Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 10

Так мы еще препирались какое-то время, но, несмотря на ссылку на ясно сформулированные параграфы закона, стражи порядка не хотели действовать.

В конце концов я, собрав всю свою выдержку, заявил служителям закона: «Если вы сейчас же не конфискуете этот предмет, я подам официальную жалобу на вас. Вы отвечаете за каждую минуту, которую этот флажок будет находиться здесь. Вы покрываете преступные действия». Полицейские отошли немного в сторону и пошептались с хозяйкой. После этого один из них, по-видимому старший, «великодушно» объявил нам: «Ну, хорошо, если вы на этом настаиваете… я конфискую его».

Он взял флажок, подержал некоторое время в руке и, обратясь к хозяйке, передал ей лоскуток. При этом он заявил официальным тоном, в котором ясно слышалась насмешка: «Я передаю вам этот конфискованный предмет, с тем чтобы вы хранили его на невидном месте» (он имел в виду, вероятно, «в укромном»). Хозяйка, довольная, что спасла украшение стола своих завсегдатаев, спрятала его за стойку, с тем, вероятно, чтобы водворить на обычное место, как только мы уйдем.

Полицейские торопливо переписали данные наших документов и, дружески пожав руку хозяйке, удалились.

Нам тоже ничего другого не оставалось, как уйти. Мы не имели больше права находиться здесь; об этом нас вежливо, но твердо предупредили полицейские перед своим уходом.

Позднее я много раз звонил в тот полицейский участок, чтобы узнать, как обстоят дела. Каждый раз мне вежливо обещали справиться и проинформировать, но на этом все и кончалось. Да и что нового могли они сообщить нам? Наверняка хозяйка и сейчас выставляет нацистский флажок на всеобщее обозрение. Теперь, правда, с ведома полиции.

Несколько лет спустя, во время турне, организованного профсоюзом металлистов, я обнаружил в Доме ремесленника в Билефельде за сценой в гардеробной нечто подобное: огромную ручной работы шкатулку из латуни, которую, помимо нацистских изречений, «украшала» еще и свастика. В этой комнате, временно служившей нам гримерной, в обычное время проводились занятия с учениками.

Мы с моим коллегой Хельмутом Руге вытащили этот предмет на сцену и продемонстрировали молодым членам профсоюза, собравшимся в зале. Их гнев вылился в антифашистской песне моего сочинения «Фашисты не пройдут», которую мы спели вместе. Во время дискуссии один молодой парень выразил сожаление, что у него не было ни долота, ни молотка, чтобы уничтожить на месте это позорное «украшение». Он был прав, так как и в этом случае наше обращение в полицию осталось без результата. Государственная прокуратура ответила мне, что дело прекращено, поскольку владелец шкатулки клятвенно заверил, что сей предмет стоит обычно повернутым свастикой к стене.

Последовавшее затем обоснование для прекращения дела было таким неслыханным по наглости, что лучше я процитирую старшего прокурора доктора Л. «Входить в учебное помещение имеют право только определенные лица, те, которые в соответствии с предварительно поданным заявлением занимаются на окружных курсах ремесленников, для чего и собираются в данном помещении. Квалифицировать же случившееся как публичное использование эмблем национал-социализма возможно лишь тогда, когда с самого начала неизвестно, сколько человек и кто именно может видеть эти символы. В данном случае это так квалифицировано быть не может, потому что в помещении собирается строго определенный круг людей». И далее: «Дело прекращено, поскольку состав преступления, о котором идет речь в § 86 а уголовного законодательства и которое предусматривает наказание за использование в общественной жизни эмблем нацизма, не имеет места».

Тут, как говорится, комментарии излишни. Пусть кто-нибудь попробует сказать, что западногерманская юстиция не является гарантом демократической свободы мнений! Нацистам остается в будущем, воссоздав третий рейх, заявить, что это «ограниченный круг людей». Тогда можно будет считать, что все в порядке.

КАК Я ОДНАЖДЫ РЕШИЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ СВОИМИ ПРАВАМИ «ИЗГНАННОГО»

В 1970 году силезское землячество объявило, что их председатель Герберт Хупка собирается выступить с докладом в моем родном городе Ганновере. Этот господин, являвшийся в те годы по непонятным причинам депутатом от социал-демократической партии, выступал против новой «восточной политики», проводимой его же партией, которая, хотя и с запозданием, признала существующие реальности. Говоря точнее, Хупка был известен как чистой воды сторонник «холодной войны».

Поскольку я собирал в это время материал для новой программы и не желал оставить реваншистское сборище без контраргументов (на плакатах в заключение была обещана дискуссия), моя жена, один из моих друзей – член организации «молодые социалисты» – и я решили туда пойти.

