Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 46

Известны пророческие слова, которые мы использовали, слегка видоизменив их, на наших транспарантах во время демонстраций: революционная ситуация возникает только тогда, когда низы уже не хотят, а верхи уже не могут поступать так, как они хотят… Не отражает ли эта формулировка в точности ситуацию в Ганновере в июне 1969 года? Когда я всерьез задумываюсь над этим, то прихожу к убеждению: когда-нибудь площадь Штайнтор в Ганновере будет называться площадью «Красного кружка». Она этого вполне заслуживает.

КАК Я ОДНАЖДЫ ВТРАВИЛ В ИГРУ ШПИКА И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

Тогдашний председатель ХДС, кандидат на пост канцлера Райнер Барцель (тот самый, о котором в народе говорят: черного кобеля не отмоешь добела) однажды в середине 60-х годов заявил по телевидению, что если в общественных аудиториях и кабаре присутствуют представители тайной полиции, то речь идет о тоталитарном государстве. Если подходить с этой меркой, то ФРГ – тоталитарное государство. Число только известных полицейских донесений, сделанных платными осведомителями, огромно. И нет, вероятно, от севера до юга страны ни одного кабаретиста, хотя бы слегка затрагивающего в своем репертуаре вопросы политики, для которого наличие в зале «критического ока государства» было бы совершенной новостью.

Я ничего не имею против рецензий, хотелось бы только знать, где именно появится отчет и с какой целью он написан. Уж лучше бы программы принимались официально: так было бы, безусловно, откровеннее и честнее. С цензором можно поспорить, со своей осторожностью – сложнее. Ножницы в собственной голове острее, так как себя-то в конечном итоге не обманешь с помощью подтекста.

Я лично очень рано узнал, как используются результаты слежки. В начале 60-х годов во время митинга, состоявшегося после пасхального марша в Штутгарте, я заметил, как представители ведомства по охране конституции и полицейские прилежно вели съемки и фотографировали все происходящее из окон музея, который находился как раз напротив трибуны. В конце своего выступления я обратил внимание собравшихся на то, что они стали действующими лицами какого- то фильма. Ответом был протестующий рев многотысячной толпы.

Когда я впоследствии во время гастролей в Штутгарте некоторое время выступал в их «бунтарском театре», директор Герхард Войда рассказал мне, между прочим, о том, что его посетило некое должностное лицо. Этот господин показал ему мои фотографии, сделанные во время пасхального марша, и спросил зловещим тоном: «Это тот самый господин, который у вас будет выступать в ближайшее время?»

Получив утвердительный ответ удивленного интенданта, пришедший только неодобрительно поцокал языком. После этого он, воздержавшись от дальнейших комментариев, удалился. Мой коллега был слишком порядочным человеком, чтобы под каким-нибудь предлогом не отменить мои гастроли.

Я всегда старался обратить внимание публики на присутствие в зале шпиков, поскольку большинство граждан ФРГ в течение многих лет вообще не замечало, что снова появился скрытый политический сыск.

В Вуппертале в 1967 году один парень из публики пришел во время антракта за кулисы и прошептал таинственно: «Товарищ Киттнер, в восьмом ряду у прохода сидит комиссар Шмидт из четырнадцатого К». В земле Северный Рейн-Вестфалия 14 К означает 14-й комиссариат уголовной полиции по политическим делам. Я тогда был молодым и горячим и поэтому решил немедленно что-то предпринять. Я переговорил с осветителем.

И вот после антракта во время первого же номера он послал из-под потолка на сцену конусообразный луч прожектора, который постоянно «преследовал» меня (в этой ситуации данное слово особенно уместно). Весь залитый светом, я начал сцену и, не прерывая текста, двинулся к рампе, спустился в партер – луч не отставал. Держа, подобно звезде эстрады, в руке микрофон, я, подтаскивая за собой кабель, медленно Двигался по проходу к восьмому ряду. Дойдя до соглядатая, я остановился. «Вот вы, – сказал я с драматическими интонациями и, вытянув руку, указал на него, – ведь вы – комиссар Шмидт из 14 К!»

«Да», – сказал представитель тайной полиции. Он был ошеломлен. Я с удовлетворением кивнул и продолжал: «Теперь вы по меньшей мере один раз действительно сказали правду, чистую правду, ничего, кроме правды».

