселины, можно назвать знанием. Получив знание об еще одной расселине, мы начинаем понимать, что за всем этим что-то стоит, и получаем понятие об явлении или феномене. Присутствие феномена означает, что трещина на скале сама по себе не является первопричиной, это следствие каких-то более глубинных процессов. Можно сказать, что наше знание есть отображение этих природных феноменов, а понимание — этих глубинных процессов.

Вопрос о первоисточнике и первопричине феноменов объективной реальности далеко не ясен, и философы по этому вопросу довольно полярны. Существуют две сильные теории, а посередине между ними — ничья земля, в которой позволено встречаться физикам и мистикам.

Философы Платоновской школы выдвинули первую сильную теорию, которая утверждает, что вещи, воспринимаемые нами в материальной реальности, — это лишь смутные отражения правильных форм или идей (эйдосов) в несовершенстве грубого материального мира. Формы существуют в особом духовном пространстве, недоступном нашему слабому чувственному восприятию, но именно они первичны, по-настоящему реальны и придают внешнему миру структуру и дискретность.

Чувствовать и воспринимать идеи мы можем только душой, которая также находится в их пространстве. Информация, которую мы получаем, есть отражение идеальных форм. Эта философская концепция на языке философов называется идеализмом. Существуют два течения идеализма объективный и субъективный, в данном случае мы говорим об объективном идеализме, потому что по нему информация существует в объективной реальности.

Субьективный идеализм, или солипсизм утверждает, что реально существует только мое сознание. И реальность и все вы мне только кажетесь или снитесь. У ученых и философов, издавна, было принято надсмехаться над солипсизмом, и я готов к ним присоединиться. Если кто-то думает, что реальности нет и все ему только кажется, я приглашаю его проделать эксперимент — пройти сквозь стену. Пусть захочет сильно-сильно и пусть идет, если сможет. Пусть повторит это действо при мне, и тогда я вынужден буду честно признать, что был неправ, и все мы действительно, лишь часть его сна.

Я бы