У меня даже было право принять участие в этом рискованном предприятии. В отличие от Главного силезца (право так называться он получил, как это ни смешно, не в силу своего рождения – его колыбелью была тропическая Шри-Ланка, – а как получают титул, в лучшем случае за заслуги) я, не приложив, правда, к этому никаких усилий, действительно родился в Силезии. И вот в качестве подлинного силезца, что подтверждалось свидетельством о рождении, я не хотел отказать себе в удовольствии обвинить цейлонца в реваншизме, когда тот начнет, как ожидалось, требовать пересмотра границ, сложившихся в результате второй мировой войны.

Когда мы пришли, в зале на втором этаже собралось уже около трехсот человек, он был почти полон. Пожилые представительные господа болтали в фойе и в зале. Ни один из них не выглядел удрученным, обделенным в своих правах. Несколько известных в городе больших чинов НДП пробирались, пожимая руки, сквозь полную радостного ожидания толпу. Мы пытались выглядеть как можно более безобидно; и без того мы достаточно бросались в глаза – все трое, даже если сложить наш возраст, не дотягивали до 90 лет, и, таким образом, наш коллективный возраст был ближе к среднему возрасту собравшихся в зале. За исключением двух или трех человек, которые выглядели лет на сорок, все остальные явно были пенсионерами. Отсюда и опасность, что нас распознают (не доверяй никому до тридцати! [5] и выдворят как чуждый элемент. Поэтому я на всякий случай сунул в карман для подстраховки мое «удостоверение беженца» и предъявил его на входе, не дожидаясь, когда меня об этом попросят.

Сей документ выдало мне, хотя я и не просил о том, правительство моей земли, когда я еще находился в нежном младенческом возрасте. Его вручают всем гражданам ФРГ, чьи дети, внуки, правнуки, праправнуки и т. д. вплоть до Страшного суда будут считаться «изгнанными», если отец или мать, дедушка или бабушка, прадедушка или прабабушка и т. д. когда-то жили по другую сторону Одера и Нейсе. Я более тридцати лет живу в Ганновере, и это в самом деле был первый и единственный случай, когда я воспользовался этим смехотворным документом, удостоверяющим мой статус «изгнанного» и служащим основанием для территориальных притязаний Бонна. Действие документа было ошеломляющим. Нас радостно приветствовали как «молодое поколение» и заботливо провели в первый ряд. Нам даже было чуть-чуть неловко, что мы так коварно замешались в компанию безобидных глупцов; но то, как события развивались дальше, показало, что мы ошибались в наших оценках, причем не в лучшую сторону.

Хупка начал свою речь, непринужденно и сердечно. Поприветствовав «дорогих соотечественников» (неужели все они были цейлонцами?), шутливо выразил сожаление, что пекари Ганновера «не могли испечь настоящий силезский песочный торт». Кружок пенсионеров сочувственно хмыкнул. Наше появление на этом сборище мумий – и где только они набирают мальчишек для своих маршей с барабанным боем? – судя по всему, было сенсацией. Ораторствующий профессионал- изгнанник счел своим долгом, указав своей холеной Рукой депутата в нашу сторону, заявить о «великой радости, с которой он приветствует присутствующее здесь молодое поколение». Это-де свидетельствует о том, что все эти длинноволосые, чумазые, готовые втоптать в грязь все ценности революционеры, о которых пресса и телевидение постоянно твердят, когда хотят показать современную молодежь, являются не более чем небольшой группой радикально настроенных молодых людей. Неизмеримо большая часть молодежи любит порядок, её отличает трудолюбие и порядочность. «Эта молодежь с нами!» (Аплодисменты.)

Так или, во всяком случае, почти так все это и прозвучало. Восторг оратора не знал границ. Он был в эйфории, под молодежью подразумевал нас, хотя у меня, к слову сказать, в мои 34 года уже были седые виски.

Потом оратор заявил, что теперь нужно стараться «начать диалог с молодежью»; он настоятельно призывал нас троих в любое время обращаться с вопросами, не стесняться что-то критиковать. Последнее нам не нужно было повторять дважды, но мы решили немного выждать. Профессиональный силезец сразу взял быка за рога. Он заговорил о «предателях» и «пораженцах», заклинал не уступать никому неотъемлемого права на родину, как это подло сделали в Бонне. Позволяя себе это замечание, от которого несколько попахивало коммерцией, оратор имел в виду, вероятно, объявленное новым правительством сокращение довольно значительных ассигнований реваншистскому землячеству, с помощью которых ХДС до сих пор обеспечивал себе на выборах голоса силезцев.