Неизвестен Автор - Подборка из юмористического журнал Magazin 1996-97 годов Страница 30

------------------------------------------------

Дмитрий ТУМАНОВ

Вечно живой

------------------------------------------------------------------- ------------------------------------------------------------------- Лобов умирал. Он сказал: "Сегодня точно умру". - Точно? - переспросила бабушка, оттопыривая ухо прямо в пересохший лобовский рот. - Я сказал, - сказал Лобов. - Роооооодимый, - завыла бабушка, качаясь на стуле, как метроном. - Мама! - строго сказала жена Лобова. - Прошу меня кремировать, - сказал Лобов и рукой за чуб приподнял над подушкой голову и обвел присутствующих затухающим взглядом. - Не волнуйся, - сказал брат Лобова. В этот день Лобов не умер. Не умер он и следующим днем. Зато еще через день умерла бабушка. Лобов был настолько слаб, что еле вполз за поминальный стол. Все вспомнили, что последними словами бабушки были "Роня еще жив?" "Жив" - ответил ей брат Лобова. А через полчаса бабушки не стало. Лобов выпил несколько рюмок, съел тарелку столичного салата и два бутерброда с икрой. Потом он встал с рюмкой и все подумали что Лобов хочет сказать тост (к тому времени поминки плавно перешли в какой-то очень веселый праздник). Но Лобов сказал: "прошу меня кремировать, Я завтра наверное умру". И когда все начали отмахиваться, добавил: "А может быть и сегодня". И вылил всю рюмку в рот. Лобов не умер ни в этот день, ни в следующий, и продолжал жить всю неделю. Зато умер брат Лобова. Хотя практически он не пил, вскрытие показало, что брат алкоголик и у него цирроз печени. Лобов не провожал брата в последний путь. Он слабо махал с кровати стихающей в коридоре процессии. На поминках Лобова посадили в кресло и подперли его спину тремя подушками. Хотя Лобову было препаршиво, он стал тамадой. Он вспомнил несколько забавных эпизодов из детства брата и сказал, что вскрытый алкоголизм вне всякого сомнения имеет явно политический подтекст, то есть это ответ на несовершенство государственного строя России. В это время Марий Петрович вдруг захохотал, но был заглушен бурными апплодисментами. - Потом дядя Мартын сказал, что покойный до самого конца живо интересовался здоровьем Лобова и по просьбе Лобова за день до смерти съездил в крематорий и узнал расписание. - А вы в-в-в-в-все ца-ц-ц-ц-ацкаетесь со своими Матросовыми и К-к-карбышевами! А вот где настоящие б-б-будничные герои! - так закончил Мартын (он заикался с войны) и вылил в себя стакан перцовки. - Я требую слова! - закричал Лобов. Но в это время все громко соглашались с дядей Мартыном, что настоящие герои незаметны в жизни, и расслышали Лобова, только когда он повторил это раза три-четыре. Лобов встал. И жена его сказала: "Сейчас опять свою песню о кремации?" Лобов обиделся и упал в кресло и больше во все поминки так ничего и не сказал. На следующий день он вызвал Мартына и сказал: "Мартын, ты вчера говорил о расписании в крематории". - Ну вот, - сказал Лобов, - ты знаешь, что жить мне осталось... - Не беспокойся, - сказал Мартын, - к-к-к-к-кремируем по первому разряду. - А расписание? - сказал Лобов. - П-п-п-ри чем тут расписание! - воскликнул Мартын, - я и без расписания знаю - работает ежедневно б-б-без обеденного перерыва. - Спасибо, - сказал Лобов. - Не за что, - сказал Мартын (мысленно добавляя "вот когда кремируем, тогда и будешь говорить спасибо") и пошел опохмеляться к уже накрытому остатками поминок столу. Позвали и Лобова, но тот замотал головой. Мартын умер в тот же день. Никто так и не заметил, как это произошло. Он сидел за столом, стал не очень разговорчив - как и обычно бывает с пьяными людьми. А потом вдруг оказалось, что он мертв. Так что неизвестно, сколько труп Мартына сидел с живыми людьми. Только в десятом часу вечера выходящего из-за стола Люсевского повело, он задел Мартына - тот грохнулся со стула и оказалось , что Мартын совсем холодный. Хоронили его всем заводом. Завод дал гудок во весь город. И в ответ загудели машины и затренькали трамваи. Мартына в городе очень любили. Поминки были в ресторане Таджикистан. Лобова доставили доставили туда на таксо, завернутого в одеяло. Он был в испарине и чем-то - больше всего взглядом - похож на Ивана Грозного, только что прибившего своего сына. Он мало ел и только пил. Когда жена Лобова танцевала с каким-то таджиком, Лобов попытался выпелениться из одеяла и бить, бить таджика. Но когда жена после танца плюхнулась потная рядом с Лобовым, тот только и сказал "бббубппроссссовркрии" (во всяком случае такой набор звуков жена услышала). - Слышали уже. Кремируем. Обязательно, - сказала жена и начала интенсивно жевать. Через два дня жена не вернулась с работы. Лобов позвонил в милицию. В милиции его попросили собраться с силами и мужаться - потому что жена его трагически погибла, спасая большую сумму денег от грабителей. - Ничего не понимаю! - закричал Лобов. - Каких грабителей? Она же ткачиха! И остался Лобов один. Правда приходили, навещали пионеры-тимуровцы. Однажды они не пришли. Лобов встал, вышел из квартиры и позвонил соседям. - Марк Абрамыч, у меня просьба, - сказал он. - Ну? - грубо сказал Марк Абрамыч. - Я, как вы знаете, остался один. - Не знаю, - сказал Марк Абрамыч, - соболезную. - Так вот. Я должен на днях умереть. - Прекрасно, - сказал Марк Абрамыч. - Проследите, чтобы кремировали. - Ничего не хочу слышать! - закричал Марк Абрамович, затыкая пальцами уши и ногой захлопывая перед Лобовым дверь. А Лобов почувствовал вдруг страшный голод и пошел рыться в холодильнике. ------------------------------------------------

