Михаил Литов - Организация

Литов Михаил

Организация

Михаил Литов

Организация

1.

Чистенько и весело высиживает Родина-мать яички, из которых нарождаются прекрасные сыновья и дочери, золотые яички, а среди них не иначе как сатанинским промыслом втискиваются порой все же и черные, мелкие, уже на вид гнусные, из которых выскакивает гибельная поросль политиков. К несушке тут претензий быть не может, она без разбору любит слепой материнской любовью, но ох как страдают от яичной черноты иные славные люди. И страдания наносят такое, что и сам уже не отмоешься. Куда только девается золото! Портит мир черный выводок и воняет. Долго Зотов страдал, насиловал свою мысль в поисках выхода, стала побаливать голова, все придумывал он способ спасения, но все, что было им придумано, никуда не годилось по своей фантастичности. Мучился человек, и не то что бы не он сам это мыслил, но вместе с тем как бы вне его воцарялась жупелом мысль: невозможно сбежать из Организации и не поплатиться за это, так что, считай, по следу твоему, Зотов, уже горячо мчится погоня. Всюду Зотову мерещились преследователи. У кого же искать помощи, укрытия? Зотов не был прирожденным политиком, как раз наоборот, но в Организации в его здоровое естество наверняка влили отраву, и после он уже полагал, что если в политике зло, то в ней же и спасение, т. е. надо что-то там в ней разграничивать, размежовывать, отличать одних политиков от других. А раз они перестали казаться ему на одно лицо, то уже он мнил, будто сбежав от одних, найдет верную помощь у других, и в конце концов надумал ввернуться в партию "Социалисты - Друзья Народа". Другого выхода толстячок не нашел. Не обращаться же в милицию? Зотов подозревал, что Организацию создал Сенчуров, который еще недавно крутился возле Президента, розовел и лоснился, сладенько усмехался за самой главной спиной страны, что-то нашептывал в самое главное ухо. Может быть, эти подозрения питались представлением о Сенчурове как о фигуре могущественной, слишком могущественной, словно бы самим фактом своего существования поставляющей вопрос: как же мне такому да не затеять заговора?

Зотов раскладывал так: социалисты - партия невидная и нешумная по своей немногочисленности, скромная, значит поневоле держится приличий, с социалистами ему будет хорошо. Хорошо не в идеологическом смысле, поскольку Зотову стоял вне идеологии и даже полагал, что политические воззрения вообще оторваны от природы вещей, а в материальном, иначе говоря, социалисты обогреют, накормят, спрячут. Глядишь, говорила в нем отрава, когда-нибудь прозвенит и на их улице праздник, а тогда он, Зотов, в их рядах вывернется уже значительным лицом с солидной биографией, пышным набором заслуг и готовностью к высоким чинам и ответственным постам.

Москва пожимала плечами на вопрос, где находится логово социалистов, и о Моргунове, их лидере, как будто и не слышал никто никогда, но Зотов выяснил-таки и нашел. Беглецам, может быть, иной раз светит некая счастливая звезда. Он отправился на улицу Большую Никитскую пешком, но не потому, что боялся пользоваться транспортом, а просто захотелось пройтись. Шел, смотрел на превосходные дворцы, растущие ввысь разноцветной пеной на его глазах, и думал: социалисты тоже вносят лепту. Думал, что будет где расположиться и попировать социалистам победоносным.

Впрочем, Бог знает как далека еще эта победа, а пока на летних улицах, в гремящей сутолоке, Зотов остро почувствовал себя одиноким и загнанным. Хрупкий от своей несостоятельности, он при каждом толчке в толпе прятал душонку поглубже в несуразицу пожилой плоти, весь куда-то как бы заваливался и пропискивал, как специально на то рассчитанная кукла. Все, что он делает, внушено ему страхом, выглядит подневольным, даже этот писк. Зотов гримасничал и только в тихих переулках переставал быть шутом, там душа отдыхала и внезапно предавалась мечтаниям. Мечтал о плодотворной смычке с Друзьями Народа, да, но еще больше одолевала греза, эх, найти бы прежних сослуживцев, тех, с кем он трудился с младых ногтей в стане инженеров. Не на таких ли, как он, держалась страна? Махнуть бы в Нижний, где прошли его лучшие годы, но не в Организацию, где он провел время отнюдь не лучшим образом, о нет, а к старому другу Феде Чудакову... Но с разметавшимися по беспредельности мира инженерами давно потеряна связь, а с Чудаковым, пожалуй, и опасно встречаться. Зотов невесело вздыхал.

