Михаил Литов - Организация Страница 3

- Приятного аппетита, товарищ.

Политики кривляются, сами не замечая и не сознавая этого, просто от своей природы. Они обитают в некой кунсткамере. У них уродливые физиономии, однако не только себе, но и многим на стороне они умеют внушить, что это хорошие лица. У Карачуна наружность была дрянь, а у Моргунова и того хуже. Об этом речь в первой, вводной, главе нашего повествования. Карачун, довольный, что обошелся с Зотовым как с мальчишкой, вошел в светлый и прохладный кабинет вождя. Разговор с Моргуновым и разочаровал, и насторожил Карачуна. Сначала вождь всем своим видом и настроением показал, что ему не по душе лезть в дела службы безопасности. Слишком мелковато для него. Он всякий раз это показывал, был бы повод; а то и без повода. Например, у него вызывает негодование убийство их боевого товарища Кулакова. Но ведь не ему же распутывать это темное дело! Его дело - руководить массами. В общем, всяк сверчок знай свой шесток, осаживал дирижер зарвавшегося барабанщика. Так что зря чекист в такой спешке прибежал к нему с докладом.

А Карачун, как будто и не сознавая, что в кабинете Моргунова безоглядно стал тем, чем несколько времени был в его кабинете Зотов, пылко выкрикивал:

- Сенчуров - враг народа и организатор антинародного заговора! Это ясно как Божий день! Это теперь доподлинно известно! Массы знают и говорят!

Но напрасно Карачун потрясал главным козырем - безусловным участием Сенчурова в диких, неслыханных космополитических плутнях - и требовал не только расследования, но и прямого наказания выявленного врага. Моргунов вдруг отбросил присущую ему иронию. Главный чекист партии перестал казаться вождю забавным дурачком. Вождь нахмурился.

- Товарищ, торопиться не будем, - сухо проговорил он. - От нашего партийного возмездия враги не уйдут, в этом нет ни малейшего сомнения, но вот кричать о Сенчурове, что он, мол, вдохновитель заговора... этого, мой дорогой, не надо.

- Но если...

- И никаких "если"!

- Григорий Иванович, я вас не совсем понимаю.

- А тут и понимать нечего, - сказал Моргунов. - Просто наберитесь терпения, наберите в рот воды и помалкивайте. Я имею в виду Сенчурова Павла Сергеевича. Не поднимайте никакого шума вокруг его имени. Этот рассказ вашего информатора... вы уверены, что он - не сплошная липа и провокация? А Павел Сергеевич не такой человек, чтобы терпеть наветы. Это фигура, личность...

- Но мы должны пользоваться любой возможностью, чтобы открывать глаза на тех, кто приближен или был недавно приближен к Президенту и правительству.

Моргунов прикрыл глаза ладонью, утомленный разговором. Руководить массами несложно, труднее управлять вертящимися прямо перед тобой и не лишенными права голоса грубыми, необузданными натурами вроде Карачуна. Реальный Моргунов сидел в кресле, а над его головой висел плакат с изображением Моргунова, который был хорош собой и лучше, чем кто-либо другой, подходил на роль вождя народных масс. Бледная тень того, с плаката, чинно восседала за большим письменным столом, а товарищ Карачун, соратник, взволнованно катался от окна к двери.

Теперь Моргунов встал, подошел к Карачуну, взял его руки в свои и задушевно посмотрел ему в глаза. Оба были одинакового роста. Только Моргунов был не кругл, как Карачун, а почти подтянут, с небольшим симпатичным брюшком. Ручки у него были маленькие, но держали крепко.

- Мой дорогой, - сказал Моргунов, - оставьте Сенчурова в покое. По крайней мере пока. На то есть причины, о которых вам в настоящий момент знать не следует. И вообще, не будьте таким прямолинейным. Что вы как штык? Кого-то надо изобличать, а с иными - искать сотрудничества.

- Что? - крикнул Карачун, слабо пытаясь вырваться. - С этим растлителем трудящих умов искать сотрудничества?

- Растлитель! трудящих! умов! - повторял Моргунов, тонко утрируя в каждом повторе глупость собеседника. - Что вы такое говорите, милай? Ну, ну, будьте гибче. - Вождь отвлеченно усмехнулся. - Только не вырывайтесь, когда партийный лидер берет вас за руки. У меня не вырветесь. И не забалуете. Так вот, друг мой, политика должна быть гибкой. И если моя обязанность - производить впечателение гибкого человека, то ваша - попросту быть гутаперчивым мальчиком. И не судите о человеке по тому, что о нем говорят и даже что он сам о себе говорит. Человек может объявить себя хоть пособником самого дьявола и при этом верно служить народному делу.

Карачун новыми глазами взглянул на своего шефа, и в каждом глазу настороженность разместила как бы по дулу пулемета. Он понял, что прежде и любил-то этого человека только за то, что тот был носителем единственно верного учения. А сейчас сомневается в нем и, может быть, уже не любит.

