Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure] Страница 39

Конечно, море меняет цвет в зависимости от часа и времени года. При голубом небе и море голубое, если небо свинцовое, море тоже приобретает свинцовый оттенок, в некоторых же случаях, если верить Гомеру, оно даже бывает «винного цвета». Ну и что? Горы тоже меняют цвет, но никому в голову не придет тратить прилагательные по этому поводу. Вообще, прилагательные — пустое дело. Тот же Гомер — разве не мог он поточнее выразиться и объяснить, какое вино имеет в виду, белое или красное, это же большая разница.

Не понимаю людей, способных все лето торчать на пляже под палящим солнцем. Они балдеют на солнцепеке, а когда совсем одуревают от жары, плюхаются в воду, чтобы освежиться. Но почему, позвольте спросить, в жару не спрятаться в тенек? Я понимаю — зимой, когда холодно, погреться на солнышке. Однако эти чудаки сидят и лежат на солнце в разгар лета, в самую жару. Конечно, в таком случае морская вода приносит облегчение, но можно ли придумать что-либо более абсурдное?

В прежние века не бывало такого паломничества к морю, как в наше время. Мода эта совсем новая, и придумали ее спекулянты. Стоит одному что-то сделать, и все бросаются ему подражать, словно обезьяны. Выйти из воды и тотчас же голым растянуться на песке, который прилипает к мокрому телу, — что за гадость! Только свиньи валяются в грязи, но на то они и свиньи. Ради того лишь, чтобы загореть до черноты на море, многие готовы спустить все до последнего гроша. Между тем злоупотреблять солнцем вредно, оно плохо действует на кожу, от него появляются морщины, а в чрезмерных дозах оно даже канцерогенно. Об этом из года в год пишут в медицинских журналах, но спекулянты стоят грудью и не пропускают эти сведения в газеты, которые читают все.

Бедные люди! Иной раз я захожу на пляж, чтобы посмотреть на этих несчастных, страдающих от зноя, и говорю себе: погляди, как они истязают себя, вот дураки! Я вижу: в час дня они открывают холодильные сумки, вытаскивают оттуда свои ледяные бутерброды и бутылки с пивом и едят прямо на песке. Песок на зубах — мерзость какая! Но эти несчастные все терпят, им кажется, что они отлично отдыхают. Если вам нравится плавать, плавайте на здоровье, но я умоляю вас, не ешьте бутерброды с песком, который скрипит на зубах! Я, как представлю себе это, весь мурашками покрываюсь.

Многие приносят с собой на пляж зонты или тут же берут их напрокат у спекулянтов. Это уж полная дикость. Если вы любите тень, спрячьтесь в тень, но зачем сидеть на солнце под зонтом? А раз уж вам так приятно торчать на солнце, торчите, но, когда обожжете ступни о раскаленный песок, страдайте молча и не жалуйтесь. Вам доставляет удовольствие возвращаться домой с черными от мазута ногами? Пожалуйста, ваше личное дело.

Но я готов голову дать на отсечение — жариться на солнце никому не нравится. В тот день, когда кто-нибудь осмелится сказать, что лежать летом на солнце — идиотизм и к тому же вредно для здоровья, пляжи опустеют. Я верю, рано или поздно это случится, и тогда люди, как в доброе старое время, будут приходить на берег моря, исключительно чтобы прогуляться на закате, когда солнце не так печет.

Если бы у меня была возможность выступить по телевидению или в газете, я бы все это высказал. Часовщик тоже имеет право голоса. Я бы сказал: я понимаю бедуинов, которые по необходимости пересекают песчаные пустыни; я понимаю верблюдов — у них тоже нет выбора; я понимаю рыбаков, вынужденных целыми днями болтаться в своих суденышках ради заработка; но если человек отправляется к морю без всякой причины, ради так называемого отдыха, по мне, он сумасшедший. Правда, когда я говорю, что не люблю море, на меня смотрят так, будто сумасшедший я. Ну и пусть, никто не запретит мне высказывать свое мнение! Да, я не люблю море, меня от него воротит. И можете думать обо мне что угодно.

ДВА МИЛЛИАРДА{13}

Перевод Л. Вершинина.

Я сижу у окна, гляжу на серое миланское небо, на падающие с платанов листья и никак не могу отделаться от ощущения, что все еще лечу в самолете из Цюриха. Время от времени я судорожно вздрагиваю, словно проваливаюсь в воздушную яму, вцепляюсь в ручки кресла или невольно пытаюсь застегнуть предохранительный ремень. Я не хочу тревожить жену и детей и потому попросил оставить меня одного. Мне приходится беспрестанно твердить себе, что я сижу в кресле у себя в кабинете, что это мой дом под серым миланским небом, что через несколько дней я переступлю порог своего офиса и что в конце концов все завершилось наилучшим образом. В окно я вижу четырех агентов в штатском, которые не спеша попарно прохаживаются по двум противоположным тротуарам, усыпанным листьями. Бессмысленная предосторожность — ведь все уже позади. Но мне пришлось нанять этих агентов, уступая нажиму так называемого профсоюза горилл, который, по некоторым сведениям, связан с Анонимной корпорацией похитителей. Мои телохранители — полицейские на пенсии, всем уже за шестьдесят, и называть их гориллами по меньшей мере смешно.

