Семен Альтов - Из неопубликованного Страница 15

Фонограмма

– Простите, кого хороните?

– И не говорите! Сергея Дубинина! Художник. Сорок пять лет и вдруг ни с того, ни с сего – бац! Такое горе!

– Примите соболезнования. Простите, я могу обратиться с просьбой?

– Сейчас? Тут?

– Вы не поняли. Плачьте, убивайтесь, ни в чем себе не отказывайте! Нам бы подснять несколько крупных планов и звук.

– Не понял…

– Я корреспондент телевидения. Вот удостоверение. Левее от нас… Не оборачивайтесь. Хоронят Кувалдышева из мэрии, ну вы знаете…

– А при чем тут мы?

– Вечером по ЦТ репортаж с похорон. Человек столько сделал для города, но много официальных лиц, поэтому ни воплей, ни слез. Сухо, не по-людски.

– Так чем могу помочь?

– Надо показать, что для города это большая потеря, понимаете? А когда зрители видят – у гроба убиваются, всем ясно – хороший человек. Если нет – член Политбюро. Поэтому я бы хотел в похороны Кувалдышева вставить несколько крупных планов ваших похорон, вон у вас что творится! Конец света!

– Не понял. Плачем мы, а в гробу тот. Кто из них умер?

– Оба! Но телезрители увидят, как люди переживают потерю Кувалдышева.

– То есть, в гробу наш Сережа, а мы рыдаем, потому что умер Кувалдышев?

– Да нет, вы своим потом объясните. На экране будет несколько кадров, где вы не можете пережить потерю Кувалдышева. А на самом деле вы плачете как будто над своим горем.

– Что значит, «как будто»?

– Оговорился. Я же не прошу вас отойти от своего гроба, подойти к соседнему!

Просто несколько крупных планов. Слушайте, это, наверно, вдова. Третий раз в обморок лицом в грязь. Великолепно! Такой кадр пропадает!

– Слушайте, вы в своем уме! Мы что, плакальщики, рыдать на чужих похоронах?!

Все знают, что мы хороним Сережу, и вдруг вечером по телевизору вдова увидит, что, оказывается, она хоронила не мужа, а Кувалдышева!

– Согласитесь, лучше рыдать на похоронах чужого мужа, чем своего.

– Но умер-то ее муж!

– И слава Богу! Я прошу только об одном – дайте подснять крупно ваше горе! Вы же не прикидываетесь?

– Нет.

– Все честно: вы плачете, вас снимают.

– Но вы хотите, чтобы мы рыдали над Кувалдышевым!

– Мне на него вообще плевать! Но меня просили показать, какое горе!

– Ну так и снимайте их горе.

– Разве это горе? Лица официальные, как на собрании. Вы бы хотели, чтобы над вашим гробом стояли с такими физиономиями?

– Я не умер!

– Конечно. Когда видишь такие постные рожи, умирать не хочется! Так мы договорились?

– Отстаньте! Задурили голову. На душе было так тяжело, теперь черте что!

Никаких крупных планов! Кувалдышев там, мы тут. У каждого своя компания!

– Вон у вас женщина ревет белугой! Какой звук! Кто она?

– Мать покойного!

– Ах как она… Ладно, иду вам навстречу. Запишем только звук. Лица их, звук ваш. По звуку никто не узнает, кто над кем рыдал. Давайте прикреплю микрофон.

Бегите, а то у ваших слезы кончатся!

– Какой вы… Ничего святого!

– Работа такая. -…А когда репортаж?

– Сегодня где-то в 22.45 по второй программе.

– Выходит, все увидят, как хоронят его, а звук на самом деле наш.

– Опять! Никто не узнает!

– Обидно. Все-таки звук – это память. На поминках поставили бы кассету и будто Сережа с нами.

– Ради Бога! Кассету я дам!

– А как докажешь, что плакали именно мы? Я не могу сейчас подойти к родным и сказать: плачьте за двоих, нас записывают для чужих похорон!

– Да, это бестактно.

– Слушайте, у вас в конце титры будут: ну там оператор, режиссер, редактор, звукорежиссер…

– Конечно.

– Чтобы все было честно, дайте в конце наши фамилии, сейчас запишу. Только не вздумайте писать: плакали такие-то… Просто напишите: съемочная группа благодарит таких-то. А я своим объясню, что это мы и есть.

– Как скажете.

– Вот список.

– Учтите, дубля не будет. Сами понимаете, второй раз хоронить никто никого не будет. Поэтому убивайтесь с полной отдачей, как будто видите его в последний раз.

– Не беспокойтесь! Такого горя вы еще не видели! Серегу так любили, второй раз хоронить не придется.

Старость

– Люсенька, мы вчера вместе в такси ехали после презентации, я к вам не приставал?

– Да вы что, Сергей Палыч, как можно!

– Анекдоты пошлые не рассказывал?

– Ничего подобного! Только о литературе говорили.

– И при этом не хватал вас за разные места ваши?

– Да за кого вы меня принимаете?!

– И не предлагал выйти на травку, поиграть в табун лошадей, при этом не ржал по-лошадиному разве?

