Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком Страница 47

Джеймсу Бонду вернули деньги за входной билет, и он ушел, громко восклицая: «Господин Киттнер, вы совершаете большую ошибку».

КАКИМ УДИВИТЕЛЬНЫМ СПОСОБОМ МНЕ ПРИШЛОСЬ УЧИТЬСЯ ЛЮБИТЬ ПОЛИЦИЮ

Когда я однажды в радиоинтервью походя упомянул, что за время моей работы меня арестовывали всего два раза, то получил вскоре официальное письмо от ганноверского прокурора. Он вносил поправку в сказанное мною, утверждая, что я всего лишь однажды был «задержан». Но, оставляя в стороне эти два случая, которые были зафиксированы с учетом всех юридических тонкостей, я могу утверждать, что полиция до сих пор проявляла ко мне, в общем-то незлостному нарушителю порядка, больше внимания, чем к обычному среднему гражданину ФРГ.

О некоторых особенно ярких случаях, когда полицейские в форме и без «принимали во мне участие», я рассказал в других главах этой книги, но именно множество мелких каждодневных событий внушает нашему брату уверенность, что государственный аппарат не обойдет тебя своим вниманием.

Несколько лет подряд я отдавал машину в ремонт своему другу, мастерская которого находилась рядом с полицейским участком. Всякий раз, когда я появлялся во дворе мастерской, туда выходили двое молодых полицейских и завязывали со мной разговор не о боге и белом свете, а о конкретных вещах: о Вьетнаме и Анголе, о запретах на профессии и безработице. По их желанию мы всегда шли в угол двора, который из полицейского участка не просматривался. Впоследствии я встретился со своими партнерами по дискуссии во время одной из демонстраций, они были в полном боевом снаряжении и находились по другую сторону баррикады. После того как дубинки были пущены в ход, я заметил, что их отряд вперед не лез. Вероятно, дискуссии пошли на пользу. Как-то один бывший полицейский написал мне, что он стоял однажды во время демонстрации в цепи прямо напротив меня и что я вовлек его в дискуссию. Этот разговор, писал он, заставил его по-другому посмотреть на свою работу и вообще на политическую ситуацию в ФРГ. Сейчас он учится, хочет стать учителем. Письмо начиналось словами «Дорогой товарищ!».

Но все-таки большинство моих воспоминаний, связанных с полицией, не такие светлые. Однажды в приемной врача к моей жене обратилась молодая женщина: «Вы госпожа Киттнер?» Моя жена подтвердила это.

«Тогда передайте вашему мужу, что он должен поберечься, особенно в позднее время! Видите ли, мой муж полицейский. Он ничего не имеет против вашего супруга, мы оба члены профсоюза. Но он рассказывает, что некоторые его коллеги постоянно говорят, что, если они подловят Киттнера вечером или ночью, они отделают его как следует». Намерения молодой женщины были, конечно, самыми хорошими, но чувства успокоения в нас ее рассказ, безусловно, не вселил.

Во время акции «Красный кружок» я ежедневно наслаждался непрошеной полицейской защитой. Каждый раз за несколько часов до и после демонстрации за мной пристраивался полицейский в форме на мотоцикле, и отделаться от него было невозможно. Вероятно, тут преследовалась цель продемонстрировать вездесущность государственной власти и тем самым запугать меня. Если бы они хотели заняться моими действиями, «наносящими ущерб государству», то они, чтобы добиться успеха, устроили бы скрытую слежку. Но та скорее всего шла параллельно. В конце 70-х годов бывали иногда периоды в несколько недель или месяцев, когда я с особенной уверенностью мог утверждать, что полиция меня не забывает. В 1977 году, когда истерия, связанная с разгулом терроризма, была в самом разгаре, мы с Кристель без всякого повода с нашей стороны подвергались почти ежедневному полицейскому контролю. Контроль был, если верить тем, кто его осуществлял, «самый обычный». Но то, как все это делалось, обычным не было. Каждый раз, когда мы, усталые, возвращались в четыре часа утра с гастролей и уже видели впереди огни нашего театра, из переулка на противоположной стороне выезжала полицейская машина и в пятидесяти метрах от дома нас останавливали: «Ваши документы!»

В третий раз я сказал полицейскому: «Вам самим это не надоело?»

За это на следующий день меня остановили на километр раньше, и полицейский был уже не один.

«Зачем вы это делаете?» – спросил я прямо. Ответ был простым: «А почему бы и нет?»