Вот уже несколько часов я не могу оторвать глаз от окна и машинально провожу языком по деснам, словно пытаюсь отыскать пустоту на месте вырванного зуба, ибо порой мне кажется, что в Цюрихе мне и в самом деле удалили зуб. Разумеется, я отлично понимаю, что мой язык не может обнаружить то, что всего лишь метафора, к тому же неточная, ибо, если уж идти по пути метафор, я лишился не одного, а двух зубов, ведь я заплатил похитителям выкуп в два миллиарда лир. Однако я испытываю точно такие же боль и уныние, какие испытываешь, выходя от дантиста. Врачи называют это мнимой болью. К примеру, ампутированная нога продолжает болеть еще несколько месяцев после операции. То же самое происходит и с зубами, но боль длится всего несколько дней. А вот с потерянными миллиардами дело обстоит иначе, и я все пытаюсь проанализировать свою реакцию.

Впервые за долгие годы я могу спокойно подумать, неторопливо поискать нужную метафору, подкорректировать ее, если она окажется неудачной. Подлинный отдых — это возможность расслабиться умственно, только тогда полностью отдыхает и тело. Благодаря моему воздушному путешествию в Швейцарию и обратно, точнее сказать, благодаря похищению, жертвой которого я стал, я чудесным образом избавился от прежних забот — от всех докучных мыслей о финансовых, административных, налоговых, профсоюзных делах. В голове образовалась пустота, которую я могу свободно заполнить плодами своего воображения.

Это не значит, что я хочу таким способом выразить свою признательность Анонимной корпорации похитителей, — до подобного цинизма я еще не дошел. Однако должен отметить, что по сравнению с моими знакомыми и друзьями, также ставшими жертвами похищений, я воспринял случившееся намного легче, чем они. Многие из них до сих пор оплакивают свои миллиарды, а некоторым после похищения и уплаты выкупа пришлось за собственный счет поехать в Швейцарию, чтобы подлечить нервы. Газеты писали, будто я симулировал сердечный приступ. Но это ложь, скорее всего изобретенная рекламным отделом Анонимной корпорации похитителей. Мне незачем было притворяться больным, потому что похитители обошлись со мной во всех отношениях великолепно. Заплатив относительно скромную сумму и подвергшись лишь минимальному риску, я теперь тоже могу рассказывать друзьям и моим детям о необыкновенном приключении.

Не знаю, до какой степени правдивы свидетельства других жертв о размерах выкупа. Разумеется, я имею в виду цифры, названные в доверительных, частных беседах: публично никто не признался, что уплатил столь крупную сумму. Никому не хочется объявлять налоговому управлению, что у него имеются вклады в банках соседней страны. На это похитители и рассчитывают. Есть и другая причина, заставляющая жертву молчать: сумма уплаченного выкупа, даже если имеется документальное подтверждение, также облагается налогом. Во всяком случае, сравнивая свои капиталы с капиталами других похищенных, я не могу не признать, что со мной обошлись по-божески. Например, некий Дзаннино уплатил всего миллиард, но для него это огромная потеря, поставившая под удар все дела строительной фирмы «Дзаннино энд компани». И чтобы как-то уцелеть, ему пришлось просить заем у одного миланского банка, контролирующего Анонимную корпорацию похитителей. Если Дзаннино, мелкий предприниматель, уплатил один миллиард, то с меня похитители могли потребовать как минимум пятнадцать.

Я заранее знал, что рано или поздно настанет мой черед, что меня схватят и увезут в Швейцарию. На этот случай я перевел в один из цюрихских банков шесть миллиардов лир. Полиция через своего представителя сама посоветовала мне держать наготове такую сумму, так же как она рекомендует всем хранить дома наличные деньги на случай ограбления. Ясное дело, похититель, так же как и обыкновенный грабитель, не может вернуться домой с пустыми руками. Работа у них рискованная, она требует существенных денежных затрат, и неудача способна довести их до крайнего ожесточения. Нередко это люди с неустойчивой нервной системой, им ничего не стоит выстрелить в тебя или отрезать ухо — такое случалось уже не раз. Впрочем, проведи мои похитители более тщательную проверку сумм, которые я переводил в Швейцарию, они наверняка могли бы получить с меня куда более крупный выкуп. Словом, по моим расчетам, я сэкономил по меньшей мере четыре миллиарда. Жаловаться не приходится, не так ли?