Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 25

У нас же завязалась оживленная беседа с молодыми солдатами об основах демократии. Только спустя час (срок, показавшийся нам достаточным) мы покинули «Фасбергер хоф», сопровождаемые дружескими рукопожатиями всех присутствующих. За исключением дирижера пивных побоищ, уныло смотревшего нам вслед.

А полицейский на своем служебном «фольксвагене» проводил нас до следующего населенного пункта и там, в уютном деревенском кабачке, угостил всех пивом.

На следующий день местная газета подробно и отнюдь не враждебно сообщила о «первом появлении внепарламентской оппозиции в наших широтах». Возможно, что несостоявшееся побоище в «Фасбергер хоф» войдет в анналы города. Как это было предостерегающе и дальновидно написано в «Фасбергер хофнахрихтен»? «Левые радикалы… перешли в генеральное наступление против нравственных ценностей мира. Своей ближайшей целью они ставят подрыв морали бундесвера». Ну что тут скажешь? Доказательства были налицо.

ПОДДЕТЬ НА КРЮЧОК!

Конференц-зал Мюнхенского университета еще до начала представления был заполнен до отказа. На это группа хулиганствующих маоистов, явившаяся с опозданием, явно не рассчитывала. И вот 10 или 12 завзятых провокаторов стояли в растерянности перед дверью и плаксивыми голосами канючили: они, мол, так радовались, что увидят Киттнера, неужели им никак нельзя пройти в зал? К немалому удивлению стражей порядка, я лично позаботился, чтобы юнцы получили места. Мое «великодушие» было столь же искренним, сколь искренним было выражение глаз у вымаливающих билеты. Я сделал это потому, что не раз имел возможность убедиться, как легко стратеги маоистов во время дискуссий попадают в расставленные ими же ловушки. А это давало возможность немножко расшевелить публику: ведь здорово, когда противник сам себя высечет! Ну, а, кроме того, теперь я по крайней мере знал, где сидят хулиганы, а это лучше спонтанных стычек в дверях. Но маоисты больше одного хода вперед не продумывали и откровенно подсмеивались над ничего не подозревавшим «наивным кабаретистом», который своими руками обеспечил срыв своего же выступления.

Я начал программу с экономической темы. Когда я стал говорить, а точнее, петь о повышении цен, вызванном инфляцией, самозваный авангард рабочего класса, состоявший из студентов, открыл военные действия.

«Киттнер, паршивец, ну какое отношение имеют твои дурацкие цены на продовольствие к революционной борьбе? Речь идет о вещах куда более важных». И тут маоистский предводитель монотонным голосом начал произносить заранее заготовленную речь о предательской по отношению к рабочему классу политике ГКП, профсоюзов, СССР и вообще всех, не имеющих чести состоять в рядах их партии. Я прервал его: «Прежде чем вы продолжите читать свой реферат, я хотел бы кое-что уточнить». Вообще-то во время университетских дебатов принято обращение на ты, но в данном случае вежливая форма мне показалась уместнее: она создала дистанцию.

«Пожалуйста». – Шеф маоистов великодушно предоставил мне слово на моем же вечере.

«Благодарю. Итак, меня интересует ваше отношение к повышению цен на хлеб, которое имело место на прошлой неделе».

«Оно было незначительным». Он собрался читать дальше, но я вновь прервал его: «А скажите-ка, господин… господин (я намеренно повторил это)… ведь цены на хлеб для рабочего движения вопрос весьма принципиальный, и если вам в этом случае нечего сказать, то можете не трудиться продолжать свой доклад».

«Цена на хлеб в развитых капиталистических странах не имеет решающего значения». Он снова заговорил тоном псаломщика. В зале заворчали. Оратор поперхнулся. Я воспользовался паузой: «Послушайте, я подозреваю, что вы вообще не в курсе дела. На сколько возросла цена за последнюю неделю? Ведь вы же называете себя коммунистом! Но если вы не ответите на мой вопрос, мы не сможем принимать вас всерьез с вашими бумажками. Итак?» Оратор был явно сбит с толку. Он неуверенно оглянулся на своих соратников и замолк.

«Итак, – безжалостно продолжал я терзать его тоном школьного учителя, – на сколько процентов поднялась цена? Ответьте и можете продолжать свою речь».

«Но это же глупо… – попробовал вывернуться он, – это же совсем неважно». Но я не выпускал его из когтей.