Мне не давали покоя не только дома, но и во время турне как в Гамбурге, так и в Мюнхене, как в Мёнхенгладбахе, так и в Ганноверш Мюнден. С особо неприятным чувством я вспоминаю, как меня остановили в Вормсе: там полицейский с пистолетом в руке, проверяя документы на темной улице на берегу Рейна, все время держал палец на спуске.

В Балингене полицейский, вероятно, чтобы облегчить себе сложный процесс установления моей личности, вызвал по рации подкрепление и, когда вторая машина с выключенным мотором неслышно подъехала сзади, неожиданно спросил: «А где вы сегодня выступаете?», на что я ему ответил, не погрешив против истины: «А это вас совсем не касается». (Кстати, выступал я в тот день у молодых социалистов, но какое отношение это имело к дорожному контролю?)

Он что-то записал в свою книжку и вернул мне документы. На следующий день за 100 километров от этого места все повторилось, как и в предыдущей сцене.

Хотя речь шла якобы о контроле, осуществляемом дорожной полицией, моя жена, если она была в это время в машине, тоже должна была предъявлять свое удостоверение. Это был дубликат, выданный ей полгода назад после утери оригинала в конце 1976 года. Полицейские, по всей вероятности, были ясновидящими, так как предостерегали, не заглядывая даже в документ: «Смотрите, не потеряйте и этот».

В другой раз на границе между землями Нижняя Саксония и Северный Рейн-Вестфалия полицейские весело обратились ко мне, назвав меня по имени до того, как я представился или протянул руку к бумажнику с удостоверением, после чего бдительным «стражам порядка» понадобилось 20 минут, чтобы установить по рации мою личность.

Так же неожиданно, как и начались, эти «обычные проверки» внезапно прекратились. В 1978 году полиция начала новую игру. В течение нескольких недель во время моих вечерних поездок я постоянно видел позади себя полицейскую машину. Часто к ней присоединялась вторая и даже третья. Две ехали впереди моей машины или, когда я подъезжал к перекрестку, внезапно выскакивали из боковой улицы, ослепляя меня фарами. Вначале я думал, что это случайность. И вот я сознательно начал колесить по городу, но сопровождающие не отставали. Чтобы исключить подозрение в мании преследования и вообще в неуемной фантазии, я проводил контрольные поездки со свидетелями. Все оставалось по-прежнему: я чувствовал на себе недремлющее око закона. Иногда когда мы сидели где-нибудь в кафе, то могли наблюдать через окно, как патрульная машина медленно проезжает через определенные промежутки времени или паркуется напротив. Когда мы уезжали домой, тень неотступно следовала за нами. Но при этом меня никогда не останавливали.

Однажды я специально чуть-чуть отвинтил сигнальную лампочку заднего хода на моей машине. Теперь-то уж они обязаны были меня остановить, и тем самым появлялась возможность вовлечь преследователей в разговор и хоть что-то узнать. Непрошеные телохранители должны были заметить неисправность. Не тут-то было. Зеленый автомобиль ехал, корректно выдерживая дистанцию в 50 метров. Вероятно, для того, чтобы показать, что нашу уловку поняли, они, не доезжая метров 100 до нашего дома, выключили фары и так ехали за нами. Только когда я остановился, полицейские снова включили свет и проехали мимо. На следующий вечер было все, как обычно.

По понятным причинам я не обратился с жалобой в управление полиции. Предположим, если бы несколько позже неонацисты запланировали диверсию против меня или против театра, руководству полиции ничего не стоило бы потом заявить: «Мы хотели охранять господина Киттнера, но, простите, он тут же начал жаловаться». Вся эта история была где-то на грани здравого смысла, и, если бы я не пережил всего сам и не могли бы подтвердить того же непредвзятые свидетели, я счел бы все это по меньшей мере выдумкой или плодом болезненной фантазии.

Так, кстати, и подумал мой товарищ Эккехард Шалль из ГДР, когда и рассказал ему об этом на следующий день после его выступления в нашем театре. По всему было видно, что он считает это маловероятным. Поздно ночью я вез его в гостиницу. Едва мы отъехали от театра, стоявшая на ближайшем углу полицейская машина тронулась и на всем пути следовала за нами. Когда мы остановились у гостиницы, полицейский из патрульной машины вежливо постучал в наше окно: «Господин Киттнер, добрый вечер, попрошу ваши документы! У вас не горит задний свет». Мы проверили: задние огни были в порядке. Полицейский прикинулся удивленным: «Ну, тогда, значит, нарушен контакт». И исчез. Наличие зарубежного гостя требовало соблюдения вежливости. На обратном пути они опять «сели мне на хвост». Я был рад, что дал возможность Шаллю убедиться в моей правоте.