Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure] Страница 60

Тебе, Феодосий, тоже вскоре придется потребовать от людей большого самопожертвования. Твой аграрный закон преследует цель вновь заселить покинутые земли, а для этого необходимо согласие большинства на массовые перемещения. Поэтому задумайся, если сочтешь нужным, над уроками древней истории — чтобы все члены государственного организма были сильными и жизнеспособными, следует в первую очередь очистить от паразитов и отмыть дочиста его голову. Подумай и о том, какие большие преимущества есть у тебя перед Маврикием. Он стал императором после смерти Тиберия Константина, а наш недавно низложенный правитель еще радуется свету божьему.

Честно говоря, я не обладаю достаточными сведениями, чтобы оценить, какими были недолгие годы правления последнего монарха — славными, позорными или безликими, — и мне трудно представить, как бы обошелся с ним Маврикий, будь он жив. Но, увы, я, как, впрочем, и ты, прекрасно знаю, сколь низко пал престиж бывшего императора, какое недоверие и какие нелестные отклики он вызвал своим недостойным поведением, корыстолюбием, непотизмом, той дружбой и покровительством, которые он оказывал мошенникам и авантюристам.

Лично я противник крайних мер и полагаю, что в ряде случаев можно обойтись без виселиц. Тем не менее растерянность высокообразованных и чересчур чувствительных людей перед суровыми приговорами может стать роковой в моменты крайней опасности для государства. Если казнь тех, кто окружен ореолом знатности, престижа и богатства, но равнодушен к общественному благу и подвержен коррупции, позволяет восстановить веру в правосудие, то им нужно рубить головы без малейших колебаний. В противном случае всеобщий хаос выльется в полное обнищание и установление новой тирании, подобной тирании Фоки, иными словами, в потерю свободы и террор.

Вот чему учит нас история, хотя мы и знаем, что любимый ее ученик — ветер, я же лишь смиренно напоминаю тебе о ее уроках. Желаю непреходящей удачи, ну а природными данными для выполнения своих нелегких целей ты обладаешь сполна.

Твой преданнейший слуга

Лючо Мастронарди

СИГАРЕТА

Перевод Л. Вершинина.

Я преподаю в четвертом классе начальной школы; среди учеников и мой единственный сын. Учителя у нас в Виджевано взяли себе за правило сокращать срок пребывания своих детей в школе: либо они посылают отпрысков в школу с пяти лет, либо сажают их прямо во второй класс, а иной раз освобождают от пятого. Я хотел поступить так же. Но классный наставник моего сына придерживался иного мнения на этот счет, и тогда я перевел сына к себе.

Обучать собственного сына нелегко. Как я ни стараюсь быть объективным, ставить ему оценки, которые он заслуживает, как ни требую от него, чтобы он обращался ко мне почтительно, на «вы», но меня не покидает чувство, будто ученики и их родители уверены, что мы разыгрываем комедию.

Не скажу, чтобы я очень любил свою работу, но я дорожил и дорожу уважительным к себе отношением. Я хочу, чтобы меня уважали как мои начальники, так и семьи учеников. Я заметил, что все, у кого скудный заработок, просто помешаны на уважении к себе. А учителя превратили это в культ. Завоевать уважение родителей не так уж трудно — для этого нужно лишь ставить ученикам в табель высокие оценки. Уважение прямо пропорционально выставляемым оценкам. Надо еще, правда, обладать выдержкой и, подавляя зевоту, терпеливо выслушивать рассказы родителей о проделках и удивительных талантах их детишек. В школе я один из самых уважаемых учителей.

Куда труднее добиться уважения начальства. Моя директриса, например, очень скупа на уважение. Я стараюсь изо всех сил. Прихожу в школу раньше других. Едва завижу директрису, вытягиваюсь по стойке «смирно». Ни разу не пропустил педсовета. Если из Рима прибывает инспектор, чтобы прочесть курс лекций, я не пропускаю ни одной — не только в городе, но и в окрестных селениях. Я неизменно слушаю его с напряженным вниманием, хотя он без конца повторяет одно и то же, а после лекции восторженно хлопаю в ладоши. Когда он шутит, я громко смеюсь, хотя уже не раз слышал эти плоские остроты. Я не участвую в учительских забастовках, ибо знаю, что начальство их не любит. Когда священник проводит урок закона божьего, я не выхожу в коридор, а остаюсь в классе, хотя мое присутствие явно приводит священнослужителя в смущение. Свой журнал я заполняю четким канцелярским почерком.