---------------------------------------------------------------

- ЮБИЛЕЙ

--------------------------------------------------------------------------

В этом году исполняется 160 лет со дня написания Николаем Васильевичем Гоголем повести "Нос". К сожалению, мы не могли как следует отметить ни столетие, ни стопятидесмятилетие этой даты, поскольку в то время нашего журнала не было и в помине... До двухсотлетия еще нужно дотянуть. Поэтому отмечаем то, что можем: стошестидесятилетие этого замечательного явления русской культуры. "Нос" можно перечитывать хоть каждый день. Причем начинать можно с любого места. Откроем книгу наугад и насладимся любимыми строками - "Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: "брр..." Правильно сказал как-то главный редактор нашего журнала Игорь иртеньев на очередной редакционной летучке по поводу того, что никто на нее не явился: "Все мы вышли из гоголевского "Носа". Г.Попов

Где-то в эти же дни отечественная литература отмечает еще две даты, обе юбилейные и обе связаны с литературным произведением, которое мы в отличие от гоголевского "Носа", имеем возможность привести полностью.

Илья Бутман Страж

В первый день работы вахтера Гунькова начальник сказал ему: - Следи за тем, чтобы с фабрики не выносили продукцию. Вахтер всю смену добросовестно осматривал портфели покидающих предприятие рабочих, но в них ничего не было. - А что наша фабрика производит? - поинтересовался Гуньков на следующий день. - Портфели, - ответил ему начальник.

Знаете ли вы Гунькова? - Конечно! - отзовется из степей калмык. - Это ему сказал начальник: "Следи за тем, чтобы с фабрики не выносили продукцию", - припомнит, оторвавшись от сала, украинец. - И он, - воскликнет якут, взяв за рога оленя, добросовестно осматривал портфели, покидающих предприятие рабочих. - Но в них ничего не было! - хлопнет себя по ляжке веселый адыгеец. - А на следующий день... - ухмыльнутся сдержанные прибалты. - ... он поинтересовался: "А что наша фабрика производит?" расплывется в хитрой улыбке татарин. - Портфели, - ответит ему начальник!!! - закричат, хохоча, русские, белорусы, казахи, грузины, узбеки, чуваши, карелы, комчадалы, чукчи и прочие и прочие народы и народности. Почему мы вспомнили о Гунькове? Да потому что, во-первых, в этом году отмечаем 1000-ую публикацию известной миниатюры "Страж", а, во-вторых, пятьдесят лет с начала творческой деятельности автора этой миниатюры. Родителю бдительного Гунькова - Илье Бутману хочется пожелать многого, но, справедливости ради, отметим, что и без наших пожеланий он находится в отменном здравии, полон творческих и прочих сил, очередной раз удачно женился и готов осчастливить нас новыми Гуньковыми. Чего мы и ждем с нетерпением. А пока вновь и вновь насладимся знаменитой миниатюрой, столь славно обошедшей триумфальным парадом страны ближнего, среднего и дальнего зарубежья. А.Мурай