Утверждать это, правда, и в этом случае нельзя было, поскольку эти господа очень часто скрываются под вымышленными именами: на такой грязной работе они стыдятся пользоваться собственными. Господин за это время несколько успел прийти в себя. Чтобы продемонстрировать выдержку, он скрестил на груди руки, но ерзать на кресле не перестал – это его и выдавало: все-таки он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

«Знаете, – продолжал я безжалостно, – я, в общем- то, радуюсь каждому, кто приходит ко мне в кабаре. Это особенно относится к людям вашей профессии, поскольку если бы вы чаще пользовались этой возможностью, то могли бы несколько расширить ваш политический кругозор, а это, как я слышал, совсем не лишне. Но все-таки я должен спросить: вы здесь находитесь как служебное лицо или частное?»

Публика, которая уже в самом начале нашего диалога всячески выражала неудовольствие присутствием соглядатая, напряженно ждала ответа. «По делам службы», – выпалил этот служака. То, что он был выставлен на всеобщее обозрение, сбивало его с толку: обычно эти господа предпочитают действовать скрытно.

К слову сказать, когда я в других случаях задавал подобный же вопрос, то всегда получал ответ: «Как частное лицо». Однако я хотел до конца использовать предоставившуюся мне возможность просветить публику в вопросах деятельности тайной полиции. «Если вы здесь по службе, то напрашивается еще один вопрос. Ведь вы же из уголовной полиции и, следовательно, ваше дело – заниматься раскрытием преступлений. Так скажите, имеются ли какие-то обоснованные подозрения, что у меня в театре происходят уголовно наказуемые деяния, или это против меня ведется расследование?»

На это господин неторопливо ответил: «Успокойтесь, господин Киттнер, ничего подобного. Это обычный контроль. Полицай-президент весьма интересуется всем, о чем говорят на сцене кабаре».

Публика забушевала. Люди хорошо поняли значение слов «обычный контроль». Это было подтверждением того, что слежка ведется постоянно.

Разумеется, в зале были представители местной прессы, и вся история на другой же день попала в газеты. Дело было расценено так, как оно того и заслуживало: политический скандал. Программа «Миттагсмагазин» радиостанции «ВДР» хотела организовать из Дюссельдорфа прямую трансляцию дискуссии между министром внутренних дел земли Северный Рейн-Вестфалия Вилли Вайером и мною. Министр – представитель либеральной партии, но сам ни в коем случае не либерал – сначала пообещал, но за день до дискуссии все-таки отказался принять в ней участие: он-де должен быть в это время на одном торжественном мероприятии в каком-то заштатном городке. Разумеется, я выразил в открытом письме, адресованном министру внутренних дел, протест против «обыкновенной» слежки. В своем ответе министр оправдывался, говоря, что слежка была организована не против меня, а против устроителей вечера – группы лиц, уклоняющихся от военной службы. Это меня, конечно, не утешило.

«Но чтобы исключить в будущем возможность подобной путаницы, я приказал сотрудникам полиции прекратить посещение кабаре по делам службы…» – заверил министр.

Правда, несколько недель спустя во время моих гастролей в городе Люденшайде, относящемуся к сфере деятельности того же самого министра, два господина в классических кожаных пальто предъявили в кассе свои служебные удостоверения и потребовали бесплатные билеты. Разумеется, я настоял на том, чтобы они заплатили за вход. Этим я хотел подчеркнуть, что мое учреждение и без того нуждается в государственных дотациях.

До сегодняшнего дня я не знаю, было ли появление двух прихлебателей сознательной провокацией или просто бессовестным проявлением бюрократической тупости. Во всяком случае, «замаскированные» представители высших эшелонов власти и в дальнейшем появлялись у меня в партере. Некоторым зрителям они были хорошо известны как постоянные «участники» демонстраций. В моем временном пристанище в Ганновере в «Клубе Вольтера» появился как-то вечером, словно в насмешку, один тайный агент. Он уселся за столик, стоящий на самом видном месте, прямо перед сценой.

Этого типа, который больше всего заботился о своей ухоженной внешности, мы буквально все знали по различным стычкам. Он носил прозвище Джеймс Бонд и выставлял напоказ свое служебное оружие.

Его появление в клубе выглядело театральным выходом: с записной книжкой и карандашом в руке, он явно провоцировал нас. Я просветил ту часть публики, которой он был незнаком, относительно истинного облика красавца, с тем чтобы аудитория поняла, что «его смех или аплодисменты в случае необходимости могут быть использованы против него же самого». Я предложил поставить на голосование вопрос, можно ли господину оставаться в зале или же ему следует удалиться. Как и следовало ожидать, значительное большинство зрителей высказалось за последнее.