Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов] Страница 12

— Ну, хватит, — сказал он, — очень интенсивная беседа. Я не успеваю за его мыслью.

Он встал:

— Данкешен.

— Подожди, а второе? — удивилась Сельма, — ещё есть второе — семга с осетриной.

— В шахте, — сказал он, — семгу — в шахте!

И вышел.

Он шел по датскому городку, название которого вот уже третью неделю не мог запомнить. Что‑то вроде Мём — стрём — шмём. Он уходил далеко, в порт, смотрел на корабли, на рыбаков, думал о своей жизни, потом возвращался — и долго плутал — не мог найти дома своей сестры, и тогда доставал бумажку, на которой было написано: «Фру Сельма Петерсен, QRSTEDS VEJ, IL», показывал её кому‑нибудь — и его всегда доводили, доброжелательно, без слов.

День был похож на день — обеды, лососи, Кристен, Свенс, проценты, вечера у камина.

Самое страшное — были вечера у камина.

Днем он ещё мог уходить, болтаться по городу, глазеть на эту новую жизнь. У камина надо было сидеть!

— В Дании вечером сидят у камина, — говорила Сельма.

И он сидел. И молчал. И ждал десяти часов. Били куранты.

Кристен жал руку. Откланивался. Вставала Сельма.

— Я тебе постелю? Туалет справа.

— Почему ты мне всё время это повторяешь?! — взорвался Оскар.

— Ты дважды сходил в туалет Кристена. Он торопился на работу — а туалет был занят.

— Он мог сходить в мой.

— В Дании в чужие туалеты не ходят.

Он стал убегать с утра. Шатался в порту. Ел селедку с луком. Листал книги на непонятном языке, тянул пиво, наблюдал за людьми…

Он уходил с завтраков. Не являлся на обеды, сестра шумела, они ссорились. Он мечтал, чтобы камин сгорел. Тот светился пламенем, но не сгорал.

Однажды синим датским вечером, когда куранты пробили девять и оставался ещё час, целый час, он вдруг вспрыгнул на мраморный столик с аперитивами, опрокинул «Шерри — Бренди» и начал отплясывать «Фрейлахс». Руки его летали, язык цокал, глаза блистали. Датчанин мирно курил.

— В Дании на столе не танцуют, — сказала Сельма.

— Что делают в Дании?! — спросил он, — вешаются?! Я повешусь!!

Где крюк? Где веревка? Я повешусь! Зачем я отказался от места на кладбище? Кристен, дружище, почему ты открываешь свой рот, только чтоб зевнуть? Сельма — Роха, оставь себе катер, но скажи мне тёплое слово! Почему, когда ночью вы сходите — вы говорите о кронах?!

— В Дании… — начала Сельма.

— Задушу! — сказал он, — в Дании душат? Задушу!!!

Он выбежал в ночь и порвал бумажку с адресом, он хотел затеряться, сгинуть! Его привели домой добрые люди, доброжелатели, с улыбкой.

Ночью Сельма вызвала Ивара, их брата. Он прилетел первым самолетом. Она встретила его в аэропорту взмыленная, возбужденная, путающая датский и идиш.

— Забери его, — начала она, — или я повешусь сама или повешу его!

Я не знаю, что делать — ничего ему не нравится, называет меня Саррой, ходит в туалет мужа, завещание его не интересует, забери его, Ивар.

Она продолжала орать на эскалаторе, в машине.

«— Она орёт даже с закрытым ртом», — подумал Ивар.

Он решил быть миротворцем — он обнимал Оскара, во всем ему поддакивал, утешал и, наконец, решил увезти его. Показать ему Скандинавию и первым делом — Осло.

— Зачем мне Осло? — удивился Оскар, — я молчал в Дании — теперь буду молчать в Норвегии?

— Тогда махнем на Мальдивы.

— К каминам?

— Там нет каминов — пляж, океан, пальмы. 7000 километров.

— В такую даль?! Не хочу.

— А что бы тебе хотелось?

— Что б мне хотелось?.. Ходить во все туалеты, справа и слева, чтобы Сельма стала Саррой и взорвать камин. Я хочу взорвать камин!

— Пойдём, сначала пообедаем, — предложил Ивар.

— Зямка, я не голоден, поверь мне.

— Меня зовут Ивар, — сказал он.

— С каких это пор?

— С тех пор, как я в Норвегии.

— Ты хочешь сказать, что ты — норвежец?

— Да, если хочешь.

— А дети?

— Тоже.

— Бедные мама и папа. Слава Богу, что они не дожили до датчан и норвежцев.

— Оскар, пойдём поедим, я не ел дня два…

Ивар выбрал богатый китайский ресторан «Три счастья».

— Целых три, — улыбнулся Оскар, — мне б хватило и одного.

Ивар заказал суп из соловьиного гнезда, копченный акулий плавник, ус кита в соусе из струи, которую тот выпускает.

— Почему я должен есть чей‑то дом, — сказал Оскар, — плавник карпа в сто раз вкуснее, а струя кита — это пишахс! И почему все косят?