Директриса не позволяет учителям курить. Курение — это порок, а школа должна бороться с пороками и быть цитаделью добродетели. Застигнув кого-нибудь из нас с сигаретой в зубах, она начинает негодовать. В классе, едва я закуриваю, меня охватывает тревога. Это все равно что сидеть на мине. Я опасливо поглядываю на дверь и в ужасе думаю: «А вдруг она сейчас войдет?!» Пока я курю, меня не покидает страх. Зато потом, выкинув в окно окурок, я испытываю прямо-таки физическое удовольствие. Я оставляю окно открытым, пока не выветрится запах дыма, потом закрываю его и снова закуриваю. До сих пор все шло как нельзя лучше: директриса заглядывала в класс либо когда я, выбросив окурок, уже успевал проветрить комнату, либо еще до того, как я вынимал первую сигарету.

Однажды утром мои ученики писали сочинение на тему «Как важно быть серьезным», а я стоял у дверей и думал: «Что будет, если вдруг войдет директриса? Куда же тогда спрятать сигарету?» Я самодовольно оглядывал класс, не сознавая до конца всей опасности своего положения. Так, глубоко затягиваясь и пуская колечки дыма, я блаженствовал, пока чинарик не обжег мне пальцы. Бережно придерживая окурок двумя пальцами, я направился к окну.

— Кто здесь курит? — раздался сзади меня голос директрисы.

— Господин учитель, — ответил самый прилежный из моих учеников.

Я вздрогнул и невольно сунул окурок в карман пиджака.

— Школа превратилась в рассадник порока! — взвизгнула директриса.

Я стоял перед ней навытяжку. Она смотрела на меня с ненавистью, точь-в-точь как моя теща. Вдруг она захохотала.

— Пиджак-то, пиджак! — давясь от смеха, с трудом выговорила она.

Весь класс затаил дыхание, наслаждаясь любопытным зрелищем. Я вынул окурок и сильно при этом обжегся. На кармане чернела маленькая дырочка.

К директрисе вернулась вся ее строгость.

— Господин учитель! — выкрикнула она. — Курение подрывает ваш авторитет. Если уж вам невтерпеж, извольте курить в туалете!

После уроков я вышел из школы, держа сына за руку. Мы впервые возвращались домой вместе. Учителя всегда держат свое чадо подле себя, подальше от других учеников, чтобы уберечь от дурного влияния. Я не рутинер и позволяю сыну дружить с одноклассниками.

Мы шли молча. Время от времени взгляд мой падал на дырку в пиджаке, и я все сильнее чувствовал боль от ожога.

— Папа, я ничего не скажу ни маме, ни бабушке!

Я сделал вид, будто не слышу. Возле дома я остановился и посмотрел на сына. В его глазах были жалость и понимание. Я влепил ему звонкую, увесистую пощечину. Даже сироты и дети из самых нищих семей, в чьем уважении я не нуждаюсь, не получали от меня такой оплеухи. Сын молча зашагал к дому; лицо у него стало обиженное и злое.

Дома я тут же снял пиджак. Когда я вешал его в шкаф, теща воскликнула:

— Ты что, сжег подкладку? Ну да, конечно, сжег! Посмотрите, какая дыра! Как это тебя угораздило?

— Я знаю как, знаю! — крикнул сын, заливаясь слезами. — Он испугался директрисы. И сунул окурок в карман!

Теща и жена с довольным видом переглянулись.

Я сменил подкладку. Дома я больше не решаюсь ни во что вмешиваться. А недавно, когда я усомнился в целесообразности одной из покупок, теща сказала:

— Надо, чтобы ему директриса все объяснила. Тогда он сразу согласится.

Эту самую директрису я каждое утро встречаю у дверей школы. С каким удовольствием я прошел бы мимо, не здороваясь и даже не глядя на нее, небрежно покуривая сигарету, трубку или сигару. Но стоит мне подойти поближе, как вся моя храбрость мгновенно улетучивается и я кланяюсь ей с обычным почтением.

ЧУВСТВО ЛОКТЯ

Перевод Е. Костюкович.

Каждую неделю в школе, где я работаю, бывает педсовет. На нем педагоги обсуждают методику преподавания, обмениваются опытом работы, делают сообщения на темы, предложенные директором, а кроме того, предлагают на суд коллег образцы собственного творчества.

Мой бывший учитель преподает уже больше сорока лет. Школа — это вся его жизнь. Он ведет уроки, группу продленного дня, занимается репетиторством; кроме того, у него огромная общественная работа — драмкружки, стенгазеты, детское кафе… Он так много времени отдает детям, что у него самого в лице появилось что-то ребяческое. Когда он ходит по коридорам, вокруг него вечно крутится стайка учеников, и он им что-нибудь объясняет. Я теперь тоже преподаю в школе, и наши отношения стали короче, хотя я по привычке смотрю на него снизу вверх. А он держится со мной на равных. Позавчера даже рассказал мне один анекдот, а потом объяснил, что в нем смешного.