– Сергей Палыч, да вы ничего не помните, наверное, были пьяны.

– Был пьян и не приставал?

– Ничем!

– Раньше за мной такого не замечалось! Значит, состарился…

Привязанности

Звери живут стаями, люди семьями. Кто завел себе жену, деток, кто рыбок, собачек. А все от страха. «Стану помирать, кто стакан воды подаст?» Рыбка, что ли? Но привыкают. Привязывается живое к живому незримыми нитями.

Нет, кто спорит, бессловесная тварь лучше твари словесной. Никогда поперек не скажет. Ее и ногой пнуть можно в сердцах.

А когда настроение хорошее, после еды, за ухом почесал – и кошке приятно, и руки вытер.

Отчего живность, повизгивая, на шею бросается? Жрать хочет. Вот основа привязанности: все хотят жрать. Кто дал пожрать, тот и любимый. И у людей тоже.

Малыш всосал любовь к родителям с молоком матери. Всосал молоко и с ним любовь.

Любовь – чувство благодарности за кормежку. Говорят, по Фрейду все через секс, а я говорю: все по Павлову через жратву. А после привязанность. После еды. Но привязанность – палка о двух концах. К тебе привязаны, и сам ты привязался. По Павлову у собаки при виде ученого с колбасой слюна выделяется. А у того ученого с колбасой при виде слюней собаки на глазах выделяются слезы умиления. Слезы и слюни висят по обе стороны привязанности.

А раз привязался ты сам, считай, влип. Терять больно. Чужой, ради Бога! А когда своя жена, сын, собака, рыбешка – жалко. Столько за долгие годы скормлено – и все, никакой отдачи.

Что с людьми делается! Сосед слег с инфарктом. А потерял-то всего-навсего таксу! Сотрудница пережила вуалехвостку на два дня. Невидимая миру нить. Когда умирают те, к кому привык, что-то обрывается внутри вместе с таксой.

Меньше потерь – меньше печалей.

Терять друзей, говорят, большое горе. А у кого нет друзей? Мысль улавливаете?

Чужое горе становится своей радостью!

Если честно, люблю ходить на похороны к незнакомым людям. Грех, конечно, но уж больно приятно! Все в слезах, убиваются, а тебе хоть бы что!

А дети? Как говорится, у-тю-тю! Сколько это «у-тю-тю» выпьет крови, пока на ноги станет. А встанет, допьет остальное. Наследники. Конечно, наследники, если родителей в гроб вгоняют.

Возьмем жен. Нет, плюсы есть, кто спорит? На сторону ходить не надо, случайные связи, как говорится, прямо тут на дому. И еда, и постирана. Есть с кого спросить за свою глупость. Удобно. Но потерять жену – такое горе!

Соответственно, не иметь жену – такая радость!

Вы спросите: «кто же пойдет за вашим гробом?» А этого я не увижу, поэтому, извините, плевать.

А за вами родные, близкие, собаки, рыбки и все в слезах. Плач, рев, лай. Но и вы этот реквием не услышите.

Верно, Сигизмунд? Куда подевался? Таракан у меня тут один. Неуловимый мститель.

Сколько раз тапком бил – все промахиваюсь. Представляете, какой должен быть глазомер, чтобы в день по сто раз промахнуться? Пусть живет…

Уж не к соседям ли перешел? У них свой есть!

Ничего, Сигизмунд, вернешься, куда денешься: сколько лет вместе. Интересно, кто за чьим гробом пойдет?

Сигизмунд, накажу! Ты меня знаешь…

Собачьи радости

Марго, добродушная псина черной шерсти с белой полосой вдоль спины жила у Бунькиных пять лет.

Щенка в ту лютую зиму всучил Юре окоченевший мужик, который трусил рядом с Бунькиным и, клацая зубами, как азбукой Морзе, передавал информацию:

«Это уникальная порода „бенгальский тигролов“. Их нет даже в Бенгалии, чудом остался один. Отдам с учетом обледенения организма за три тыщи рублей, иначе при вас дам дуба вместе с собакой. Не берите грех на душу.» Бунькин прибавил шагу:

– То, что «бенгальский» – допустим. А чем докажете, что тигролов?

– Полоса на спине чем не тигровая! А тихий, это с холоду, отогреется – зверь!

Клыки, как у слона бивни! Рвет в клочья танк. За три тысячи, ну!

Крохотный тигролов за пазухой тихо скулил, роняя льдинками слезы.

Мужик бубнил:

– При нем ни замков, ни дверей! Заменяет ОМОН!

Двухмесячный омоновец горестно взвыл и протянул лапку. Бунькин сдался.

Бенгальский тигролов оказался женского пола. Назвали Марго. Малышка ходила по нужде строго в одно место: на ковер, даже когда его замывали и вешали. Ела Марго все подряд, но на сладкое оставляла обувь. Однако Бунькины прощали ей все и мчались с работы домой, где их ждали, но как! При встрече хозяев ее буквально разрывало от счастья. Вынести мусорное ведро – три минуты туда и обратно, а у Маргоши истерика, будто вернулся после амнистии.