Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 18

«Перекрестный допрос» на тему «"Бильд"- соучастница покушения?» превратился в трибунал.

Звеня воображаемыми шпорами – герой, да и только! – обреченный ступил на эшафот. Он недооценил опасность, ибо свято верил в то, о чем ежедневно писала его газета. Краткий восторженный реферат о «бульварной журналистике», которая призвана быть «ухом народным», постоянно «ощущать пульс времени», которая «не может спокойно почивать, завоевав широкий слой подписчиков», был выслушан, после чего самодовольному господину пришел конец.

При этом не обошлось и без некоторого налета трагизма. На первый же заданный вопрос представитель Шпрингера ответил на удивление честно (может, он решил сначала завоевать сторонников?): да, и у него-де волосы встают дыбом от шпрингеровских материалов о студентах… Кто-то из присутствующих тотчас же вклинился: «Ну, тогда на этом опрос можно закончить. Все правильно: «"Бильд"- соучастница покушения».

Только теперь главный редактор понял, что в своих откровениях он зашел дальше дозволенного, что газетный магнат никогда не простит ему такого, и начал упорную борьбу за сохранение своего высокопоставленного кресла. «Никаких комментариев по заданному вопросу…»

Что было дальше – подобного я никогда в своей жизни не видел ни до этого, ни после. Разумеется, тут же как град посыпались вопросы, и все в том же направлении. И на каждый из них следовал стереотипный ответ: «Никаких комментариев». И так – в течение четверти часа: вопрос – «никаких комментариев», следующий вопрос – «никаких комментариев». Еще один – «никаких комментариев… комментариев… комментариев…». Больше от него нельзя было добиться ни слова.

С каждым новым «никаких комментариев» все отчетливее проступал облик человека, сломленного физически и морально. Журналист, до этого вечера – само воплощение успеха, с каждой минутой сникал прямо на глазах. Последние «никаких комментариев» звучали уже, как крик о помощи, мольба о пощаде. Это был уже не «перекрестный допрос», а самая настоящая экзекуция. От этой сцены могло стать дурно. Многие из нас почувствовали нечто вроде сострадания к нашему заклятому врагу – тому, кто делает эту газету «Бильд». Нужно было усилием воли зрительно представить себе, что ежедневно выплевывают печатные машины Шпрингера, чтобы суметь выдержать все это хотя бы в качестве простого зрителя.

В конце концов вопросы прекратились. Противно получать стереотипное «никаких комментариев» на самые безобидные вопросы, сопровождаемое каждый раз хохотом публики. Человека доконали до такой степени, что он ответил бы «никаких комментариев» даже на вопрос о собственном возрасте. Мы прервали дискуссию: противник был в нокауте.

Со сцены спустилась человеческая развалина – этого я никогда не забуду. И если у меня что-то и зашевелилось вроде угрызения совести, то потом я почувствовал бешенство на систему: что она сделала из этого, когда-то молодого, честолюбивого и наверняка имевшего добрые задатки человека!

Присутствовавшие на вечере журналисты, которые в начале побоища еще хихикали, теперь невольно опустили глаза. Никто из них позднее, вероятно из чувства коллегиальной солидарности, не опубликовал о происшедшем ни строчки. «Никаких комментариев».

После этого вечера заполучить представителей бундесвера для участия в «перекрестном допросе» нам не удалось. Слухи о происшедшем наверняка просочились и к ним.

Некоторое время спустя наш злополучный герой позвонил мне по телефону и попросил зайти в редакцию «Бильд». Нет, нет, можно не беспокоиться, ничего плохого он не замышляет. Он хотел бы лишь показать мне, как можно заниматься саботажем, работая в «Бильд». Любопытство возобладало во мне над недоверием, и я пришел.

Главный редактор попросил принести несколько старых выпусков «Бильд» и с гордостью ткнул пальцем в две или три статьи и выжидательно посмотрел на меня. «Ну как?» – спросил он. Я ничего не понимал.

«Взгляните-ка сюда, господин Киттнер! Я же напечатал название государства ГДР без кавычек. Я умышленно позабыл о них. А вот здесь я еще написал, что на пляжах в Болгарии нет мошенничества». Он действительно непомерно гордился вспышкой собственного мужества.

Затем я узнал, что господин главный редактор намерен стать другим человеком. Это означало, что его уволили. После этого он дружески распрощался со мной. Всё.