Илья Бутман

Страж

В первый день работы вахтера Гунькова начальник сказал ему: - Следи за тем, чтобы с фабрики не выносили продукцию. Вахтер всю смену добросовестно осматривал портфели покидающих предприятие рабочих, но в них ничего не было. - А что наша фабрика производит? - поинтересовался гуньков на следующий день. - Портфели, - ответил ему начальник. ----------------------------------------------------------------

Владимир Вестер

Последняя любовь

-------------------------- Годами раньше я знал еще одного своего друга. Он, правда, меня тоже знал. Но сегодня - это такая мелочь. Такой робкий пустяк. Но главное тут не это. Главное тут вот что. Этот мой друг ловко и честно женщин любил. И вообще он был человек немелочный, глубокий. И было это у него как в жаркий летний полдень прохладное бочковое пиво попить. Или сладкий голос клавесина на заре послушать. Одним словом, любил человек музыку. И женщин любил. То есть как где увидит, так сразу начинает любить. И сразу чувствует громадное облегчение. И легче как-то на душе становится, и вроде нужен человек. То есть вся жизнь его кому-то очень нужна. Но больше все-таки он любил уютных, подвижных. В то время женщины с таким характером очень были распространены в городах. Их всюду можно было встретить. Но, правда, чаще в парке, на танцах или в кафе, где кушали мороженое с орехами. Но это понятно: такое время было. То есть нельзя было иначе. А еще - мороженое сладкое, холодное, а в парке - музыка, и лампочки мигают. Эти женщины почему-то очень любили, чтобы лампочки мигали. В них от этого какая-то дополнительная радость поселялась. Даже некоторые из них становились еще уютней, подвижней. И вот как-то мой этот друг пришел на танцы и полюбил одну из них. Так, как только один он умел. По-настоящему. Другие ей тогда просто обзавидовались. Еще бы! Такой друг влюбился! И она к нему тоже сразу как-то прильнула. Прижилась всей душой. не было, правда, у нее в ту пору еще никакой особенной специальности. И по профессии она еще была, Бог знает, кто такая. Но ведь в жизни и не то еще бывает. Не так еще можно прижаться. То есть и не такой еще может случиться в жизни фокстрот. Потом. конечно, прямо перед его глазами была эта шикарная желтая лента в темных волосах. И музыка на танцах была шикарная. Рэг, свинг, блюз, джайф, танго, рок, твист, самба, румба, шейк, брейк, летка-енька, диско, казачок, опять слоу-блюз... И небо - тоже, понятно, с заревом на Востоке, шикарное ночное небо. И пахло тогда тоже чем-то шикарным: за оградой какие-то кусты росли. И вполне шикарные вопросы она стала задавать моему приятелю. Почти шептать. Он их потом почти все забыл. Никак не мог вспомнить. Просто он у нее сам что-то спросил. А потом и это забыл. Зачем такие мысли помнить? А потом и танцы кончились. То есть музыка кончилась. А танцы еще какое-то время продолжались. Но он все равно ничего не успел вспомнить. Одним словом, он потом на каком-то длинном мосту через реку закурил, а спичку ловко кинул в темную далекую воду. Там еще плавали другие спички. И не только спички там плавали. И он тогда с ней вдвоем постоял на этом мосту, и они поглядели на воду. А потом она протянула руку и ему опять что-то сказала. Но он опять забыл, что она ему сказала. Он и сам ей что-то хотел сказать, но забыл, что хотел сказать. И ничего не сказал. А дома у нее, в какой-то маленькой комнате, где на других кроватях лежали еще несколько человек, произошло то, что и должно было произойти. Но почему-то не произошло. И опять на заре она что-то у него спросила, но он ей ничего не сказал. Совсем забыл, что надо в таких случаях говорить. И сразу постарался покинуть ее дом. И почему-то больше ни разу не вернулся. И даже на танцы перестал в этот парк ходить. Не говоря уже про женщин. Их он просто любить перестал. Но самое интересное то, что и они его - тоже. Так, посочувствуют иногда. И идут дальше.