Да и за что его любить? Предлагает ему стать гутаперчивым мальчиком... Заныло сердце Карачуна от невыносимой обиды. Так не должен социалист обижать социалиста. Не имеет права какой-то там социалист подвергать таким оскорблениям твердого, испытанного временем, проверенного-перепроверенного большевика. Не за что Карачуну любить Моргунова. Как человек он так себе. Достаточно взглянуть на его физиономию. Ведь настоящее свиное рыло. Так увидел Карачун. Воистину свиное рыло. Ну и ну! Кого только не плодит российская земля! Карачун никогда слишком высоко не ставил собственную красоту, но сейчас уверенно подумал: я красив. Ибо было с чем сравнивать, и сравнение было явно в его пользу. А Моргунов выходил гаденьким, подленьким, маленьким меньшевиком.

Где милые черты прежних вождей, людей, которым можно было поверить с первого взгляда и навсегда? Где ласковый прищур ленинских глаз? Где добродушная сталинская усмешка? Мысленно пожирал Карачун Моргунова, да с такой страстью, что за ушами пищало, а Моргунов, вслушиваясь в этот писк, разбирал отдельные слова и по ним прочитывал всю мысль Карачуна, Карачун же догадывался, что Моргунов читает его мысли и за это еще больше его ненавидел. И так далеко зашла их взаимная неприязнь, что они вдруг слились посреди кабинете в долгом поцелуе, причмокивая, подласкиваясь друг к другу.

Карачун вспомнил, как в детстве, сидя на горшке, частенько решал сложную задачу, кого он больше любит, Ленина или Сталина? И всегда в конечном счете отдавал предпочтение Сталину, тот казался ему красивее и как-то интимно ближе покойного классика. А сейчас он пил уста другого близкого его сердцу вождя, третьего в его долгой жизни, но такого, что он с удовольствием выплеснул бы ему на голову все то дерьмо, которое исторг из организма за эту самую свою прожитую и почти изжитую жизнь.

Сейчас он уже взрослый человек, горшком не пользуется и о человеке судит не по внешности, а по делам его. Но и внешность не последнее дело для того, кто посягает на лавры прежних кумиров, великих учителей. И тут совершенно ясно, что Моргунов рылом не вышел. Может быть, верно говорят некоторые товарищи, что Моргнуов склонен к ревизионизму, к компромиссу с буржуазными элементами? Что он под видом здоровой критики и пересмотра некоторых устаревших постулатов марксизма проводит разрушительную работу, которая в конечном счете приведет к гибели народной партии?

Карачун вышел из моргуновского кабинета с головной болью. Присоединился к Зотову в большом и пустом зале. У обоих болела голова. Подсел Карачун к Зотову, отхлебнул кофе из его чашки и долго молчал, глядя перед собой остановившимися глазами. Затем усталым голосом спросил:

- Тебе есть где схорониться на первое время, Геня?

- Ну, есть... - неуверенно ответил Зотов.

- Схоронись, уйди в подполье, не высовывай носа. Всюду ревизионисты. А мне ты можешь доверять. И больше никому, понял? Никому нельзя верить, Геня, даже тем, кого ты считаешь ближайшими друзьями. Беда не в том, что нам-де угрожают какие-то реальные или сверхъестественные силы, а в том, что всюду сплошь враги. Это и есть опасность. А мне верь. Оставь адресок, телефон... Ты мне еще понадобишься.

2.

У Никиты приятная наружность, гибкий стан, здоровый цвет лица. Он на верном пути. С дядей Петей не пропадешь, весело подумал этот бойкий паренек, получив у дежурного администратора ключи от номера. Полусвинков (а мы с ним встретимся в свое время, с этим замечательным во всех отношениях господином), посылая племянника в Нижний Новгород, предусмотрительно забронировал ему номер в прекрасной гостинице. Знал, что рвущийся в бой парень будет думать прежде всего о деле, а не о каких-то там бытовых удобствах.

Умудренный житейским опытом сыщик не мог нарадоваться на своего помощника. Действительно бойкий паренек, вот уж воистину "правая рука". С любым поручением справится наилучшим образом. И все же Полусвинков побаивался, отпуская Никиту в командировку одного, опасался: не погиб бы горячий парнишка, не сложил бы ненароком воспаленную голову, - дров ведь наломает по своей молодой норовистости, а за мщением у злодеев заминки не будет... Знает дядя Петя Полусвинков, с кем имеет дело и к какому делу приспособил племянника. Однако Никита наотрез отказался от всяких сопровождающих, заявив, что он-де уже понаторел в сыске и не нуждается в подстраховке. Не перестраховывается Никита, а только крестится перед тем, как в очередной раз нырнуть в злодейский омут. Но и это шутка. Не верит Никита ни в Бога, ни в черта.