Не переоценил ли журналист, после всего, что ему пришлось натерпеться в клубе, возможности внепарламентской оппозиции и не перестраховался ли он? Этого мне никогда не узнать.

В одном был прав представитель газеты «Бильд»: писать в то время три буковки ГДР без кавычек считалось, согласно господствовавшей в ФРГ доктрине, неслыханным святотатством, неуважением к боннскому государству. С помощью своей (позднее потерпевшей позорное фиаско) «доктрины Хальштейна» [11] федеральное правительство состряпало правовую основу, согласно которой присвоило себе право представлять интересы всех немцев, включая и жителей ГДР. Столь противоречащее здравому смыслу притязание на единоличное представительство привело к тому, что существование другого немецкого государства вопреки всем реальностям попросту игнорировалось (по принципу «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»). Официально чаще всего прибегали к выражениям «восточная зона», «зона», «советская оккупационная зона», а то еще «образование» или «феномен». Разрешалась еще формулировка «так называемая ГДР» или же имя нелюбимого соседа бралось в кавычки.

Непризнание суверенитета другого государства – классическое средство империалистической политики – в перспективе не могло служить миру и разрядке, и вскоре во время демонстраций политически сознательная часть внепарламентской оппозиции скандировала: «Мы требуем от канцлера Брандта признать ГДР!»

Не только по этой причине, но еще и из желания узнать, что же действительно происходит в другом немецком государстве, которое наши средства массовой информации столь дружно охаивали, мы решили провести серию информационных вечеров о ГДР. И так как из первых рук, как известно, можно получить более исчерпывающую информацию, я обратился с просьбой в Совет Мира ГДР направить к нам лекторов, деятелей культуры, писателей, а также прислать фильмы. Реакция была положительной. «Клубу Вольтера» была предоставлена самая широкая информация, которую в Федеративной республике официально предпочитали замалчивать. В те вечера, когда выступали историки и теологи, профсоюзные деятели и поэты, авторы и исполнители песен, политики и режиссеры, зал был переполнен. Возможно, тем самым и мы внесли свою лепту в то, что позднее реалистические воззрения на проблему двух германских государств одержали верх.

Я не мог отказать себе в удовольствии лично нанести булавочный укол тупым сторонникам идеи единоличного представительства. Это, как я надеялся, придавало делу необходимую остроту. В соответствии с содержанием вечеров я окрестил серию довольно точно: «Наш сосед ГДР», – хорошо зная, что такая формулировка – простая и сама собой разумеющаяся – сильнее всего уязвит сторонников «холодной войны».

Одним из самых интересных вечеров из серии о ГДР было чтение стихов с участием Германа Канта. Впервые на Западе должны были прозвучать отрывки из его еще не опубликованного романа «Импрессум». Мы по праву считали этот вечер значительным литературным событием для всей страны и потому пригласили журналистов из всех крупных изданий, ведущих литературный раздел. К сожалению, ни одна из газет не воспользовалась возможностью получить информацию из первых рук. Вот если бы автор был диссидентом – тогда другое дело, тогда интерес к нему проявился бы мгновенно.

Однако отсутствие китов журналистики не стало невосполнимой потерей. Желающих прийти на чтение оказалось столько, что дело едва не дошло до драки из-за восьми или десяти мест, зарезервированных для прессы, которые мы в последнюю минуту отдали простым смертным.

Публика в зале была пестрой: студенты и почтенные книготорговцы, молодые рабочие и представители системы образования. Вечер прошел с успехом. Особенно группа сотрудников общества имени Гёте не переставала удивляться, что такой блестящий писатель, мастер точных формулировок, обладающий даром убеждения и вообще сам по себе просто симпатичный человек – и вдруг именно он подчеркнуто демонстрирует свои коммунистические убеждения…

В средствах массовой информации с публикациями было негусто: беседа в местной газете, короткое радиоинтервью. И только две недели спустя в прессе «свободного» Запада тема «Кант» внезапно замелькала в заголовках на литературных страницах. «Новый роман писателя из Восточного Берлина Германа Канта не будет издан в ГДР, – подчеркивал диктор сводки новостей северогерманского радио. – В студенческом издании ГДР «Форум» прекращено печатание журнального варианта его выдающегося литературного произведения».