«Странно, что вам, считающему себя коммунистом, безразличны насущные потребности населения. Этого я не понимаю. Но ответьте нам, и мы сможем продолжать». «Революционер» густо покраснел, но продолжал молчать. Кое-кто из публики уже принялся подначивать его:

«Ну вымолви хоть словечко, не ломайся!» Послышались отдельные злорадные смешки. Четыре или пять раз я обращался с просьбой к маоистскому вожаку, уговаривая, а потом почти умоляя его не испытывать терпения публики и ответить на вопрос, на сколько поднялась цена на хлеб. «А может быть, вы не хотите нам этого открыть?»

«Сам скажи». Он хотел, чтобы это прозвучало шутливо и вместе с тем бодро, но в ответ в зале раздался такой взрыв смеха, что стало очевидно: публика уже поняла, что он совершенно ничего не знает.

Оратор в то время перешептывался со своими товарищами.

«Прекратите. Здесь не детский сад! – сказал я строго. – Докажите же, наконец, что вы коммунист. Так на сколько процентов?»

«На десять», – с трудом выдавил он. Не давая ему опомниться, я тут же вцепился в его слова: «Вы это знаете точно или просто предполагаете?» Это был конец для того, кто, как говорится, «пошел по шерсть, а вернулся стриженым». В мертвой тишине прозвучало вымученное: «Предполагаю». Взрыв смеха. Многие в зале хлопали себя по ляжкам от удовольствия. Если бы я сейчас поставил на голосование: дать или не Дать слово представителю той группы, что пришла с целью сорвать мое выступление, – результат мог быть только одним: не давать.

Когда после этого маоисты еще несколько раз пытались, правда неуверенно, атаковать меня, я спрашивал всякий раз: «Вы знаете это или опять только предполагаете?» И голоса их тонули в общем хохоте.

Во время антракта они вообще ушли, явно потеряв всякий интерес к дальнейшему, и таким образом лишили меня возможности поставить им тщательно подготовленную ловушку политического характера. Но они и без этого достаточно оконфузились.

Надо заметить, что ничего другого, кроме рокового «предполагаю», они ответить не могли, так как повышение цен на хлеб, из-за которого и разгорелся сыр-бор, было выдумкой чистой воды. Но они, выдававшие себя за знатоков истинных нужд народа, обязаны были знать это. Я говорил себе (хотя совесть моя из-за того, что я так разыграл их, была неспокойна), что они могли просто признаться, что чего-то не знают. Никого бы это не удивило, никто не подумал бы смеяться над ними. В этом случае я был бы проигравшей стороной. В неловкое положение они попали из-за собственных амбиций, из-за глупейшего самомнения. А когда имеешь дело с такими людьми, можешь не сомневаться, что подобные черты непременно обнаружатся.

Мои выступления в университетах и вузах чаще всего организовывали левые студенческие союзы – такие, как ССНС в его первые годы существования. Социалистический союз высших школ, марксистский студенческий союз «Спартак», группы профсоюзной ориентации или же официальные Всеобщие студенческие комитеты (ACTA), большинство в которых принадлежало все тем же группировкам. Однако дважды я выступал с позволения «Кольца христианско-демократических студентов» («КХДС») – организации правых студентов, которые, несмотря на название, больше тяготели к НАТО, чем к нагорной проповеди.

В 1970 г. в городе Мюнстере – оплоте черной реакции – прежняя коалиция левых в университете, раздираемая внутренними противоречиями, была заменена в студенческом парламенте на «КХДС». Меня пригласил новый референт по культуре. Из-за нашей обоюдной неинформированности мы играли на равных: он не знал, кто такой Киттнер, я тоже ничего не слышал о том, что в Мюнстере совершился поворот вправо.

Классический расклад для комедии ошибок, а может, и для трагедии.

Прибыв в Мюнстер, я обнаружил еще на подступах к аудитории половину состава «КХДС», все они были заметно возбуждены. «Господин Киттнер, плохие новости. Мы получили информацию: левые собираются сегодня ворваться на ваше представление».

Только в этот момент, когда передо мной оказались представители правого студенчества, в отчаянии заламывавшие руки, я сообразил, в чем дело. Потребовалось некоторое самообладание, чтобы, распознав первым ситуацию, не расхохотаться вслух.

– Ну и что? – спросил я небрежно.

– Их будет подавляющее большинство. Может, отменить вечер? Не стоит подвергать вас такому риску. Или по крайней мере вызвать полицию?

Я уже собрался было просветить ребят насчет истинного положения дел, но тут же подавил в себе этот благородный порыв. Тот, кто, подобно им, готов натравить полицию на своих же товарищей, по меньшей мере заслуживает быть при всех посаженным в лужу, и чем позднее это случится, тем значительнее будет эффект.