— Это китайский ресторан, Оскар.

— Ну и что? У нас китайцы не косят. И попроси вилку. Что это за палочки — в моём возрасте кушать палкой?

— Тебе не нравится у Сельмы? — спросил Ивар.

— Я не знаю, — ответил Оскар, — муж её за 30 дней не сказал ни слова, дети её — викинги, белые, сильные, прости меня — идиоты, она готовит только рыбу. В доме такие запахи — у меня ощущение, что я на втором рыбном заводе… И потом — все постны, как фрикадельки для желудочника.

Оскар замолчал.

— Я пожалуй, поеду домой! Конечно, у нас нет мяса, свободы, но меня хоть могут прирезать — и я предпочитаю быть прирезанным, чем сдохнуть здесь от скуки. Тогда её муж, может быть, произнесет слово. Я мечтаю услышать его голос. Все вы здесь заняты, решаете мировые проблемы, и ни у кого нет времени посидеть и вспомнить наше давнее детство, наше взморье, дюну, на которой валялись, костры на Лиго, смоляные бочки, которые горели всю ночь, камыш, которым стегали по голым ногам. Ты помнишь ноги Арии?..

— Прости нас, — произнёс Ивар, — мы здесь 44 года. Мы стали скандинавами…

— Я в лагере был не намного меньше, — огрызнулся Оскар, — однако ж я не стал уголовником… Я думаю, что скоро поеду домой, успокой её…

Вскоре они вернулись. Сестричка удивилась:

— Уже? Ну как, Оскар, тебе понравилось?

— Я знаю? — ответил тот. — Что мне уже может понравиться?

Сестра начала заводиться:

— Как это что? За ус кита тебе можно было купить два магнитофона.

— Зачем мне два магнитофона? — спросил он.

— А что ты хочешь, — взмолилась сестра. — Что? Целый месяц я добиваюсь, что ты хочешь — видео? камеру? костюм? — скажи, чёрт бы тебя побрал!

— Плавник акулы, — ответил Оскар, — сосать плавник акулы в полном одиночестве. Что это за ресторан, где ни души!

— Оскар, — сестра становилась пунцовой, — у нас в рестораны ходят в субботу, а сегодня понедельник.

— А у нас ходят и в понедельник.

— У вас нечего жрать! — орала сестра.

— Нечего жрать — но ходят. А у вас есть — и пусто!

— В Дании в рестораны… — начала сестра.

— У нас ходят всегда, — продолжал Оскар.

Глаза сестры заблестели.

— У нас, — ворчал Оскар, — ходят и в понедельник, и во вторник, и

в …

— В Дании в понедельник в рестораны не ход — ят! — вдруг завопила сестра. Так орут, когда режут. — В Дании в понедельник в рестораны не ходят, — она сотрясала своего брата, — ты слышишь, не ходят!

Вся ярость, накопившаяся за месяц, вырывалась из её глубокого рта, ушей и ноздрей: — В понедельник! …в Дании!..в Дании… в понедельник! в рестораны! …ходят! не!..

Минут семь она повторяла эту фразу. Потом обессилела. Выпустила Оскара и откинулась в кресле. Муж был тут же.

— Вы что‑то хотите сказать? — с надеждой спросил Оскар. — Ходят или не ходят?

Муж покачал головой и закурил сигару.

— Чтоб ты сгорел, — улыбнулся Оскар, — я не уеду, не услышав от тебя слова.

И тут вдруг открыл рот Ивар.

Он был возмущён.

— Кричать на моего брата?! Для этого ты его вызывала из Риги?!

Отдых на свободе? Ноги моей здесь больше не будет!..

Ивар переехал в гостиницу и забрал с собой Оскара. Тот был спокоен. Ивар угощал его венским шоколадом.

— Почему ты спокоен, — возмущался он, — ты даже не возмутился! Не удивился! Ты даже не заметил!

— Чего? — не понял Оскар.

— Как она орала.

— Я замечаю только, когда она молчит. А она всегда орёт. Я думаю, что она меня выписала из Риги, потому что в Дании ей не на кого орать. Я чувствую себя здесь лишним — этот муж, эти викинги…

— Скажи ей об этом, — посоветовал Ивар.

— Я говорил.

— Ну и?..

— Она не слышит.

— У неё есть прекрасный слуховой аппарат.

— Когда я говорю, в кого она превратилась — она его отключает.

— Прости её, ей за семьдесят.

Оскар вздохнул.

— Я, пожалуй, поеду домой. Мы тут не понимаем друг друга. Я приехал к Сарре, а встретил Сельму. Я не с ней ел чернику, не с ней собирал янтарь. Не её ноги вместе с моими свисали над нашим огородом с крыши нашей дачи. И не её щеки были перепачканы свежей вишней в знойный июль, понимаешь, Зяма.

— Меня зовут Ивар, — вновь повторил тот.

В воздухе повисла тишина. Было слышно, как в Северном море идёт волна.

— Дорогой мой брат Ивар, — вдруг сказал Оскар, — завещал ли ты мне второй этаж, мой любимый брат Ивар, с туалетом справа?