Проникнуть в особняк, где размещался штаб социалистов, ее, так сказать, боевое ядро, оказалось не так-то просто. Дверь была на запоре. Прячутся, подлецы, с ожесточением подумал Зотов. От кого? От народа? Что ж, метод для них испытанный, они всегда прятались, свои делишки обделывали отнюдь не на виду. Мысленно уже не проводил Зотов границы между прежними коммунистами и нынешними социалистами.

Он нашел кнопку звонка и нажал на нее. Ожидая ответа, окидывал взглядом старинный, любовно вылепленный особняк, оценивал: хорошо строили в старину. А теперь, чтобы взять такое помещение в аренду, нужны немалые деньги, подводил Зотов итог, делал выводы. Толстяк был недоволен новой эпохой, во всяком случае в настоящую минуту. Все вокруг покупается и продается, а он, фактически пожилой человек, выброшен за борт. К тому же вот еще: убегай из преступной Организации, а потом бегай от Организации, от ее мстительности. Катастрофа! Это пока, пока еще можно говорить с печалью: катастрофа, беда; и совершенно не ясно, что ждет его в самом ближайшем будущем. Глядишь, и кишки выпустят.

Появился охранник, мрачный, военизированного облика парень. Взглянув на посетителя исподлобья, он кивком квадратной головы и неслышным шелестом губ спросил Зотову сказку.

И вот стоял Зотов, высокий, полный, красивый красотой заходящего, наполовину севшего за горизонт осеннего солнца, рано тронутый сединой, перед каким-то дураком в камуфляже и держал ответ, чувствуя себя несуществующим.

- Поговорить бы с кем-нибудь из начальства... - неуверенно тянул он. Важный разговор...

- Вам назначено время? - прошуршали властные губы.

- Ничего мне не назначено, я по собственной инициативе, прямо с улицы... - отрицал Зотов и ничего не мог сказать о себе утвердительного, потому что сказать "с улицы" это все равно что признаться: я ниоткуда.

Парень секунду-другую смотрел на Зотова задумчиво, и пока длились эти его размышления, он окунал кончик носа себе в рот и напряженно кусал его ослепительно белой громадой зубов.

- Хотите вступить в партию? - спросил он наконец.

- Нет, вступить, может быть, нет, - пробормотал Зотов. - Хотя, может быть, и да. Все зависит от того, как пойдет разговор. Вы, главное, учтите, что у меня очень непростая судьба.

Охранник разрешил ему вкатить брюшко внутрь. Они поднялись по парадной мраморной лестнице и остановились возле стола - это было рабочее место серьезного и мрачного стража социалистического рая. Нацелив теперь свой изжеванный нос на Зотова, охранник принялся куда-то звонить, выясняя его дальнейшую участь, а сам Зотов с тоской смотрел тем временем на более чем прилично выглядевший коридор за спиной аргуса. Там все сияло и сверкало. Но Зотову было плохо здесь, казалось, что он не встретит в этом дворце ни одного по-настоящему трудящегося сердцем человека, который сумеет выслушать его, поверит ему и проникнется сочувствием к его непростой и, прямо сказать, печальной судьбе.

Вышло так, что Зотова решил принять сам Карачун, начальник здешней службы безопасности, но встретил его этот суровый инспектор не очень-то любезно. Карачун, обрюзгший, считал не обязательным для себя выказывать расположения ко всем, кто приходит с улицы. Сам-то он еще в яичке состоялся как политик до мозга костей. А среди приходящих с улицы косяки провокаторов, лазутчиков, приспособленцев, перевертышей всяких, а то и наивных душ, которые сами не ведают, чего хотят... Карачун состарился среди массовых изобличений. Ему не чужда была шпиономания. И одно дело перевербовать кого из врагов, это его работа, но рассыпаться в любезностях перед всякими случайными визитерами - увольте! Партия не так бедна сторонниками, чтобы хвататься за каждого встречного. К тому же в его обязанности входит не принимать новых членов, а проверять любого, кто оказывается в поле партийного зрения.

И Карачун, этот круглый, как колобок, и тяжелый человек, в последнее время ужасно обрюзгший, но как прежде, как всегда всецело преданный большевистской идее, разрушительно уставился на Зотова изголодавшимся коршуном. Он полагал так: что бы там ни говорил их лидер Моргунов о новом стиле и методах, о новых задачах партии, как бы ни распространялся о переходе на социалистические рельсы и отказе от устаревших, якобы отживших свое догмах большевизма, партия так или иначе борется за коммунизм. И когда Зотов, скривив губы, заявил: Сенчуров - враг, Карачун оттаял, ибо Зотов, можно сказать, проделал магический опыт.