Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман Страница 31

готовый к любой неизвестности,

еврей заселяет планету,

меняясь по образу местности.

Варясь в густой еврейской каше,

смотрю вокруг, угрюм и тих:

кишмя кишат сплошные наши,

но мало подлинно своих.

Мне одна догадка душу точит,

вижу ее правильность везде;

каждый, кто живет не там, где хочет, —

вреден окружающей среде.

Еврей весь мир готов обнять,

того же требуя обратно:

умом еврея не понять,

а чувством это неприятно.

Во все разломы, щели, трещины

проблем, событий и идей,

терпя то ругань, то затрещины,

азартно лезет иудей.

Растут растенья, плещут воды,

на ветках мечутся мартышки,

еврей в объятиях свободы

хрипит и просит передышки.

Антисемит похож на дам,

которых кормит нежный труд;

от нелюбви своей к жидам

они дороже с нас берут.

Много сочной заграничной русской

прессы

я читаю, наслаждаясь и дурея;

можно выставить еврея из Одессы,

но не вытравишь Одессу из еврея.

В жизненных делах я непрактичен,

мне азарт и риск не по плечу,

даже как еврей я нетипичен:

если что не знаю, то молчу.

Заоблачные манят эмпиреи

еврейские мечтательные взгляды,

и больно ушибаются евреи

о каменной реальности преграды.

Еврейского характера загадочность

не гений совместила со злодейством,

а жертвенно-хрустальную порядочность

с таким же неуемным прохиндейством.

В еврейском гомоне и гаме

отрадно жить на склоне лет,

и даже нет проблем с деньгами,

поскольку просто денег нет.

Скитались не зря мы со скрипкой

в руках:

на землях, евреями пройденных,

поют и бормочут на всех языках

еврейские песни о родинах.

Чуть выросли — счастья

в пространстве кипучем

искать устремляются тут же

все рыбы — где глубже,

все люди — где лучше,

евреи — где лучше и глубже.

Катаясь на российской карусели,

наевшись русской мудрости плодов,

евреи столь изрядно обрусели,

что всюду видят происки жидов.

Еврей живет, как будто рос,

не зная злобы и неволи:

сперва сует повсюду нос

и лишь потом кричит от боли.

Евреям доверяют не вполне

и в космос не пускают, слава Богу;

евреи, оказавшись на Луне,

устроят и базар и синагогу.

Шепну я даже в миг, когда на грудь

уложат мне кладбищенские плиты:

женитьба на еврейке — лучший путь

к удаче, за рубеж, в антисемиты.

В убогом притворе, где тесно плечу

и дряхлые дремлют скамейки,

я Деве Марии поставил свечу —

несчастнейшей в мире еврейке.

Вон тот когда-то пел как соловей,

а этот был невинная овечка,

а я и в прошлой жизни был еврей —

отпетый наглый нищий из местечка.

ВЫСОКОГО БЕЗДЕЛЬЯ РЕМЕСЛО

МЕНЯ ОТ ПРОЦВЕТАНИЯ СПАСЛО

Как пробка из шампанского —

со свистом

я вылетел в иное бытие,

с упрямостью храня в пути тернистом

шампанское дыхание свое.

Я тем, что жив и пью вино,

свою победу торжествую:

я мыслил, следователь, но

я существую.

За то и люблю я напитки густые,

что с гибельной вечностью в споре

набитые словом бутылки пустые

кидаю в житейское море.

Всегда у мысли есть ценитель,

я всюду слышу много лет:

вы выдающийся мыслитель,

но в нашей кассе денег нет.

Решать я даже в детстве не мечтал

задачи из житейского задачника,

я книги с упоением читал,

готовясь для карьеры неудачника.

Я в сортир когда иду среди ночи,

то плетется мой Пегас по пятам,

ибо дух, который веет, где хочет,

посещает меня именно там.

Видно только с горних высей,

видно только с облаков:

даже в мире мудрых мыслей

бродит уйма мудаков.

Очень много во мне плебейства,

я ругаюсь нехорошо,

и меня не зовут в семейства,

куда сам бы я хер пошел.

Ум так же упростить себя бессилен,

как воля перед фатумом слаба,

чем больше в голове у нас извилин,

тем более извилиста судьба.

Моей судьбы кривая линия

была крута, но и тогда

я не кидался в грех уныния

и блуд постылого труда.

Живу привольно и кудряво,

поскольку резво и упрямо

хожу налево и направо

везде, где умный ходит прямо.

Именно поэты и шуты

в рубище цветастом и убогом —

те слоны, атланты и киты,

что планету держат перед Богом.