Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Matthew Ford Страница 23

социальных сетях, и это нас ослабляет". Большие надежды цифровой революции на создание ценностей открытого доступа и на силу массового контроля со стороны множества людей оказались ошибочными. Вместо этого "соединительный поворот" привел к тому, что общество больше не может создать целостный образ самого себя, чтобы остановить свои конфликты, или, как сказал в интервью 2017 года Юрий Макаров, украинский телеведущий, "[СМИ]... похожи на отражение в разбитом зеркале". Как следствие, интерпретации войны на Украине застревают в постоянном круговороте контр- и трансгрессивных нарративов, которые заставляют исследователей войны постоянно пытаться догнать ее punctum.

 

Новая экология войны

Война и возможности участия в ней отдельных людей значительно расширились. Теперь каждый может стать фотографом или журналистом, фиксируя инциденты и снимая события, которые можно публиковать в Интернете и транслировать на весь мир. Однако, помимо этого, простой акт ношения подключенного устройства, которое может обмениваться геокоординатами, означает, что каждый может стать датчиком и невольно сыграть роль в войне. Конечно, люди участвуют в войне через социальные сети, наблюдая и усиливая события, переосмысливая их с учетом исторических данных и памяти людей. Однако, как мы утверждали, это перевернуло модель вещания, возникшую в двадцатом веке, создав сеть производителей и потребителей, которые неустанно делятся, продвигают и оспаривают различные нарративы о войне. Это привело к созданию стольких индивидуальных нарративов о войне, сколько пользователей цифровых устройств участвуют в их обсуждении. В свете количества материалов, которые сейчас создаются, ни компании социальных сетей, ни государство не могут легко контролировать то, что публикуется и говорится в сети. Даже в Китае, стране, которая сделала больше, чем большинство других, чтобы подавить прокол войны, не удалось предотвратить формирование трансгрессивных точек зрения в дискурсе о политическом насилии.

Учитывая масштаб и сложность произошедших изменений, мы утверждаем, что эти новые формы войны невозможно уложить в рамки существующих моделей репрезентации и способов видения мира. Проще говоря, количество данных, которые сейчас существуют, разрушает эпистемические рамки, которые полагаются на стабильные нарративы, рожденные из того, что Эмиль Дюркгейм назвал бы социальным фактом. Вместо этого технологи и государства вынуждены использовать сложные алгоритмы искусственного интеллекта, чтобы попытаться разобраться в растущем объеме данных. Эти инструменты не очень понятны, и поэтому обычные пользователи остаются в неведении относительно моделей данных, которые влияют на то, что они видят в Интернете. Следовательно, пользовательское осмысление носит частичный характер и легко попадает в информационную призму онлайн-жизни. Как объяснила разоблачительница Фрэнсис Хауген, это легко эксплуатируется в корыстных целях компаниями, работающими в социальных сетях, такими как Facebook.

Современная война радикальна тем, что она перешла в четвертое измерение, исказив studium и punctum войны, в котором старый порядок все еще странно присутствует и продолжается, но в то же время не имеет смысла в условиях нового. И сам переход в это измерение запутывает "Радикальную войну", не в последнюю очередь потому, что традиционные нарративы о войне все еще можно найти, борясь за внимание с теми, что находятся в четвертом измерении.

Война в этом измерении, тем не менее, представляет собой фундаментальный разрыв с войной до 11 сентября. Отчасти это объясняется масштабами данных и возможностью почти мгновенного доступа к ним. Однако еще важнее то, что доступность и использование смарт-устройств гарантируют, что миллиарды людей участвуют в войне, осознанно или нет. Цифровые устройства могут быть привязаны к местности. Их микрофоны и камеры можно включать дистанционно. Это создает доступный архив, в котором можно найти информацию для выявления социальных связей. Даже если кто-то не участвует непосредственно в съемке, записи или комментировании войны, потенциал его устройства как датчика остается. Таким образом, партисипативная война предвещает разрыв с моделями политического насилия, которые предполагали различие между жертвой, преступником и сторонним наблюдателем (Hilberg 1993).

Диаграмма: Иерархия насилия

В отличие от такого подхода к политическому насилию, "Радикальная война" устанавливает иерархию насилия, где смарт-устройства фактически гарантируют участие в войне. В результате отношения между жертвой, преступником и сторонним наблюдателем сводятся к категории участника. Устранение этой промежуточной позиции имеет важные, но малопонятные последствия для понимания комбатантов и гражданских лиц на поле боя, в военно-гражданской бюрократии и в связи с тем, как формируется военная мощь в XXI веке.

Еще более губительно для тех, кто придерживается клаузевицкой теории войны, то, что иерархия насилия разрушает гражданско-военные различия, как они сформулированы в "О войне" . Одной из главных задач Клаузевица в "О войне" было учесть страсти людей в их отношении к рациональности, обеспечиваемой правительством, и расчетливым приготовлениям вооруженных сил. Для стратегов начала 1800-х годов это была срочная и важная задача, поскольку, как отмечает историк Питер Парет, война была "вырвана из рук относительно ограниченной элиты, командовавшей профессионалами с большим стажем, и превратилась в дело народа". Не имея основы для понимания того, как использовать страсти народа, консервативные монархии Европы не смогли бы победить французские революционные, а затем и наполеоновские армии (Paret 2004). Клаузевиц рассматривал эту проблему в главе 26 книги 6, когда сказал:

Народная война в цивилизованной Европе - явление девятнадцатого века. У нее есть свои сторонники и противники: последние либо рассматривают ее в политическом смысле как революционное средство, как состояние анархии, объявленное законным, которое так же опасно для общественного порядка внутри страны, как иностранный враг; либо в военном смысле, считая, что результат не соответствует затратам сил нации.

Обозначив проблему, Клаузевиц решил дилемму, как объяснить место народа в войне, построив тринитарную модель, в которой народ, правительство и армия были разделены, но связаны между собой в стремлении направить войну на достижение политической цели.

В XXI веке иерархия войны разрушает тринитарную модель Клаузевица. Страсти людей перенаправлены и искажены в цифровых призмах четвертого измерения. Каждый участвует в войне, если он подключен к Интернету. Это устраняет разделение на гражданских и военных, которое определяло понимание войны до 11 сентября. Эволюционирующий пунктик войны усложняет процесс достижения социального консенсуса по поводу войны. Это не мешает правительствам и вооруженным силам определять политические цели войны, но открывает вопросы о том, как широкие слои общества используются государством. Радикальная война подразумевает уничтожение гражданского населения, в результате чего каждый человек становится средством реализации политических целей, независимо от его статуса комбатанта. ИГ не признает различий между комбатантами и гражданскими лицами (Ingram, Whiteside and Winter 2020); каждый должен выбрать свою сторону.

Таким образом, "Радикальная война" обладает рядом аксиоматических характеристик, которые являются функцией современных информационных инфраструктур. Начнем с того, что каждый может записать и опубликовать свой опыт войны. Хотя вещательные СМИ продолжают работать в XXI веке, их относительная власть нарушается пользователями, производящими свои собственные записи и нарративы. Расщепление мнений до уровня отдельного пользователя